Последнее возвращение к аллегорической грамматике куртуазного жанра позволяет пригвоздить к позорному столбу несправедливость Судьбы. Эта неумолимость — персонаж, достойный «Романа о Розе». Неумолимость была уже в «Балладе подружке Вийона», где она противопоставлялась Праву, то есть Справедливости: «Право не соседствует с Неумолимостью». Когда Вийон пишет эпитафию, он настойчиво подчеркивает роль Неумолимости. Он умирает от Несправедливости, от Вероломства. Изгнанный, заточенный, он жертва Неумолимости. Больше всего ставит он в вину епископу Орлеанскому несправедливость.
Поэт не доходит до того, чтобы обвинять Бога. Хотя, возможно, и подумывает об этом. В конечном счете вся важность сказанного свелась к шлепку по заду и к бумагомаранию. Вийон сказал то, что он хотел сказать. Он пожимает плечами.
Здесь крепко спит в земле сырой,
Стрелой Амура поражен,
Школяр, измученный судьбой,
Чье имя — Франсуа Вийон.
Своим друзьям оставил он
Все, что имел на этом свете.
Пусть те, кто был хоть раз влюблен,
Над ним читают строки эти… [251]

Рондо
Вечный покой дает ресницам
Бог и вечную ясность
Тому, у кого не было ни миски,
Ни луковицы, ни стебелька петрушки.
Он был обрит, и голова и брови, борода
Как репа, с которой срезают кожу.
Вечный покой дарован ресницам…
Неумолимость погнала его в ссылку
И дала ему коленом под зад,
А он настойчиво твердит: «Я взываю!»
Кто находит любой выход,
Вечный отдых дает ресницам… [252]
Поэт смешивает все: Вийон утомлен жизнью, и жизнь устала от Вийона. Умрет ли он осужденным? Угаснет ли от переутомления? Осужденный Судьбой? Людьми? Он сам уже ничего не понимает. И литературный вымысел, как в рондо, с почти литургическим повторением стиха «Requiem eternam donaei» [Вечный покой даруй (лат.). ], сочетается с лихорадочным рождением миражей. Он оплакивает свою нужду, но у него есть при себе его книги. Болезнь вот-вот унесет Вийона, но его еще сжигает жар любви.
…И вот, до нитки разорен,
Скончался, претерпев страданья,
Амура стрелами пронзен… [253]
Комедия рушится. Автор «Завещания» резко порывает с вымыслом.
Когда он захотел покинуть этот мир…
Что тут сказать? Добровольно ли уходит он? Испытывает ли он горечь? Мученик любви все осмеивает. И кончает он завещание двумя балладами, обязанными своим появлением глубокой нищете. Одна баллада — тревожный призыв к миру, который будет после него. Маро назвал ее «Балладой, в которой Вийон у всех просит прощения» и где звучит один и тот же рефрен.
Прошу монахов и бродяг,
Бездомных нищих, и попов…
Я всех прошу меня простить [254].
Другая заканчивает и как бы ставит печать на завещание. Вийон объявляет законной свою последнюю волю и скрепляет ее клятвой. Но с помощью каких реликвий!
Вот и готово завещанье,
Что написал бедняк Вийон.
Теперь сходитесь для прощанья,
Для самых пышных похорон
Под громкий колокольный звон, -
Он умер, от любви страдая!
В том гульфиком поклялся он,
Юдоль земную покидая [255].
Остается только умереть. Клятва утверждает обратное: у Вийона нет ни малейшего желания умирать.
ГЛАВА XX. Я отвергаю любовь…

ИЗМЕНЫ
Вийон сам определил контуры мира, где ему не отказано в нежности и где он в своих несчастьях находит некоторое утешение.
Речь идет о поэме, во всех отношениях трудной. Клеману Маро было угодно назвать ее «Баллада, в которой Вийон просит у всех прощения». В этой балладе, если вспомнить точный смысл термина «завещание», уже обличающего общество, поэт, представив себя умирающим, в последний раз взывает к всеобщему состраданию.
Кому предназначается его крик отчаянья? Кого вновь ищет его трагический взгляд? Тех, кто сбросил его со счетов? Тех, кто не понял его при жизни? Тех, кто его презирал? Тех, кто отказывал ему в любви? Как бы то ни было, благодаря тональности, внезапно меняющейся с третьей строфы, и силе, которую он вкладывает в стихи о своих палачах, вопреки угрозам в конце баллады Вийон злорадно смешивает в гротесковом карнавале лицемеров, братьев нищих, молодых щеголей, щелкающих каблуками на новый манер, прохаживаясь по парижской мостовой, хорошеньких девушек, затянутых в узкие платья, и легкомысленных служанок, выставляющих напоказ свои груди, чтобы получить чаевые. Крик боли, которым заканчивается «Большое завещание», — лишь проявление упадка духа. Жалость, о которой молит поэт, заключена в образе радостей, испытанных им; он претерпел и равнодушие, и вражду.
Прошу монахов и бродяг,
Бездомных нищих, и попов,
И ротозеев, и гуляк,
Служанок, слуг из кабаков,
Разряженных девиц и вдов,
Хлыщей, готовых голосить
От слишком узких башмаков, -
Я всех прошу меня простить.
Шлюх, для прельщения зевак
Открывших груди до сосков,
Воров, героев ссор и драк,
Фигляров, пьяных простаков,
Шутейных дур и дураков, -
Чтоб никого не позабыть! -
И молодых, и стариков, -
Я всех прошу меня простить.
А вас, предателей, собак,
За холод стен и груз оков,
За хлеб с водой и вечный мрак,
За ночи горькие без снов
Дерьмом попотчевать готов,
Да не могу штаны спустить!
А потому, не тратя слов,
Я всех прошу меня простить.
Но чтоб отделать этих псов,
Я умоляю не щадить
Ни кулаков, ни каблуков!
И всех прошу меня простить.[256]
Завещание все, до последней строчки, вымышлено Вийоном, хорошо знакомым с языком судей: в свой последний миг умирающий просит прощения у всех, с кем он имел дело. Баллада эта — каталог ссор магистра Франсуа Вийона.
Есть люди, у которых он хотел бы попросить прощения — ведь в это мгновение ему нужно чуточку жалости. Но есть другие, от них ему не нужно подачек. Однако у него были не только девки с постоялых дворов, позволяющие ласкать себя, не только жадные до денег шлюхи Толстуха Марго и Марион л'Идоль; Вийон познал истинную любовь. Он бредил ею. Он подвергал себя опасности. Выставленный вон, мэтр Франсуа никому не давал прикасаться к своей ране.
Катрин де Воссель остается тайной для историков, и слава Богу. Мы знаем только имя той, что, без сомнения, была большой любовью Франсуа Вийона и что отвечала ему лишь язвительными попреками. Кроме того, известно, что семья под именем Воссель проживала вблизи Наваррского коллежа, недалеко от Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Само имя, впрочем, появляется только как повод для упрека.
Меня ж трепали, как кудель,
Зад превратили мне в котлету!
Ах, Катерина де Воссель
Со мной сыграла шутку эту. [257]
Итак, Катрин велела его «трепать, как кудель», его «зад превратили в котлету». Та ли это Катрин, о которой шла речь уже в «Малом завещании» 1456 года? Возлюбленная поэта неизвестна, но упреки, адресованные ей, точно такие же, какие будут в «Завещании» 1461 года. Она его завлекла. Он знал ее нежные взгляды… Она всех вводит в заблуждение… И она совершает неблаговидный поступок в тот миг, когда поэт пребывает в полной уверенности, что она принадлежит ему. «Вероломная и жестокая», она сама рвет любовную связь, соединявшую их.
Лицом к лицу с Селименой, Альцест — Вийон ведет себя так, как только и возможно в подобном случае: он делает вид, что ему все нипочем. Он скоморошествует. Он ищет прибежища в бессмыслице, которая ему обойдется дорого: «Из-за нее умирают здоровые члены». Он смеется над собой: в высоком тоне куртуазной, официальной поэзии, которая еще вовсю блещет в аристократическом обществе, он завещает возлюбленной свое сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119