- Я не продавайт крокодиль, я три тысячи продавайт крокодиль, я четыре
тысячи продавайт крокодиль! Теперь публикум будет много ходиль. Я пять
тысяч продавайт крокодиль!
Одним словом, он куражился нестерпимо; корыстолюбие и гнусная алчность
радостно сияли в глазах его.
- Еду! - закричал я в негодовании.
- И я! и я тоже! я поеду к самому Андрею Осипычу, я смягчу его моими
слезами, - заныла Елена Ивановна.
- Не делай этого, друг мой, - поспешно прервал ее Иван Матвеич, ибо давно
уже ревновал свою супругу к Андрею Осипычу и знал, что она рада съездить
поплакать перед образованным человеком, потому что слезы к ней очень шли. -
Да и тебе, мой друг, не советую, - продолжал он, обращаясь ко мне, - нечего
ехать прямо с бухты-барахты; еще что из этого выйдет. А заезжай-ка ты лучше
сегодня, так, в виде частного посещения, к Тимофею Семенычу. Человек он
старомодный и недалекий, но солидный и, главное, - прямой. Поклонись ему от
меня и опиши обстоятельства дела. Так как я должен ему за последний ералаш
семь рублей, то передай их ему при этом удобном случае: это смягчит
сурового старика. Во всяком случае, его совет может послужить для нас
руководством. А теперь уведи пока Елену Ивановну... Успокойся, друг мой, -
продолжал он ей, - я устал от всех этих криков и бабьих дрязг и желаю
немного соснуть. Здесь же тепло и мягко, хотя я и не успел еще осмотреться
в этом неожиданном для меня убежище...
- Осмотреться! Разве тебе там светло? - вскрикнула обрадованная Елена
Ивановна.
- Меня окружает непробудная ночь, - отвечал бедный узник, - но я могу
щупать и, так сказать, осматриваться руками... Прощай же, будь спокойна и
не отказывай себе в развлечениях. До завтра! Ты же, Семен Семеныч, побывай
ко мне вечером, и так как ты рассеян и можешь забыть, то завяжи узелок...
Признаюсь, я и рад был уйти, потому что слишком устал, да отчасти и
наскучило. Взяв поспешно под ручку унылую, но похорошевшую от волнения
Елену Ивановну, я поскорее вывел ее из крокодильной.
- Вечером за вход опять четвертак! - крикнул нам вслед хозяин.
- О боже, как они жадны! - проговорила Елена Ивановна, глядясь в каждое
зеркало в простенках Пассажа и, видимо, сознавая, что она похорошела.
- Экономический принцип, - отвечал я с легким волнением и гордясь моею
дамою перед прохожими.
- Экономический принцип... - протянула она симпатическим голоском, - я
ничего не поняла, что говорил сейчас Иван Матвеич об этом противном
экономическом принципе.
- Я объясню вам, - отвечал я и немедленно начал рассказывать о
благодетельных результатах привлечения иностранных капиталов в наше
отечество, о чем прочел еще утром в "Петербургских известиях" и в "Волосе".
- Как это все странно! - прервала она, прослушав некоторое время, - да
перестаньте же, противный; какой вы вздор говорите... Скажите, я очень
красна?
- Вы прекрасны, а не красны! - заметил я, пользуясь случаем сказать
комплимент.
- Шалун! - пролепетала она самодовольно. - Бедный Иван Матвеич, - прибавила
она через минуту, кокетливо склонив на плечо головку, - мне, право, его
жаль, ах боже мой! - вдруг вскрикнула она, - скажите, как же он будет
сегодня там кушать и... и... как же он будет... если ему чего-нибудь будет
надобно?
- Вопрос непредвиденный, - отвечал я, тоже озадаченный. Мне, по правде, это
не приходило и в голову, до того женщины практичнее нас, мужчин, при
решении житейских задач!
- Бедняжка, как это он так втюрился... и никаких развлечений и темно... как
досадно, что у меня не осталось его фотографической карточки... Итак, я
теперь вроде вдовы, - прибавила она с обольстительной улыбкой, очевидно
интересуясь новым своим положением, - гм... все-таки мне его жаль!..
Одним словом, выражалась весьма понятная и естественная тоска молодой и
интересной жены о погибшем муже. Я привел ее наконец домой, успокоил и,
пообедав вместе с нею, после чашки ароматного кофе, отправился в шесть
часов к Тимофею Семенычу, рассчитывая, что в этот час все семейные люди
определенных занятий сидят или лежат по домам.
Написав сию первую главу слогом, приличным рассказанному событию, я намерен
далее употреблять слог хотя и не столь возвышенный, но зато более
натуральный, о чем и извещаю заранее читателя.
II
Почтенный Тимофей Семеныч встретил меня как-то торопливо и как будто
немного смешавшись. Он провел меня в свой тесный кабинет и плотно притворил
дверь: "Чтобы дети не мешали", - проговорил он с видимым беспокойством.
Затем посадил меня на стул у письменного стола, сам сел в кресла, запахнул
полы своего старого ватного халата и принял на всякий случай какой-то
официальный, даже почти строгий вид, хотя вовсе не был моим или Ивана
Матвеича начальником, а считался до сих пор обыкновенным сослуживцем и даже
знакомым.
- Прежде всего, - начал он, - возьмите во внимание, что я не начальство, а
такой же точно подначальный человек, как и вы, как и Иван Матвеич... Я
сторона-с и ввязываться ни во что не намерен.
Я удивился, что, по-видимому, он уже все это знает. Несмотря на то,
рассказал ему вновь всю историю с подробностями. Говорил я даже с
волнением, ибо исполнял в эту минуту обязанность истинного друга. Он
выслушал без особого удивления, но с явным признаком подозрительности.
- Представьте, - сказал он, выслушав, - я всегда полагал, что с ним
непременно это случится.
- Почему же-с, Тимофей Семеныч, случай сам по себе весьма
необыкновенный-с...
- Согласен. Но Иван Матвеич во все течение службы своей именно клонил к
такому результату. Прыток-с, заносчив даже. Все "прогресс" да разные
идеи-с, а вот куда прогресс-то приводит!
- Но ведь это случай самый необыкновенный, и общим правилом для всех
прогрессистов его никак нельзя положить...
- Нет, уж это так-с. Это, видите ли, от излишней образованности происходит,
поверьте мне-с. Ибо люди излишне образованные лезут во всякое место-с и
преимущественно туда, где их вовсе не спрашивают. Впрочем, может, вы больше
знаете, - прибавил он, как бы обижаясь. - Я человек не столь образованный и
старый; с солдатских детей начал, и службе моей пятидесятилетний юбилей
сего года пошел-с.
- О нет, Тимофей Семеныч, помилуйте. Напротив, Иван Матвеич жаждет вашего
совета, руководства вашего жаждет. Даже, так сказать, со слезами-с.
- "Так сказать со слезами-с". Гм. Ну, это слезы крокодиловы, и им не совсем
можно верить. Ну, зачем, скажите, потянуло его за границу? Да и на какие
деньги? Ведь он и средств не имеет?
- На скопленное, Тимофей Семеныч, из последних наградных, - отвечал я
жалобно. - Всего на три месяца хотел съездить, - в Швейцарию... на родину
Вильгельма Телля.
- Вильгельма Телля? Гм!
- В Неаполе встретить весну хотел-с. Осмотреть музей, нравы, животных...
- Гм! животных? А по-моему, так просто из гордости. Каких животных?
Животных? Разве у нас мало животных? Есть зверинцы, музеи, верблюды.
Медведи под самым Петербургом живут. Да вот он и сам засел в крокодиле...
- Тимофей Семеныч, помилуйте, человек в несчастье, человек прибегает как к
другу, как к старшему родственнику, совета жаждет, а вы - укоряете...
Пожалейте хоть несчастную Елену Ивановну!
- Это вы про супругу-с? Интересная дамочка, - проговорил Тимофей Семеныч,
видимо смягчаясь и с аппетитом нюхнув табаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11