Бельфе не пришлось сожалеть об утраченной им тонзуре. Однако натопленное жилье и никогда не пустовавший стол магистра Гийома де Вийона тоже должен был искушать школяра в момент выбора. А ведь магистр Гийом не обладал никакими талантами. Иные его однокашники стали епископами.
Мир холостяков, каковым являлся будущий Латинский квартал, отличался одной особенностью, состоявшей в том, что там люди старались не вступать в брак и из-за неуверенности, и из-за осторожности, и из-за безденежья. Клирики-школяры, в большинстве своем не слишком уверенные в собственном религиозном призвании, хуже, чем их сверстники из других сфер, представляли себе, как должно складываться становление их социального бытия. Однако они знали, что в миру клирику, согласному отказаться от даваемых ему тонзурой привилегий, доступны все виды деятельности, но что отказ от оной закроет им все пути в мире клириков. Знали они и то, что силы клерикального непотизма не столь сильны, как силы мирского чадолюбия, поскольку дядя заботится об устройстве племянников все же меньше, чем отец об устройстве сыновей и о благополучии своего рода. Среди советников-клириков, заседавших в Парламенте в те времена, когда Вийон зарифмовывал свои дары, родственники, попавшие туда до них, имелись лишь у каждого третьего. Ну а у советников-мирян все обстояло иначе, поскольку у них по следам одного либо нескольких родственников в Парламент попадали четверо из пяти. Так что задуматься безродному школяру было о чем.
Между магистром искусств, заканчивавшим свои дни в облачениях доктора-«регента» либо каноника, и магистром искусств, сделавшим «практическую» карьеру в миру, различия лет через двадцать стирались. А вот дистанция, которая отделяла молодого магистра искусств, исходившего слюной перед лотками колбасников и мерзшего на сквозняках, от магистров преуспевших, была поистине огромна. И все это учило осторожности. В результате клирик старался как можно дольше оставаться клириком.
В городской суете одиночество клирика, не имевшего денег, но имевшего много друзей, скрашивалось посещениями трактиров, таверн, борделей… Никто не смог бы пересчитать все таверны, которыми славился Университет — район левого берега Сены — район Франсуа Вийона. Некоторые из таверн были знамениты и имели свою историю. Другие же представляли собой просто поставленные у входа скамейки перед прикрытой навесом бочкой, принадлежавшей какому-нибудь буржуа, изготовившему вина больше, чем ему требовалось.
ДЕВИЦЫ
Украшение таверн составляли девицы не слишком строгих нравов, с которыми Вийон мог шалить, не тратя денег. Трактирные служанки, горничные из домов буржуа, работницы самых разнообразных необходимых столице профессий — все они тоже жаждали бесплатных развлечений. Служанки и белошвейки, прачки и перчаточницы изо дня в день покоряли все новые и новые сердца, а обслуживавшие столы девушки, стремясь сохранить место и не очень заботясь о том, что кто-то может осудить их поведение, давали себя ущипнуть и разражались подлинным либо поддельным смехом.
Заниматься самой древней профессией эти девушки вовсе не собирались. Единственное, чего им хотелось, — это повеселиться в редкие часы, свободные от тяжелой и более продолжительной, чем у мужчин, работы. Попить вина, потанцевать, посмеяться — вот из чего состояла их программа, где мужчина уместен лишь в том случае, если он исполняет свою партию. Именно так понимали веселье горничные, которые, едва их хозяева укладывались спать, уходили в погребок к своим дружкам. Час игры в осла наступал значительно позже. А до того можно было насладиться прелестями полуночного пиршества: пирогами с сыром, сдобными булочками, пирожными. Ухажерам подобное угощение стоило порой немало, но все же девичья добродетель доставалась им не за деньги, а как праздничный подарок.
Затем, служанкам и лакеям
Я завещаю: пировать,
Господской снеди не жалея!
Фазанов, уток — все сожрать,
Напиться так, чтобы не встать,
К утру еще опохмелиться
И на хозяйскую кровать
С любезным другом завалиться [141].
В «Книге трех добродетелей» Кристина Пизанская еще до Вийона писала про загулы слуг и горничных в часы, когда буржуа занимались делами или слушали мессу. Пиршества устраивались на кухне. Приходили подружки. На столе появлялось хозяйское вино.
«А иногда она относила пирог в свою комнату в городе и туда приходил ее любезный покупатель. Так вот они веселились».
Хозяйка, будь то трактирщица или владелица мастерской, порой тоже принимала участие в этих любовных играх, где не столько целовались, сколько подмигивали другу, не заходя слишком далеко. Правда, некоторые из них получали за любовные услуги подарки, слегка округляя таким способом сумму своих доходов. Один из современников Вийона чуть было не попал на виселицу за то, что распределял между девицами похищенные им простыни и платья. Симпатичная перчаточница, получившая от своего любовника в подарок пару простынь, проституткой себя, естественно, не считала…
Это дело заставляет нас вспомнить про вийоновских чаровниц, про тех продавщиц — хозяек либо наемных работниц, — которым старая, познавшая жизнь Оружейница не столько с горечью — как быстро летит время! — сколько с нежностью читала наставления.
Внимай, ткачиха Гийометта,
Хороший я даю совет,
И ты, колбасница Перетта, -
Пока тебе немного лет,
Цени веселый звон монет!
Лови гостей без промедленья!
Пройдут года — увянет цвет:
Монете стертой нет хожденья.
Симпатичная ткачиха еще совсем молода, еще вчера она была ученицей. А завтра уже будет стоить не больше, чем стертая монета. Отсюда мораль: пользуйтесь, пока молоды.
Пляши, цветочница Нинетта,
Пока сама ты как букет!
Но будет скоро песня спета, -
Закроешь дверь, погасишь свет…
Ведь старость — хуже всяких бед!
Как дряхлый поп без приношенья,
Красавица на склоне лет:
Монете стертой нет хожденья.
Франтиха шляпница Жаннетта,
Любым мужчинам шли привет,
И Бланш, башмачнице, про это
Напомни: вам зевать не след!
Не в красоте залог побед,
Лишь скучные — в пренебреженье,
Да нам, старухам, гостя нет:
Монете стертой нет хожденья [142].
Поэт весьма категоричен. Женщину, утратившую привлекательность и пытающуюся привлечь к себе внимание мужчин, ждут одни лишь насмешки. А о любви не стоит и мечтать.
Значит, нужно пользоваться своим капиталом, и без промедления. Наиболее отчетливо завет старой куртизанки сформулирован там, где она цинично советует Жаннетте не обременять себя любовью к мужчине. Мораль Вийона здесь перекликается с лишенной каких бы то ни было иллюзий философией «Романа о Розе»: женщину, ограничивающую себя любовью к единственному мужчине, ждут разочарования.
Крик тоски раздается лишь в конце стихотворения, в нарушающем традицию обращении. Там стоит не «принц», как обычно, а «девки», и баллада написана не ради просьбы о помощи, а с целью дать совет своим подружкам, и в рефрене повторяется: старая куртизанка никому не нужна.
Эй, девки, поняли завет?
Глотаю слезы каждый день я
Затем, что молодости нет:
Монете стертой нет хожденья [143].
Оружейница, башмачница, колбасница, ткачиха, шляпница, кошелечница — эти названия профессий заменяли в глазах покупателей и поклонников настоящие имена женщин, вынужденных в зависимости либо от обычаев, либо от официально установленных порядков того времени носить то фамилии своих отцов, то фамилии мужей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Мир холостяков, каковым являлся будущий Латинский квартал, отличался одной особенностью, состоявшей в том, что там люди старались не вступать в брак и из-за неуверенности, и из-за осторожности, и из-за безденежья. Клирики-школяры, в большинстве своем не слишком уверенные в собственном религиозном призвании, хуже, чем их сверстники из других сфер, представляли себе, как должно складываться становление их социального бытия. Однако они знали, что в миру клирику, согласному отказаться от даваемых ему тонзурой привилегий, доступны все виды деятельности, но что отказ от оной закроет им все пути в мире клириков. Знали они и то, что силы клерикального непотизма не столь сильны, как силы мирского чадолюбия, поскольку дядя заботится об устройстве племянников все же меньше, чем отец об устройстве сыновей и о благополучии своего рода. Среди советников-клириков, заседавших в Парламенте в те времена, когда Вийон зарифмовывал свои дары, родственники, попавшие туда до них, имелись лишь у каждого третьего. Ну а у советников-мирян все обстояло иначе, поскольку у них по следам одного либо нескольких родственников в Парламент попадали четверо из пяти. Так что задуматься безродному школяру было о чем.
Между магистром искусств, заканчивавшим свои дни в облачениях доктора-«регента» либо каноника, и магистром искусств, сделавшим «практическую» карьеру в миру, различия лет через двадцать стирались. А вот дистанция, которая отделяла молодого магистра искусств, исходившего слюной перед лотками колбасников и мерзшего на сквозняках, от магистров преуспевших, была поистине огромна. И все это учило осторожности. В результате клирик старался как можно дольше оставаться клириком.
В городской суете одиночество клирика, не имевшего денег, но имевшего много друзей, скрашивалось посещениями трактиров, таверн, борделей… Никто не смог бы пересчитать все таверны, которыми славился Университет — район левого берега Сены — район Франсуа Вийона. Некоторые из таверн были знамениты и имели свою историю. Другие же представляли собой просто поставленные у входа скамейки перед прикрытой навесом бочкой, принадлежавшей какому-нибудь буржуа, изготовившему вина больше, чем ему требовалось.
ДЕВИЦЫ
Украшение таверн составляли девицы не слишком строгих нравов, с которыми Вийон мог шалить, не тратя денег. Трактирные служанки, горничные из домов буржуа, работницы самых разнообразных необходимых столице профессий — все они тоже жаждали бесплатных развлечений. Служанки и белошвейки, прачки и перчаточницы изо дня в день покоряли все новые и новые сердца, а обслуживавшие столы девушки, стремясь сохранить место и не очень заботясь о том, что кто-то может осудить их поведение, давали себя ущипнуть и разражались подлинным либо поддельным смехом.
Заниматься самой древней профессией эти девушки вовсе не собирались. Единственное, чего им хотелось, — это повеселиться в редкие часы, свободные от тяжелой и более продолжительной, чем у мужчин, работы. Попить вина, потанцевать, посмеяться — вот из чего состояла их программа, где мужчина уместен лишь в том случае, если он исполняет свою партию. Именно так понимали веселье горничные, которые, едва их хозяева укладывались спать, уходили в погребок к своим дружкам. Час игры в осла наступал значительно позже. А до того можно было насладиться прелестями полуночного пиршества: пирогами с сыром, сдобными булочками, пирожными. Ухажерам подобное угощение стоило порой немало, но все же девичья добродетель доставалась им не за деньги, а как праздничный подарок.
Затем, служанкам и лакеям
Я завещаю: пировать,
Господской снеди не жалея!
Фазанов, уток — все сожрать,
Напиться так, чтобы не встать,
К утру еще опохмелиться
И на хозяйскую кровать
С любезным другом завалиться [141].
В «Книге трех добродетелей» Кристина Пизанская еще до Вийона писала про загулы слуг и горничных в часы, когда буржуа занимались делами или слушали мессу. Пиршества устраивались на кухне. Приходили подружки. На столе появлялось хозяйское вино.
«А иногда она относила пирог в свою комнату в городе и туда приходил ее любезный покупатель. Так вот они веселились».
Хозяйка, будь то трактирщица или владелица мастерской, порой тоже принимала участие в этих любовных играх, где не столько целовались, сколько подмигивали другу, не заходя слишком далеко. Правда, некоторые из них получали за любовные услуги подарки, слегка округляя таким способом сумму своих доходов. Один из современников Вийона чуть было не попал на виселицу за то, что распределял между девицами похищенные им простыни и платья. Симпатичная перчаточница, получившая от своего любовника в подарок пару простынь, проституткой себя, естественно, не считала…
Это дело заставляет нас вспомнить про вийоновских чаровниц, про тех продавщиц — хозяек либо наемных работниц, — которым старая, познавшая жизнь Оружейница не столько с горечью — как быстро летит время! — сколько с нежностью читала наставления.
Внимай, ткачиха Гийометта,
Хороший я даю совет,
И ты, колбасница Перетта, -
Пока тебе немного лет,
Цени веселый звон монет!
Лови гостей без промедленья!
Пройдут года — увянет цвет:
Монете стертой нет хожденья.
Симпатичная ткачиха еще совсем молода, еще вчера она была ученицей. А завтра уже будет стоить не больше, чем стертая монета. Отсюда мораль: пользуйтесь, пока молоды.
Пляши, цветочница Нинетта,
Пока сама ты как букет!
Но будет скоро песня спета, -
Закроешь дверь, погасишь свет…
Ведь старость — хуже всяких бед!
Как дряхлый поп без приношенья,
Красавица на склоне лет:
Монете стертой нет хожденья.
Франтиха шляпница Жаннетта,
Любым мужчинам шли привет,
И Бланш, башмачнице, про это
Напомни: вам зевать не след!
Не в красоте залог побед,
Лишь скучные — в пренебреженье,
Да нам, старухам, гостя нет:
Монете стертой нет хожденья [142].
Поэт весьма категоричен. Женщину, утратившую привлекательность и пытающуюся привлечь к себе внимание мужчин, ждут одни лишь насмешки. А о любви не стоит и мечтать.
Значит, нужно пользоваться своим капиталом, и без промедления. Наиболее отчетливо завет старой куртизанки сформулирован там, где она цинично советует Жаннетте не обременять себя любовью к мужчине. Мораль Вийона здесь перекликается с лишенной каких бы то ни было иллюзий философией «Романа о Розе»: женщину, ограничивающую себя любовью к единственному мужчине, ждут разочарования.
Крик тоски раздается лишь в конце стихотворения, в нарушающем традицию обращении. Там стоит не «принц», как обычно, а «девки», и баллада написана не ради просьбы о помощи, а с целью дать совет своим подружкам, и в рефрене повторяется: старая куртизанка никому не нужна.
Эй, девки, поняли завет?
Глотаю слезы каждый день я
Затем, что молодости нет:
Монете стертой нет хожденья [143].
Оружейница, башмачница, колбасница, ткачиха, шляпница, кошелечница — эти названия профессий заменяли в глазах покупателей и поклонников настоящие имена женщин, вынужденных в зависимости либо от обычаев, либо от официально установленных порядков того времени носить то фамилии своих отцов, то фамилии мужей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119