Он не служит герцогу Бурбонскому так же, как не служил Анжуйскому или Орлеанскому. Дали ему или нет его шесть экю — значения не имеет. Вийон не кончит свою жизнь одетым в ливрею чиновника, призванного развлекать, не будет он и менестрелем, нанятым для того, дабы знатная особа имела при себе на всякий случай талантливого поэта. Все отъединяет его от этих людей — тот играет на виоле, этот искушен в шахматах, которыми кишат дворы. Он сам к этому времени определил свое место в жизни; Вийон перечисляет все те недуги, которыми наделяет себя человек, когда он не способен заработать даже трех су. Он пишет стихи, он насмешничает, он «прославляет», он борется. Он придумывает фарсы, игры, наставления. Он из тех, кого хорошо принимают и чей талант оплачивают, но не из тех, кого причисляют к сложной, но единой социальной группе, именуемой двором. Рефрен «Баллады поэтического состязания в Блуа» — это как бы автопортрет:
Я всеми принят, изгнан отовсюду. [210]
Теперь с миражом покончено. Тот Вийон, который возвращается в Париж осенью 1461 года, растерял все иллюзии, но возмужал от страданий. Он размышляет над своей судьбой. Этот возврат отражен уже в «Споре Сердца и Тела Вийона»; поэт беседует сам с собой, и тут к разочарованию примешиваются добрые решения, сформулированные в диалоге души и тела. Мы не можем с уверенностью сказать, имело ли это произведение такой конец, который убедил бы архиепископа Орлеанского, в чем действительно виновен заключенный в тюрьму бродяга, а в чем нет. Во всяком случае, личностный тон убеждает нас, что «Спор» не просто словесное упражнение в рамке диалога с самим собой, которым забавлялось более или менее удачно столько ритористов и до и после Вийона.
Одна мысль превалирует в размышлении бедного малого, вырвавшегося из заточения: он чувствует, что дошел до конца пути. Он вернется к этому в «Большом завещании»: он выдохся. Так начинается «Спор» — с признания в своей немощи. Сухой и черный — так характеризовал он себя недавно. Теперь мужество его покидает. Он слишком хотел жить.
— Кто там стучится? — Я. — Кто это «я»?
— Я, Сердце скорбное Вийона-бедняка,
Что еле жив без пищи, без питья,
Как старый пес, скулит из уголка.
Гляжу — такая горечь и тоска!…
— Но отчего? — В страстях не знал предела!
— А ты при чем? — Я о тебе скорбело
Всю жизнь…
Вийон мыслит трезво. Вся его жизнь осталась позади, он мог бы прожить другую. Жизнь прошла напрасно. Он «бедняк Вийон», он похож на «старого пса». И главное — «скулит из уголка». Он одинок.
— Чего ты хочешь? — Сытого житья.
— Тебе за тридцать! — Не старик пока…
— И не дитя! Но до сих пор друзья
Тебя влекут к соблазнам кабака.
Что знаешь ты? — Что? Мух от молока
Я отличаю: черное на белом… [211]
Возраст не прибавляет мудрости. Все, чему научился поэт, — это признавать очевидное. Винить во всем надо лишь самого себя — уж лучше бы он был дураком.
— Мне горько, а тебя болезнь твоя
Измучила. Иного дурака
Безмозглого еще простило б я,
Но не пустая ж у тебя башка![212]
Покорность, даже фатализм; душа Вийона корит Судьбу за обреченность на нищету. Больше, чем глубокой мудрости, дающей духу власть над миром, Вийон верит в неблагоприятное расположение светил, которое оставило на нем свою мету. Таким они его сделали, таким он и живет.
— Мне больно… Эта боль — судьба моя:
Гнетет Сатурна тяжкая рука
Меня всю жизнь! — Сужденье дурачья!
Всяк сам себе хозяин, жив пока,
И… вспомни Соломона-старика:
Он говорил, что мудрецу всецело
Послушен рок и что не в звездах дело…
— Вранье! Ведь не могу иным я стать,
Как никогда не станет уголь мелом!
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать.
Мораль диспута в следующем: перестанем философствовать. Ну что ж, пусть так! Вийон заканчивает спор акростихом. К чему советы? Все слишком поздно.
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
— Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать [213].
ГЛАВА XIX. Здесь покоится завещание…
ЗАВЕЩАНИЕ
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но это все равно нищенство, хотя поэт признает, что он пользуется уже небольшой известностью. Что бы там ни говорили о его «Малом завещании» в Париже школяров, его стихи еще не приносят ему дохода.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон оказывает Франсуа Вийону гостеприимство. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно примет сторону первого. А в это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: Табари говорил о нем, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — вести спокойный образ жизни.
За пять лет колесо повернулось. Старому школяру есть что почерпнуть из хроники последних событий. Едва став королем, Людовик XI убрал много лиц, бывших советниками при его отце. Люди, недавно стоявшие у власти, теперь в немилости, а некоторые из них даже оказались в тюрьме. Недаром видели комету в небе: все объяснимо. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, так же как и первый президент Ив де Сено и как генеральный прокурор Жан Дове. Старые фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал даже всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции. Однако многие королевские чиновники избежали этой участи, этой, хоть и ограниченной, чистки. Очень скоро опять оказались на их прежних местах эфемерные жертвы долгожданного восшествия на престол Людовика XI. Из семидесяти восьми членов Парламента — четверо опальных, и это одна видимость, ведь всем известно, что генеральный прокурор Дове снова становится председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов короля — глубокий старик. Но пока все говорят об арестах.
Говорят о том, какой удар нанесен могущественному человеку в столице, а именно Роберу д'Эстутвилю. Его заменили в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, Жаком де Вилье де л'Иль-Адам, а в 1465 году посадили в тюрьму Шатле. А пока что, когда Вийон возвращается наконец в Париж, тот, чью радость по поводу счастливого брака он разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги, в то время как королевское правосудие искало с ним ссоры, находится в тесных стенах тюрьмы, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе слышат в течение всего дня удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднимается, лавки ломятся от товаров, молодежь бегает на занятия. Парижане могут наблюдать, как строятся нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган, звучит в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что в Монтиньи новенькая тюрьма заменила грандиозное здание в Монфоконе. Парижский динамизм переориентирован на новый век, век испытаний, и он набирает силу. Но Париж Людовика XI прочно стоит благодаря Парижу Карла VII.
Для человека, который скромно возвращается к своим прежним занятиям, очевидно следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Я всеми принят, изгнан отовсюду. [210]
Теперь с миражом покончено. Тот Вийон, который возвращается в Париж осенью 1461 года, растерял все иллюзии, но возмужал от страданий. Он размышляет над своей судьбой. Этот возврат отражен уже в «Споре Сердца и Тела Вийона»; поэт беседует сам с собой, и тут к разочарованию примешиваются добрые решения, сформулированные в диалоге души и тела. Мы не можем с уверенностью сказать, имело ли это произведение такой конец, который убедил бы архиепископа Орлеанского, в чем действительно виновен заключенный в тюрьму бродяга, а в чем нет. Во всяком случае, личностный тон убеждает нас, что «Спор» не просто словесное упражнение в рамке диалога с самим собой, которым забавлялось более или менее удачно столько ритористов и до и после Вийона.
Одна мысль превалирует в размышлении бедного малого, вырвавшегося из заточения: он чувствует, что дошел до конца пути. Он вернется к этому в «Большом завещании»: он выдохся. Так начинается «Спор» — с признания в своей немощи. Сухой и черный — так характеризовал он себя недавно. Теперь мужество его покидает. Он слишком хотел жить.
— Кто там стучится? — Я. — Кто это «я»?
— Я, Сердце скорбное Вийона-бедняка,
Что еле жив без пищи, без питья,
Как старый пес, скулит из уголка.
Гляжу — такая горечь и тоска!…
— Но отчего? — В страстях не знал предела!
— А ты при чем? — Я о тебе скорбело
Всю жизнь…
Вийон мыслит трезво. Вся его жизнь осталась позади, он мог бы прожить другую. Жизнь прошла напрасно. Он «бедняк Вийон», он похож на «старого пса». И главное — «скулит из уголка». Он одинок.
— Чего ты хочешь? — Сытого житья.
— Тебе за тридцать! — Не старик пока…
— И не дитя! Но до сих пор друзья
Тебя влекут к соблазнам кабака.
Что знаешь ты? — Что? Мух от молока
Я отличаю: черное на белом… [211]
Возраст не прибавляет мудрости. Все, чему научился поэт, — это признавать очевидное. Винить во всем надо лишь самого себя — уж лучше бы он был дураком.
— Мне горько, а тебя болезнь твоя
Измучила. Иного дурака
Безмозглого еще простило б я,
Но не пустая ж у тебя башка![212]
Покорность, даже фатализм; душа Вийона корит Судьбу за обреченность на нищету. Больше, чем глубокой мудрости, дающей духу власть над миром, Вийон верит в неблагоприятное расположение светил, которое оставило на нем свою мету. Таким они его сделали, таким он и живет.
— Мне больно… Эта боль — судьба моя:
Гнетет Сатурна тяжкая рука
Меня всю жизнь! — Сужденье дурачья!
Всяк сам себе хозяин, жив пока,
И… вспомни Соломона-старика:
Он говорил, что мудрецу всецело
Послушен рок и что не в звездах дело…
— Вранье! Ведь не могу иным я стать,
Как никогда не станет уголь мелом!
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать.
Мораль диспута в следующем: перестанем философствовать. Ну что ж, пусть так! Вийон заканчивает спор акростихом. К чему советы? Все слишком поздно.
— Ведь жить ты хочешь? — Мне не надоело.
— И ты раскаешься? — Нет, время не приспело.
— Людей шальных оставь! — Во как запело!
— Людей оставь… А с кем тогда гулять?
— Опомнись! Ты себя загубишь, Тело!
— Но ведь иного нет для нас удела…
— Тогда молчу. — А мне… мне наплевать [213].
ГЛАВА XIX. Здесь покоится завещание…
ЗАВЕЩАНИЕ
К концу осени 1461 года Вийон вновь в Париже. Но это все равно нищенство, хотя поэт признает, что он пользуется уже небольшой известностью. Что бы там ни говорили о его «Малом завещании» в Париже школяров, его стихи еще не приносят ему дохода.
В одном из домов монастыря Святого Бенедикта магистр Гийом де Вийон оказывает Франсуа Вийону гостеприимство. Автор «Большого завещания» в споре между капитулом Сен-Бенуа-ле-Бетурне с капитулом Нотр-Дам явно примет сторону первого. А в это время все еще ищут жуликов, ограбивших Наваррский коллеж, и Вийону надлежит вести себя скромно: Табари говорил о нем, и имя мэтра Франсуа засело в памяти тюремщиков Шатле. Самое лучшее для него — вести спокойный образ жизни.
За пять лет колесо повернулось. Старому школяру есть что почерпнуть из хроники последних событий. Едва став королем, Людовик XI убрал много лиц, бывших советниками при его отце. Люди, недавно стоявшие у власти, теперь в немилости, а некоторые из них даже оказались в тюрьме. Недаром видели комету в небе: все объяснимо. Среди жертв — хранитель королевской печати Гийом Жувенель дез Юрсен, так же как и первый президент Ив де Сено и как генеральный прокурор Жан Дове. Старые фавориты Антуан де Шабан и Пьер де Брезе арестованы; арестованы советники Гийом Кузино и Этьен Шевалье. В немилость впал даже всем известный Андре де Лаваль, сир де Лоэак и маршал Франции. Однако многие королевские чиновники избежали этой участи, этой, хоть и ограниченной, чистки. Очень скоро опять оказались на их прежних местах эфемерные жертвы долгожданного восшествия на престол Людовика XI. Из семидесяти восьми членов Парламента — четверо опальных, и это одна видимость, ведь всем известно, что генеральный прокурор Дове снова становится председателем Счетной палаты, а один из уволенных адвокатов короля — глубокий старик. Но пока все говорят об арестах.
Говорят о том, какой удар нанесен могущественному человеку в столице, а именно Роберу д'Эстутвилю. Его заменили в самый день приезда короля в Париж, 30 августа 1461 года, Жаком де Вилье де л'Иль-Адам, а в 1465 году посадили в тюрьму Шатле. А пока что, когда Вийон возвращается наконец в Париж, тот, чью радость по поводу счастливого брака он разделял и кто, без сомнения, оказал ему кое-какие услуги, в то время как королевское правосудие искало с ним ссоры, находится в тесных стенах тюрьмы, сначала Бастилии, а затем Лувра.
Все это не означает, что Париж переменился, хотя на Сене коммерческая активность возросла, а в городе слышат в течение всего дня удары молотков каменотесов и плотников. Квартирная плата поднимается, лавки ломятся от товаров, молодежь бегает на занятия. Парижане могут наблюдать, как строятся нефы соборов Сен-Северен и Сен-Медар. Творение музыкального мастера Жана Бурдона, новый орган, звучит в Соборе Парижской Богоматери. Известно также, что в Монтиньи новенькая тюрьма заменила грандиозное здание в Монфоконе. Парижский динамизм переориентирован на новый век, век испытаний, и он набирает силу. Но Париж Людовика XI прочно стоит благодаря Парижу Карла VII.
Для человека, который скромно возвращается к своим прежним занятиям, очевидно следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119