Так он всегда носил галифе и сапоги. В любую погоду. Знаете, просто обожал их носить. На Фурштадтской, ныне Петра Лаврова, проживал, так там на углу айсор сидел, чистильщик. Любопытный старик, так он мне рассказывал, что этот Соболевский сам для своих сапог особый гуталин варит. Представьте только. Такое у него было, с позволения сказать, помешательство. По утрам…
Сергей так и не успел узнать, что делал по утрам столь необыкновенный человек, как Соболевский. Дверь купе мягко отъехала в сторону, а в проеме выросла фигура Карпунина.
— Познакомились? Вот и прекрасно. Между прочим, Сережа, позвольте, я буду называть вас так, вы спали до обеда.
Сергей взглянул на часы — полпервого. Он проспал почти шесть часов.
— Приводите себя в порядок, и милости прошу в столовую. Владимир Федорович вас проводит. — Карпунин кивнул головой и закрыл дверь.
Неужели он проспал почти шесть часов сидя? Так вот почему у него так ломит спину и плечи и ноги как чужие, только мурашки бегают.
— Я вам советую умыться, — сказал Лепилов, — пробегитесь в конец вагона. Это вас освежит.
Сергей достал из чемодана бритвенный прибор и мыло.
— Мыло не берите. Экономьте, пока есть возможность, у нас этого добра навалом. Да, — крикнул он в спину Сергею, — горячая вода в титане рядом с туалетом.
Ах, какой это был туалет! Сергей даже представить себе не мог подобной чистоты. В нем все блестело и приятно пахло душистым мылом. Белов поглядел на себя в зеркало. Можно было, конечно, не бриться. Но уж если взял прибор, то надо. Волосы на лице у него проступали только на третий день после бритья, но он все равно ежедневно остервенело скоблил щеки опасной бритвой, подражая все тому же Данилову. Он работал в его отделе уже четвертый год и не переставал удивляться этому человеку. Белов старался говорить, как Данилов, ровно, вежливо, не повышая голоса, подражал его манере ходить, одеваться, он даже курить по-настоящему начал, чтобы быть похожим на начальника. Ему казалось, что, переняв чисто внешние качества подполковника, он сам станет таким же уверенным, мужественным и сильным, как Данилов.
Сергей брился, внимательно рассматривая себя в зеркало. У кого-то, кажется у Стендаля, он читал, что прожитые годы, скитания и лишения наложили неизгладимую печать на лицо молодого графа. Нет, это у Бальзака. «Человеческая комедия». Видимо, тот юный граф был счастливее его. Из зеркала на Белова смотрело необыкновенно юное лицо с немного взволнованными глазами.
«Тот юный граф скитался и постоянно страдал, — подумал Сергей, — а я вот впервые в поезде дальнего следования еду, какие уж тут печати. Вон Муравьев в сорок втором летал к партизанам, потом через линию фронта пробивался. Он и поседел», — грустно заключил Сергей.
Он представил себе, как сейчас войдет в столовую, где хоть и врачи сидят, но все же люди военные. Вон его сосед на что уж толстый, болтливый, а два ордена Отечественной войны имеет. А у него? Три медали всего. Он внезапно представил себе любопытные глаза людей, в упор разглядывающие человека в незнакомой и такой далекой от войны форме. Как же он не догадался надеть штатский костюм? Или хотя бы пиджак. Ведь ходит же Никитин в форменных галифе с выпоротым кантом и пиджаке. Нет, не додумался он.
Сергей смыл с лица остатки пены, крепко вытерся полотенцем. «Ничего, — успокоил он себя, — у того графа лицо постарело от пороков, а я, оперуполномоченный Белов, борюсь с ними. Буду работать на контрасте. Молод, но очень устал. Служба у нас такая».
Он подмигнул сам себе и начал натягивать гимнастерку. Застегивая портупею, он раскрыл кобуру, достал ТТ. Все в порядке. Пистолет стоял на предохранительном взводе.
Лепилов ждал его в коридоре. Он критически осмотрел Сергея и, видимо, остался доволен.
— Вы выглядите весьма мужественно.
Он поправил гимнастерку, которая никак не хотела сидеть на нем по-уставному ровно и все время собиралась складками на животе. И вообще военврачу форма была явно противопоказана. Пуговицы на воротнике были пришиты криво, погоны висели на покатых плечах.
Сергей сравнил себя с ним и представил на секунду их двоих со стороны: Лепилова, на котором форма висела, как маскарадный костюм, и себя — в перешитой гимнастерке, подогнанных галифе, начищенных хромовых сапогах. Пуговицы у него были довоенные, золотистые, с гербом. Их ему по большому блату за десять пачек папирос устроил старшина из комендантского взвода. Сравнение явно было в его пользу.
— Ну что ж, пошли, — сказал Белов как можно непринужденнее.
— Идите вперед. Это недалеко, через один вагон.
Когда они вошли в столовую, которая раньше наверняка была вагоном-рестораном, Сергей чуть не зажмурился от смущения: на него смотрели десятки любопытных девичьих глаз.
За столом сидели три человека: Карпунин и две женщины, одна с погонами майора, другая подполковник.
— Садитесь к нам, Сережа. — Петр показал рукой на свободное место рядом с ним. — Теперь весь наш недолгий путь вы будете питаться именно за этим столом.
— Разрешите сесть, товарищ подполковник медицинской службы? — обратился Сергей к старшему по званию.
Женщина подняла на него донельзя усталые глаза и молча, пряча вдруг мелькнувшую на губах усмешку, кивнула. В вагоне сразу стало тихо. Потом раздался девичий приглушенный смех. Подполковник посмотрела в ту сторону, и девушки, сидящие за соседним столом, немедленно смолкли. Сергей покраснел так, что казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу щек и прыснет алым ручьем на белоснежную скатерть.
— Вас зовут Сергей? — у подполковника был удивительно мягкий голос.
— Да.
— Вы служите в милиции?
Белов почувствовал, как прислушиваются с любопытством к их разговору девушки за соседним столом.
— Вы не смущайтесь, Сережа. Меня зовут Александра Яковлевна, я начальник этого поезда милосердия. А на девиц наших не обращайте внимания. У нас, если вы заметили, мужчин совсем мало. И вдруг вы. Это вполне естественно. Вы ешьте.
— Скажите, Александра Яковлевна, кому мне сдать продаттестат?
— Оставьте его у себя. Вы наш гость. Да ешьте вы, ешьте.
Она смотрела, как осторожно ест этот милый, видимо, интеллигентный мальчик, и думала о сыне, которого убили в сорок втором под Ленинградом. И внезапно, помимо ее воли, ей стал неприятен этот молодой сильный парень в темно-синей гимнастерке. Наверное, если бы ее Толя пошел работать в милицию, то был бы по сей день жив и здоров, как этот Сережа, вон и медали у него, целых три. «За отвагу», «За оборону Москвы», «За боевые заслуги». За что их только им дают? Она перевела свой взгляд на его руки и увидела на правой глубокий шрам, уходящий под манжету гимнастерки.
— Что у вас с рукой? — спросила она с профессиональным любопытством.
— Меня ударили ножом. — Сергей ответил коротко, неохотно.
— Давно?
— В ноябре.
— Кто?
Сергей поднял глаза, посмотрел на собеседницу и понял, что он просто обязан ответить на этот вопрос.
— Мы, — он хотел сказать «брали», но вовремя поправился, — задерживали одного человека. А он очень не хотел этого.
— Кто он был?
— Он убил семь человек. Семерых хороших и добрых людей. Убил, чтобы забрать их вещи.
— Вы воевали?
— Да, недолго, под Москвой в ополчении.
— Ранение?
— Нет, комиссовали. Легкие.
— Приходите ко мне, — вмешался в разговор военврач с погонами майора, — я посмотрю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Сергей так и не успел узнать, что делал по утрам столь необыкновенный человек, как Соболевский. Дверь купе мягко отъехала в сторону, а в проеме выросла фигура Карпунина.
— Познакомились? Вот и прекрасно. Между прочим, Сережа, позвольте, я буду называть вас так, вы спали до обеда.
Сергей взглянул на часы — полпервого. Он проспал почти шесть часов.
— Приводите себя в порядок, и милости прошу в столовую. Владимир Федорович вас проводит. — Карпунин кивнул головой и закрыл дверь.
Неужели он проспал почти шесть часов сидя? Так вот почему у него так ломит спину и плечи и ноги как чужие, только мурашки бегают.
— Я вам советую умыться, — сказал Лепилов, — пробегитесь в конец вагона. Это вас освежит.
Сергей достал из чемодана бритвенный прибор и мыло.
— Мыло не берите. Экономьте, пока есть возможность, у нас этого добра навалом. Да, — крикнул он в спину Сергею, — горячая вода в титане рядом с туалетом.
Ах, какой это был туалет! Сергей даже представить себе не мог подобной чистоты. В нем все блестело и приятно пахло душистым мылом. Белов поглядел на себя в зеркало. Можно было, конечно, не бриться. Но уж если взял прибор, то надо. Волосы на лице у него проступали только на третий день после бритья, но он все равно ежедневно остервенело скоблил щеки опасной бритвой, подражая все тому же Данилову. Он работал в его отделе уже четвертый год и не переставал удивляться этому человеку. Белов старался говорить, как Данилов, ровно, вежливо, не повышая голоса, подражал его манере ходить, одеваться, он даже курить по-настоящему начал, чтобы быть похожим на начальника. Ему казалось, что, переняв чисто внешние качества подполковника, он сам станет таким же уверенным, мужественным и сильным, как Данилов.
Сергей брился, внимательно рассматривая себя в зеркало. У кого-то, кажется у Стендаля, он читал, что прожитые годы, скитания и лишения наложили неизгладимую печать на лицо молодого графа. Нет, это у Бальзака. «Человеческая комедия». Видимо, тот юный граф был счастливее его. Из зеркала на Белова смотрело необыкновенно юное лицо с немного взволнованными глазами.
«Тот юный граф скитался и постоянно страдал, — подумал Сергей, — а я вот впервые в поезде дальнего следования еду, какие уж тут печати. Вон Муравьев в сорок втором летал к партизанам, потом через линию фронта пробивался. Он и поседел», — грустно заключил Сергей.
Он представил себе, как сейчас войдет в столовую, где хоть и врачи сидят, но все же люди военные. Вон его сосед на что уж толстый, болтливый, а два ордена Отечественной войны имеет. А у него? Три медали всего. Он внезапно представил себе любопытные глаза людей, в упор разглядывающие человека в незнакомой и такой далекой от войны форме. Как же он не догадался надеть штатский костюм? Или хотя бы пиджак. Ведь ходит же Никитин в форменных галифе с выпоротым кантом и пиджаке. Нет, не додумался он.
Сергей смыл с лица остатки пены, крепко вытерся полотенцем. «Ничего, — успокоил он себя, — у того графа лицо постарело от пороков, а я, оперуполномоченный Белов, борюсь с ними. Буду работать на контрасте. Молод, но очень устал. Служба у нас такая».
Он подмигнул сам себе и начал натягивать гимнастерку. Застегивая портупею, он раскрыл кобуру, достал ТТ. Все в порядке. Пистолет стоял на предохранительном взводе.
Лепилов ждал его в коридоре. Он критически осмотрел Сергея и, видимо, остался доволен.
— Вы выглядите весьма мужественно.
Он поправил гимнастерку, которая никак не хотела сидеть на нем по-уставному ровно и все время собиралась складками на животе. И вообще военврачу форма была явно противопоказана. Пуговицы на воротнике были пришиты криво, погоны висели на покатых плечах.
Сергей сравнил себя с ним и представил на секунду их двоих со стороны: Лепилова, на котором форма висела, как маскарадный костюм, и себя — в перешитой гимнастерке, подогнанных галифе, начищенных хромовых сапогах. Пуговицы у него были довоенные, золотистые, с гербом. Их ему по большому блату за десять пачек папирос устроил старшина из комендантского взвода. Сравнение явно было в его пользу.
— Ну что ж, пошли, — сказал Белов как можно непринужденнее.
— Идите вперед. Это недалеко, через один вагон.
Когда они вошли в столовую, которая раньше наверняка была вагоном-рестораном, Сергей чуть не зажмурился от смущения: на него смотрели десятки любопытных девичьих глаз.
За столом сидели три человека: Карпунин и две женщины, одна с погонами майора, другая подполковник.
— Садитесь к нам, Сережа. — Петр показал рукой на свободное место рядом с ним. — Теперь весь наш недолгий путь вы будете питаться именно за этим столом.
— Разрешите сесть, товарищ подполковник медицинской службы? — обратился Сергей к старшему по званию.
Женщина подняла на него донельзя усталые глаза и молча, пряча вдруг мелькнувшую на губах усмешку, кивнула. В вагоне сразу стало тихо. Потом раздался девичий приглушенный смех. Подполковник посмотрела в ту сторону, и девушки, сидящие за соседним столом, немедленно смолкли. Сергей покраснел так, что казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу щек и прыснет алым ручьем на белоснежную скатерть.
— Вас зовут Сергей? — у подполковника был удивительно мягкий голос.
— Да.
— Вы служите в милиции?
Белов почувствовал, как прислушиваются с любопытством к их разговору девушки за соседним столом.
— Вы не смущайтесь, Сережа. Меня зовут Александра Яковлевна, я начальник этого поезда милосердия. А на девиц наших не обращайте внимания. У нас, если вы заметили, мужчин совсем мало. И вдруг вы. Это вполне естественно. Вы ешьте.
— Скажите, Александра Яковлевна, кому мне сдать продаттестат?
— Оставьте его у себя. Вы наш гость. Да ешьте вы, ешьте.
Она смотрела, как осторожно ест этот милый, видимо, интеллигентный мальчик, и думала о сыне, которого убили в сорок втором под Ленинградом. И внезапно, помимо ее воли, ей стал неприятен этот молодой сильный парень в темно-синей гимнастерке. Наверное, если бы ее Толя пошел работать в милицию, то был бы по сей день жив и здоров, как этот Сережа, вон и медали у него, целых три. «За отвагу», «За оборону Москвы», «За боевые заслуги». За что их только им дают? Она перевела свой взгляд на его руки и увидела на правой глубокий шрам, уходящий под манжету гимнастерки.
— Что у вас с рукой? — спросила она с профессиональным любопытством.
— Меня ударили ножом. — Сергей ответил коротко, неохотно.
— Давно?
— В ноябре.
— Кто?
Сергей поднял глаза, посмотрел на собеседницу и понял, что он просто обязан ответить на этот вопрос.
— Мы, — он хотел сказать «брали», но вовремя поправился, — задерживали одного человека. А он очень не хотел этого.
— Кто он был?
— Он убил семь человек. Семерых хороших и добрых людей. Убил, чтобы забрать их вещи.
— Вы воевали?
— Да, недолго, под Москвой в ополчении.
— Ранение?
— Нет, комиссовали. Легкие.
— Приходите ко мне, — вмешался в разговор военврач с погонами майора, — я посмотрю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49