— Я готов пропустить мимо ушей оскорбление, которое ты мне нанес, — с нарочитой медлительностью произнес он, — если только ты не собираешься рассказывать мне сплетню о готовящемся нападении начезов.
— Это факт, а не сплетни.
— Должен ли я поверить этому только потому, что так говоришь ты? Какие у тебя доказательства?
— Моей матери сказал об этом мой брат, Большое Солнце. Мать любила моего отца, поэтому она не хочет, чтобы людей одной с ним крови силой выгнали с этой земли. Она уже пыталась передать вам свое предостережение, но вы не захотели слушать гонцов. Теперь она поручила сделать это мне.
— Это означает, что ты предаешь индейцев, соплеменников своей матери, не так ли?
— Я бы считал себя виноватым и в том случае, если бы позволил, чтобы перебили французов, соплеменников моего отца. Я очень надеюсь, что начезы, увидев вас хорошо вооруженными и готовыми защитить себя, раздумают нападать на форт.
— Я не сомневаюсь в этом, потому что они трусы!
Рено Шевалье молча смотрел на Шепара до тех пор, пока не совладал с охватившим его желанием ударить кулаком по жирной лоснящейся физиономии коменданта.
— Они не трусы, а умные люди, которые не видят доблести в том, чтобы бессмысленно погибать.
— Не будем пререкаться по поводу того или иного определения, уходя от сути вопроса, — снисходительно произнес Шепар.
— Будет лучше, если вы запомните эту разницу, Шепар. — Рено говорил тихим, ровным голосом, не оставляя и тени сомнения в абсолютной серьезности своих слов. — Соплеменники моей матери — гордые люди. А вы раздели и высекли индейского воина за мелкий проступок, за который он должен был быть наказан не вами, а Большим Солнцем. Они справедливы, а вы позволили солдату вашего гарнизона разгуливать на свободе после того, как он застрелил старика индейца. Между тем его единственная вина заключалась в том, что он не сумел вовремя вернуть меру зерна, так как на его поле оно еще не созрело. Начезы столетиями владели этой землей, а вы приказываете им освободить одну из старейших деревень, Белое Яблоко, только потому, что позарились на плодородные поля и жаждете присвоить их себе. Я перечислил только некоторые события, которые вызвали их гнев. И они поклялись выступить против вас вместе с племенами язусов, чокто, тиу, тензасов и другими. Уже назначена дата выступления и разосланы связки камышей этим племенам; с каждым уходящим днем, оставшимся до нападения, эта связка будет уменьшаться на один камыш. Моя мать нашла такую связку в храме Солнца и с риском для себя вытащила из нее сразу несколько камышей. В результате вы подвергнетесь нападению первыми, и это послужит предостережением всем остальным французским укреплениям, расположенным в долине Миссисипи. Если вы дадите мощный отпор, то эта атака ни к чему не приведет. Если же вы окажетесь не способны отразить ее, будьте готовы к священной войне с начезами, которую они называют Кровавым Отмщением.
— Боюсь, я разочарую тебя, мой дорогой Шевалье, тем, что абсолютно не встревожен этим известием. Прошу извинить меня за это! — Комендант с трудом заставлял свой голос звучать вкрадчиво. На его лбу проступили капельки пота.
— Думаю, вам придется приносить извинения не мне, а тем семистам мужчинам, женщинам и детям, которых вы поклялись защищать.
В комнате было тепло, и Элиз почувствовала, что от мужчины, стоящего в другом конце комнаты, исходит запах хорошо дубленной кожи, костра, медвежьего жира и ароматического нарда, которым индейцы пользовались для пропитки обуви. Эти запахи создавали вокруг него ауру зрелой мужской силы и странно волновали. Она отвернулась, пытаясь отогнать их от себя.
Шепар стукнул кулаком по столу.
— Мне бы следовало схватить тебя, связать и высечь, чтобы научить уважать мой дом!
— Попробуйте, — последовал молниеносный и уничтожающий ответ. — Если, конечно, сумеете.
Лицо Шепара залила пурпурная краска гнева.
— Убирайся! Вон из моего дома и больше никогда не возвращайся сюда! Вы, полукровки, все одинаковы: лживые, вороватые и коварные ублюдки. Вы в тысячу раз хуже любого чистокровного индейца!
— Мне понятна причина вашего взрыва, комендант, но было бы ошибкой скрыть от вас опасность, которая вам угрожает. Я предостерег вас и теперь ухожу. Советую вам принять во внимание мое предостережение.
Рено вновь склонил голову в вежливом поклоне, на этот раз не выражая того презрения, которое он испытывал. Оглядев напоследок сидящих за столом людей, он отметил прекрасное создание в платье из золотой парчи и с холодным выражением лица, которое, казалось, либо вообще было не способно выражать чувства, либо научилось искусно скрывать их. Игнорируя мужчин, все еще стоящих в настороженных позах, Рено развернулся и направился к двери.
Мадам Дусе глубоко вздохнула, как будто освобождаясь от каких-то чар. Она бросила взгляд на Элиз и приглушенно произнесла:
— Благородный дикарь.
— И к тому же дурно пахнущий, — прошептала Элиз.
Рено Шевалье остановился, повернул голову и метнул тяжелый взгляд в сторону Элиз. Он был уверен, что никогда прежде не видел эту женщину. Что же могло вызвать в ней такую враждебность? Рено знал, что нравится женщинам, — его дарили своей любовью придворные дамы, и резвые индейские девушки с их неприкрытым любовным пылом, и опытные, уже немолодые вдовы. Отчего же в словах этой женщины прозвучала такая презрительная неприязнь? Его удивление и недовольство были столь сильны, что ему не удалось сохранить на лице выражение холодного безразличия. Он мог оправдать себя только тем, что атака была очень уж неожиданной. В конце концов, не каждый же день какая-то француженка считала возможным оскорбить начеза из рода вождей!
Элиз заметила вспышку злого интереса в глазах полукровки, которую он быстро подавил. Когда она поняла, что он все слышал, лицо ее залила горячая краска. Прозвище «дурно пахнущий» обычно давали самому низкому сословию начезов, простолюдинам, выполняющим грязную работу. Выходило, что она, по сути дела, назвала так же Рено Шевалье. Она сделала это непреднамеренно и не хотела, чтобы он ее услышал, но тем не менее не собиралась отрекаться от своих слов. Не отводя глаз, с сильно бьющимся сердцем, она демонстративно подняла голову.
Рено изучал безупречный овал ее лица, чувственные губы, открытый взгляд ее янтарных глаз, в глубине которых затаилась боль. Что-то напряглось в его груди, и он почувствовал неожиданный приток теплой крови к венам. Однако с женщинами не скрещивают шпаги ни воины, ни джентльмены. Поэтому Рено, хмурясь, развернулся и вышел из комнаты.
Вечер, естественно, был скомкан. Комендант, выбежав из дома, обрушил проклятия на своих связанных охранников. Встревоженные гости тихо переговаривались, ожидая, когда слуги принесут им верхнюю одежду. Все были в замешательстве от услышанного предостережения и не знали, что предпринять, если Шепар не примет это предостережение к сведению и не начнет действовать. Когда Шепар вернулся, без конца извиняясь и отпуская язвительные комментарии в адрес Шевалье и начезов, гости уже собрались уходить. Он пообещал им, что сейчас же поедет к начезам, чтобы прояснить ситуацию, уверяя гостей в том, что его встретят с распростертыми объятиями. Им не следует беспокоиться. Вождь Большое Солнце коварен;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87