Выпускать их нельзя, держать в лагере до бесконечности себе дороже.
Тем более, что вождь поляков не любил еще с Гражданской войны. Когда наркомом внутренних дел был Николай Иванович Ежов, по всей стране арестовывали поляков.
Хрущев вспоминал, как в разгар борьбы с поляками, он приехал в Москву с Украины на заседание политбюро:
«Сталин вошел в зал и сразу же направился к нам. Подошел, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:
— Ваша фамилия?
— Товарищ Сталин, я всегда Хрущевым был.
— Нет, вы не Хрущев, — он всегда так резко говорил. Вы не Хрущев. — И назвал какую-то польскую фамилию.
— Что вы, товарищ Сталин, мать моя еще жива… Завод стоит, где я провел детство и работал… Моя родина Калиновка в Курской области… Проверить можно, кто я такой…
— Это говорит Ежов, — ответил Сталин.
Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же в свидетели позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущев не Хрущев, а поляк. Тот тоже стал отрицать. Вот какой оборот приняло дело, начали повсюду искать поляков. А если поляков не находили, то из русских делали поляков…»
Пятого марта сорокового года политбюро приняло решение:
«1. Предложить НКВД СССР:
1) Дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14.700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков, 2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11.000 человек членов различных контрреволюционных и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.
2. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения…»
Выполняли решение политбюро начальники Калининского, Харьковского и Смоленского областных управлений НКВД.
Во внутренней тюрьме областного управления одну из камер обивали кошмой, чтобы не было слышно. Пленных по одному заводили в камеру, надевали наручники и стреляли в затылок. Пользовались закупленными в Германии пистолетами марки «вальтер» — их доставляли из Москвы чемоданами.
Трупы на грузовиках вывозили за город и закапывали в районе дач областного НКВД: сюда чужие люди не зайдут. Трупы укладывали, как сардины в банке, голова к ногам, ноги к голове. Когда операция закончилась, братскую могилу засыпали землей и сажали елочки. Но часть пленных из Козельского лагеря расстреляли прямо в Катынском лесу. Эти могилы и обнаружили потом немцы, заняв Смоленск.
Каждый день в лагеря поступали списки на несколько сотен человек. После каждого расстрела в Москву лично заместителю наркома Меркулову шла короткая шифротелеграмма такого, скажем, содержания: «Исполнено 292». Это означало, что за ночь расстреляли двести девяносто два человека. Все документы о расстрелах хранились в КГБ. Это досье было опечатано с предостерегающей пометкой: «Вскрытию не подлежит».
После смерти Сталина и особенно после ХХ съезда, когда было рассказано о его преступлениях, поляки опять заговорили о том, что пора сказать правду о Катыни.
В Польше происходили быстрые перемены, был реабилитирован и восстановлен в партии Владислав Гомулка, которого в сталинские времена обвинили в право-националистическом уклоне и посадили.
История эта сложная и запутанная.
Еще до войны, в тридцать восьмом, исполком Коминтерна распустил польскую компартию. Во время войны создали Польскую рабочую партию. Генеральным секретарем партии стал Владислав Гомулка. Но Сталин сделал ставку на Болеслава Берута.
Когда Польшу освободили, Гомулка, правда, получил должности вице-премьера и министра по делам присоединенных западных территорий, но был недоволен. Ему не нравилось, что власть в Польше оказалась в руках тех, кто всю войну провел в Москве. Он говорил о необходимости продвигать местные кадры, жаловался на обилие евреев в польском руководство, писал об этом Сталину. Но тот не реагировал на открыто антисемитские призывы.
В сентябре сорок восьмого Гомулка перестал быть генсеком и членом политбюро. В январе сорок девятого его вывели из правительства, потом — из ЦК, исключили из партии и арестовали. После смерти Сталина его выпустили.
А дорога к власти открылась, когда двенадцатого марта пятьдесят шестого года скончался Болеслав Берут. Пятнадцатого марта Хрущев приехал в Варшаву на похороны и пробыл там неделю. Он встретился с основными руководителями Польши и даже выступил на У1 пленуме ЦК ПОРП. Первым секретарем с благословения Никиты Сергеевича избрали Эдварда Охаба. Но он оказался слабым руководителем.
На первые роли выдвигался восстановленный в партии Владислав Гомулка.
Хрущев предлагал, чтобы Гомулка сначала приехал в Советский Союз, отдохнул в Крыму, с ним бы поговорили, прощупали его, а потом бы уже решили, можно ли ему доверять. Никита Сергеевич пригласил в Москву весь состав польского политбюро, чтобы вместе решить, кто станет во главе партии. Поляки ехать не захотели.
Хрущев вспоминал, как ему сообщили о том, что на ближайшем пленуме ЦК ПОРП в Варшаве Эдварда Охаба сменит Гомулка — «подобное решение мы рассматривали как акцию, направленную против нас».
Хрущев позвонил Охабу и сказал:
— Мы хотели бы приехать в Варшаву и поговорить с вами на месте.
Охаб не дал сразу ответа:
— Нам нужно посоветоваться, дайте нам время.
Потом перезвонил:
— Просим вас не приезжать, пока не закончится заседание Центрального комитета.
А вот этого Никита Сергеевич как раз и не желал допустить — как это поляки сами решат, кто будет ими руководить?
«Мы хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление, — вспоминал Хрущев. — Отказ Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения».
Хрущев твердо сказал, что на следующий день будет в Варшаве.
Восемнадцатого октября по приказу министра обороны маршала Жукова были приведены в боевую готовность советские войска, находившиеся на польской территории, и Балтийский флот. Девятнадцатого октября в четыре часа утра в Польшу прилетел первый заместитель министра обороны маршал Иван Степанович Конев с группой офицеров. Он получил приказ одну танковую дивизию двинуть к Варшаве.
Вскоре маршал доложил в Москву, что приказ выполнен, танки идут на польскую столицу (подробнее см. книгу И.С. Яжборовской, А.Ю. Яблокова, В.С. Парсаданова «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях»).
Днем из Москвы прилетели еще два самолета. В одном были Молотов, Микоян и Каганович. Во втором — Хрущев. В аэропорту советскую делегацию встречали Охаб, Гомулка, ГЛАВА правительства Юзеф Циранкевич.
Встреча была необычно холодной, вспоминал Хрущев. Советские руководители были на взводе. Никита Сергеевич едва поздоровался и прямо на аэророме стал выговаривать полякам за непослушание:
— Почему все идет под антисоветским знаменем? Чем это вызвано?
Но натолкнулся на твердость поляков. Секретарь ЦК Эдвард Охаб ответил ему:
— В польской столице мы хозяева, и мы не отменим пленум. Я много лет сидел в тюрьме, и меня ничем не испугаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Тем более, что вождь поляков не любил еще с Гражданской войны. Когда наркомом внутренних дел был Николай Иванович Ежов, по всей стране арестовывали поляков.
Хрущев вспоминал, как в разгар борьбы с поляками, он приехал в Москву с Украины на заседание политбюро:
«Сталин вошел в зал и сразу же направился к нам. Подошел, ткнул меня пальцем в плечо и спросил:
— Ваша фамилия?
— Товарищ Сталин, я всегда Хрущевым был.
— Нет, вы не Хрущев, — он всегда так резко говорил. Вы не Хрущев. — И назвал какую-то польскую фамилию.
— Что вы, товарищ Сталин, мать моя еще жива… Завод стоит, где я провел детство и работал… Моя родина Калиновка в Курской области… Проверить можно, кто я такой…
— Это говорит Ежов, — ответил Сталин.
Ежов стал отрицать. Сталин сейчас же в свидетели позвал Маленкова. Он сослался, что Маленков ему рассказал о подозрениях Ежова, что Хрущев не Хрущев, а поляк. Тот тоже стал отрицать. Вот какой оборот приняло дело, начали повсюду искать поляков. А если поляков не находили, то из русских делали поляков…»
Пятого марта сорокового года политбюро приняло решение:
«1. Предложить НКВД СССР:
1) Дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14.700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков, 2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11.000 человек членов различных контрреволюционных и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.
2. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения…»
Выполняли решение политбюро начальники Калининского, Харьковского и Смоленского областных управлений НКВД.
Во внутренней тюрьме областного управления одну из камер обивали кошмой, чтобы не было слышно. Пленных по одному заводили в камеру, надевали наручники и стреляли в затылок. Пользовались закупленными в Германии пистолетами марки «вальтер» — их доставляли из Москвы чемоданами.
Трупы на грузовиках вывозили за город и закапывали в районе дач областного НКВД: сюда чужие люди не зайдут. Трупы укладывали, как сардины в банке, голова к ногам, ноги к голове. Когда операция закончилась, братскую могилу засыпали землей и сажали елочки. Но часть пленных из Козельского лагеря расстреляли прямо в Катынском лесу. Эти могилы и обнаружили потом немцы, заняв Смоленск.
Каждый день в лагеря поступали списки на несколько сотен человек. После каждого расстрела в Москву лично заместителю наркома Меркулову шла короткая шифротелеграмма такого, скажем, содержания: «Исполнено 292». Это означало, что за ночь расстреляли двести девяносто два человека. Все документы о расстрелах хранились в КГБ. Это досье было опечатано с предостерегающей пометкой: «Вскрытию не подлежит».
После смерти Сталина и особенно после ХХ съезда, когда было рассказано о его преступлениях, поляки опять заговорили о том, что пора сказать правду о Катыни.
В Польше происходили быстрые перемены, был реабилитирован и восстановлен в партии Владислав Гомулка, которого в сталинские времена обвинили в право-националистическом уклоне и посадили.
История эта сложная и запутанная.
Еще до войны, в тридцать восьмом, исполком Коминтерна распустил польскую компартию. Во время войны создали Польскую рабочую партию. Генеральным секретарем партии стал Владислав Гомулка. Но Сталин сделал ставку на Болеслава Берута.
Когда Польшу освободили, Гомулка, правда, получил должности вице-премьера и министра по делам присоединенных западных территорий, но был недоволен. Ему не нравилось, что власть в Польше оказалась в руках тех, кто всю войну провел в Москве. Он говорил о необходимости продвигать местные кадры, жаловался на обилие евреев в польском руководство, писал об этом Сталину. Но тот не реагировал на открыто антисемитские призывы.
В сентябре сорок восьмого Гомулка перестал быть генсеком и членом политбюро. В январе сорок девятого его вывели из правительства, потом — из ЦК, исключили из партии и арестовали. После смерти Сталина его выпустили.
А дорога к власти открылась, когда двенадцатого марта пятьдесят шестого года скончался Болеслав Берут. Пятнадцатого марта Хрущев приехал в Варшаву на похороны и пробыл там неделю. Он встретился с основными руководителями Польши и даже выступил на У1 пленуме ЦК ПОРП. Первым секретарем с благословения Никиты Сергеевича избрали Эдварда Охаба. Но он оказался слабым руководителем.
На первые роли выдвигался восстановленный в партии Владислав Гомулка.
Хрущев предлагал, чтобы Гомулка сначала приехал в Советский Союз, отдохнул в Крыму, с ним бы поговорили, прощупали его, а потом бы уже решили, можно ли ему доверять. Никита Сергеевич пригласил в Москву весь состав польского политбюро, чтобы вместе решить, кто станет во главе партии. Поляки ехать не захотели.
Хрущев вспоминал, как ему сообщили о том, что на ближайшем пленуме ЦК ПОРП в Варшаве Эдварда Охаба сменит Гомулка — «подобное решение мы рассматривали как акцию, направленную против нас».
Хрущев позвонил Охабу и сказал:
— Мы хотели бы приехать в Варшаву и поговорить с вами на месте.
Охаб не дал сразу ответа:
— Нам нужно посоветоваться, дайте нам время.
Потом перезвонил:
— Просим вас не приезжать, пока не закончится заседание Центрального комитета.
А вот этого Никита Сергеевич как раз и не желал допустить — как это поляки сами решат, кто будет ими руководить?
«Мы хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление, — вспоминал Хрущев. — Отказ Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения».
Хрущев твердо сказал, что на следующий день будет в Варшаве.
Восемнадцатого октября по приказу министра обороны маршала Жукова были приведены в боевую готовность советские войска, находившиеся на польской территории, и Балтийский флот. Девятнадцатого октября в четыре часа утра в Польшу прилетел первый заместитель министра обороны маршал Иван Степанович Конев с группой офицеров. Он получил приказ одну танковую дивизию двинуть к Варшаве.
Вскоре маршал доложил в Москву, что приказ выполнен, танки идут на польскую столицу (подробнее см. книгу И.С. Яжборовской, А.Ю. Яблокова, В.С. Парсаданова «Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях»).
Днем из Москвы прилетели еще два самолета. В одном были Молотов, Микоян и Каганович. Во втором — Хрущев. В аэропорту советскую делегацию встречали Охаб, Гомулка, ГЛАВА правительства Юзеф Циранкевич.
Встреча была необычно холодной, вспоминал Хрущев. Советские руководители были на взводе. Никита Сергеевич едва поздоровался и прямо на аэророме стал выговаривать полякам за непослушание:
— Почему все идет под антисоветским знаменем? Чем это вызвано?
Но натолкнулся на твердость поляков. Секретарь ЦК Эдвард Охаб ответил ему:
— В польской столице мы хозяева, и мы не отменим пленум. Я много лет сидел в тюрьме, и меня ничем не испугаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102