«Сегодня ночую последнюю ночь в роте. Посылают на курсы зенитчиков. Прощай, рота! 27 месяцев протекло здесь. Как я ко всему и ко всем привык! Ухожу с таким же чувством, с каким уходил из дому… Итак, мой путь лежит в деревлю Вилау километрах в восьми от Тапиау… О чем я жалею в роте? Единственно о друзьях. Как я привык к Адайчику, Райсу, Шуре Бароновой, ко всем. А как трудно будет привыкать ко всему новому… Итак, в путь. Прощай рота!» Тогда я еще не читал «Войну и мир», но посмотрите: граф Ростов возвращался в свою часть, как в родной дом на Поварской, и я, комсомолец, покидал свою часть, как родной дом в Измайлове… А вот запись 3 апреля: "Напрасно я прощался с ротой, видно, здесь и войну кончать придется. Подполковник Лантух дал мне неверный адрес: курсы не в Вилау, а в Швиндау. Я два дня проблуждал, устал, как черт, и пропала всякая охота идти на эти курсы. И потом, серьезно-то говоря, ведь так хочется встретить окончание войны в своей родной роте, среди старых друзей… Дома (!) меня ждали два письма от Нины, одно от мамы и одно от капитана Шевцова из «Разгромим врага»…
Дня через два начался штурм Кенигсберга… После его взятия нашу часть уже летом перебросили на Дальний Восток, в Куйбышевку-Восточную. Там мы приняли участие в скоротечной войне против Японии, в разгроме Квантунской армии на территории Маньчжурии. Не помню, почему, из Маньчжурии я возвращался не со всей частью. В дневнике за 21 сентября 1945 года читаю: «От Амура мы с Потеминым поехали одни. Доехали довольно хорошо… Как приятно было идти по темным, но знакомым улицам Куйбышевки».
И в этот же день позже: "Сейчас демобилизационная лихорадка: старики и девушки-связистки уже сдают оружие, готовятся. А ей-богу грустно расставаться с некоторыми девчатами, и не только с девчатами… Сегодня им, демобилизующимся, выдали медали «За Победу». 26 сентября: "Вчера проводили стариков и девчат. Я и не представлял, что так грустно будет расставаться!
На студебеккерах в две очереди отвезли их на станцию. Ждать там пришлось недолго. Штурмом взяли вагон, втиснули всех, усадили… Я забрался в вагон, несмотря на страшную тесноту, сквозь мешки, сидора, пассажиров. Добрался до самого конца вагона, где за горой мешков сидела Саня Баронова. Попрощался с ней, крепко пожал ей руку. Она как-то жалко улыбалась. А потом пошел обратно к выходу, пожимая руки, прощаясь, желая счастья и доброго пути. Мне отвечали тем же. Все были возбуждены, взволнованы – и старики и девушки. Ведь три года прожили вместе!.. Наконец, свистки. Поезд пошел…
Как сразу пусто, тихо стало в казарме. Раньше шум надоедал, а теперь мы были бы рады этому шуму, суматохе, толкотне… А вчера было просто невыносимо. Захотелось напиться, чтобы потерять ощущение времени. Но не удалось, несмотря на все старания Адайчика".
Какова суть этих давних записей? Она та же, что у Николая Ростова: сослуживцы – самые близкие и дорогие люди, своя часть – родной дом.
Куняев пишет: «Два месяца сборов были для меня хорошей школой… Я почувствовал, что нащупал какое-то необходимое понимание хода истории». Это остается декларацией, и трудно понять, как из ненависти к армии, проклятий ее и тоски по «правам человека» может родиться понимание «хода истории». Понятно, конечно, что за два месяца далеко не для всякого казарма станет родным домом, но зачем сейчас-то, когда в армии так тяжело, рисовать картину, будто бы так и всегда было? Разве трудно понять, какое впечатление производят слова «я ненавижу армию…» в устах главного редактора патриотического (да?) журнала?
В нашем первом телефонном разговоре возникла и военная тема. Я сказал:
– Ты стыдишь других за то, что не знают, какой скорбный у тебя анализ урины. А сам не знаешь вещи поважней. Вот у тебя встретились два фронтовика. «Ты где воевал?» – «На Центральном фронте. А ты?» – «И я на Центральном! В какой армии?» – «В Тридцать восьмой». – «И я в Тридцать восьмой! Калугу брал?» – «Брал». – «Давай выпьем!» Прекрасная встреча. Только мы о наших и союзных городах говорили не «брал», а «освобождал». Так и на наших медалях выбито: «За освобождение Варшавы», но – «За взятие Кенигсберга»… А ты знаешь, когда освободили твою родную Калугу?
– В конце декабря.
– Правильно, тридцатого. Так вот, никакого Центрального фронта тогда не было, его расформировали еще в августе.
– Я верю этим фронтовикам с десятого года рождения, а не тебе. Они так говорили.
– Да мало ли что люди говорят, особенно когда перед ними бутылка, да еще старики под восемьдесят. И 38-я армия никакого отношения к освобождению Калуги не имела, она воевала на Украине. А освободила город подвижная группа генерал-майора Попова войск 50-й армии Западного фронта, в рядах которой, кстати, я прошел путь от твоей Калуги до Кенигсберга.
– Не верю!
– Ну зайди ко мне, покажу книги, карты, красноармейскую книжку, воспоминания моего командарма Ивана Васильевича Болдина. Пятидесятая армия! Могу и состав этой ПГ назвать: 154 сд, 112 тд, 31 кд… Между прочим, командиром этой кд – кавалерийской дивизии был подполковник Михаил Дмитриевич Борисов, мой родственник…
– Не верю!
И здесь – все та же упертость!
А что его старички-фронтовички дальше плетут под водочку! «Взяли в плен двести пятьдесят эсэсовцев и тут же на путях порешили». И у поэта-гуманиста ни малейшего сомнения, никакого вопроса. Словно ему достоверно известно, что в Красной Армии так именно заведено было – расстреливать пленных. Его другое интересует: «А дезертиры из ваших деревень были?» Так ты на кого работаешь, патриот?.. Оказывается, этот текст входил в его книгу «Огонь, мерцающий в сосуде», за которую в 1987 году получил Государственную премию им. Горького. И тогда еще директор издательства «Современник» Николай Елисеевич Шундик – царство ему небесное! – уговаривал опустить это место: «Немецкая волна» найдет время повозиться, целую передачу устроит. Зачем это нам?"
Но дело не только в этом – зачем? Шундик на войне не был и, возможно, тоже принимал брехню за чистую монету. Но это же именно брехня, ложь! Клевета на родную армию! И с какой легкостью, не приводя никаких доказательств, сует он ее в свою Книгу Жизни! С какой свирепостью, как за великую драгоценность, держится за нее зубами пятнадцать лет!.. Вот и Феликс Чуев, не тем будь помянут, еще круче брал, уверяя, например, что на Ленинградском фронте Жуков «батальонами расстреливал своих». Знать, и ненужны ему были для обороны города солдаты…
Вот такие патриоты… Хоть на иностранцев посмотрели бы! Незадолго перед отставкой Клинтона по одной телепрограмме проскочил такой антиамериканский сюжетик. Во время войны в Корее (1950-1953 гг.) при паническом отступлении американских войск они должны были пройти через довольно узкий тоннель, который оказался забит корейскими беженцами. И что же? Американцы огнем проложили себе дорогу к бегству среди сотен трупов. И вот сейчас нашлись люди, которые провели расследование, разыскали живых свидетелей, составили надлежащие документы и потребовали от США извинения и материальной компенсации. И как же поступил душка Клинтон? Он ответил: «Да, расстрел был, отрицать невозможно, но нет доказательств, что огонь по беженцам солдаты открыли по приказу командования. Следовательно, это было не что иное, как стихийное бедствие, ответственность за которое не может нести никто».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Дня через два начался штурм Кенигсберга… После его взятия нашу часть уже летом перебросили на Дальний Восток, в Куйбышевку-Восточную. Там мы приняли участие в скоротечной войне против Японии, в разгроме Квантунской армии на территории Маньчжурии. Не помню, почему, из Маньчжурии я возвращался не со всей частью. В дневнике за 21 сентября 1945 года читаю: «От Амура мы с Потеминым поехали одни. Доехали довольно хорошо… Как приятно было идти по темным, но знакомым улицам Куйбышевки».
И в этот же день позже: "Сейчас демобилизационная лихорадка: старики и девушки-связистки уже сдают оружие, готовятся. А ей-богу грустно расставаться с некоторыми девчатами, и не только с девчатами… Сегодня им, демобилизующимся, выдали медали «За Победу». 26 сентября: "Вчера проводили стариков и девчат. Я и не представлял, что так грустно будет расставаться!
На студебеккерах в две очереди отвезли их на станцию. Ждать там пришлось недолго. Штурмом взяли вагон, втиснули всех, усадили… Я забрался в вагон, несмотря на страшную тесноту, сквозь мешки, сидора, пассажиров. Добрался до самого конца вагона, где за горой мешков сидела Саня Баронова. Попрощался с ней, крепко пожал ей руку. Она как-то жалко улыбалась. А потом пошел обратно к выходу, пожимая руки, прощаясь, желая счастья и доброго пути. Мне отвечали тем же. Все были возбуждены, взволнованы – и старики и девушки. Ведь три года прожили вместе!.. Наконец, свистки. Поезд пошел…
Как сразу пусто, тихо стало в казарме. Раньше шум надоедал, а теперь мы были бы рады этому шуму, суматохе, толкотне… А вчера было просто невыносимо. Захотелось напиться, чтобы потерять ощущение времени. Но не удалось, несмотря на все старания Адайчика".
Какова суть этих давних записей? Она та же, что у Николая Ростова: сослуживцы – самые близкие и дорогие люди, своя часть – родной дом.
Куняев пишет: «Два месяца сборов были для меня хорошей школой… Я почувствовал, что нащупал какое-то необходимое понимание хода истории». Это остается декларацией, и трудно понять, как из ненависти к армии, проклятий ее и тоски по «правам человека» может родиться понимание «хода истории». Понятно, конечно, что за два месяца далеко не для всякого казарма станет родным домом, но зачем сейчас-то, когда в армии так тяжело, рисовать картину, будто бы так и всегда было? Разве трудно понять, какое впечатление производят слова «я ненавижу армию…» в устах главного редактора патриотического (да?) журнала?
В нашем первом телефонном разговоре возникла и военная тема. Я сказал:
– Ты стыдишь других за то, что не знают, какой скорбный у тебя анализ урины. А сам не знаешь вещи поважней. Вот у тебя встретились два фронтовика. «Ты где воевал?» – «На Центральном фронте. А ты?» – «И я на Центральном! В какой армии?» – «В Тридцать восьмой». – «И я в Тридцать восьмой! Калугу брал?» – «Брал». – «Давай выпьем!» Прекрасная встреча. Только мы о наших и союзных городах говорили не «брал», а «освобождал». Так и на наших медалях выбито: «За освобождение Варшавы», но – «За взятие Кенигсберга»… А ты знаешь, когда освободили твою родную Калугу?
– В конце декабря.
– Правильно, тридцатого. Так вот, никакого Центрального фронта тогда не было, его расформировали еще в августе.
– Я верю этим фронтовикам с десятого года рождения, а не тебе. Они так говорили.
– Да мало ли что люди говорят, особенно когда перед ними бутылка, да еще старики под восемьдесят. И 38-я армия никакого отношения к освобождению Калуги не имела, она воевала на Украине. А освободила город подвижная группа генерал-майора Попова войск 50-й армии Западного фронта, в рядах которой, кстати, я прошел путь от твоей Калуги до Кенигсберга.
– Не верю!
– Ну зайди ко мне, покажу книги, карты, красноармейскую книжку, воспоминания моего командарма Ивана Васильевича Болдина. Пятидесятая армия! Могу и состав этой ПГ назвать: 154 сд, 112 тд, 31 кд… Между прочим, командиром этой кд – кавалерийской дивизии был подполковник Михаил Дмитриевич Борисов, мой родственник…
– Не верю!
И здесь – все та же упертость!
А что его старички-фронтовички дальше плетут под водочку! «Взяли в плен двести пятьдесят эсэсовцев и тут же на путях порешили». И у поэта-гуманиста ни малейшего сомнения, никакого вопроса. Словно ему достоверно известно, что в Красной Армии так именно заведено было – расстреливать пленных. Его другое интересует: «А дезертиры из ваших деревень были?» Так ты на кого работаешь, патриот?.. Оказывается, этот текст входил в его книгу «Огонь, мерцающий в сосуде», за которую в 1987 году получил Государственную премию им. Горького. И тогда еще директор издательства «Современник» Николай Елисеевич Шундик – царство ему небесное! – уговаривал опустить это место: «Немецкая волна» найдет время повозиться, целую передачу устроит. Зачем это нам?"
Но дело не только в этом – зачем? Шундик на войне не был и, возможно, тоже принимал брехню за чистую монету. Но это же именно брехня, ложь! Клевета на родную армию! И с какой легкостью, не приводя никаких доказательств, сует он ее в свою Книгу Жизни! С какой свирепостью, как за великую драгоценность, держится за нее зубами пятнадцать лет!.. Вот и Феликс Чуев, не тем будь помянут, еще круче брал, уверяя, например, что на Ленинградском фронте Жуков «батальонами расстреливал своих». Знать, и ненужны ему были для обороны города солдаты…
Вот такие патриоты… Хоть на иностранцев посмотрели бы! Незадолго перед отставкой Клинтона по одной телепрограмме проскочил такой антиамериканский сюжетик. Во время войны в Корее (1950-1953 гг.) при паническом отступлении американских войск они должны были пройти через довольно узкий тоннель, который оказался забит корейскими беженцами. И что же? Американцы огнем проложили себе дорогу к бегству среди сотен трупов. И вот сейчас нашлись люди, которые провели расследование, разыскали живых свидетелей, составили надлежащие документы и потребовали от США извинения и материальной компенсации. И как же поступил душка Клинтон? Он ответил: «Да, расстрел был, отрицать невозможно, но нет доказательств, что огонь по беженцам солдаты открыли по приказу командования. Следовательно, это было не что иное, как стихийное бедствие, ответственность за которое не может нести никто».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118