Пятьдесят минут думал над ходом мой озадаченный партнер.
Я загнал его в нежданный цейтнот. Приближалось время нового контроля, а ему на пять минут оставалось восемнадцать ходов.
«Турок» подмигнул мне:
— Кто не думает, тот не ест… ни коней, ни пешек.
За эти пятьдесят пять минут я несколько раз садился за стол и, как кобра, впивался глазами в партнера, внушая ему, чтобы он сделал естественный ход g4! Тогда бы он «подорвался» на заготовленной мной мине. Но он сыграл 43. g3! И я похолодел, глазам своим не веря. Почему он так сделал? Из тупой бездумной осторожности или… видя конечную губительную для меня позицию?
Сам дрожа, я не хотел дать ему опомниться. Вся надежда была на непринужденность, капабланковскую легкость. Я даже старался улыбнуться, как великий кубинец, которым я любовался на московском международном турнире. Боюсь, что улыбка моя больше походила на шпильмановскую после его ничьей с Верой Менчик. Я знал, чем может теперь все кончиться (похуже, чем у Шпильмана!). Но знал ли об этом мой противник? Шахматное искусство — это умение читать чужие мысли. Может быть, в этом прелесть шахмат?
Итак, надо было сделать ход. Конечно, не брать пешку f7, в этом случае белый король входил в квадрат и задерживал пешку. И потому я с надеждой взглянул на милый, уже поднимающийся флажок на часах противника. Как под горку, покатились ферзи: 43…b3. Единственное, чего я достиг, — это заставил партнера играть «блиц». Но он, обладая стальными канатами вместо нервов, и в прокуренный свой ус не дул, продолжая играть неторопливо, сколько ни внушал я ему змеиным взглядом, что флажок его поднимается. А еще осталось семнадцать ходов!
Кстати, семнадцать ли? 44. Kpg6. Ну, конечно, теперь он готовит мне детскую ловушку, нe пойду же я b2, чтобы он сыграл Kpg7 и выиграл! (105) Выдавив из себя банальное «У нас успеется», я небрежно сыграл 44…Kpf8. Последовало 45. h6.
Стоявший надо душой «турок» пожал плечами и бросил:
— Стрекотанье.
И все, кто был рядом, увидели, что я раньше ставлю ферзя, притом с шахом, как я вчера говорил Платову на платформе. Мне оставалось только продемонстрировать это:
46,b2 47. h7 b1Ф+ 48. f5. Фb2. А что еще оставалось мне делать? (106) Для непосвященных зрителей на доске был лишний черный ферзь, и этим, казалось, определялось все, но… Я-то знал, чем это может кончиться! Но беда моя была в том, что это знал не только я, но и мой противник!
Я с вожделением смотрел на флажок его часов, ожидая его падения и своего торжества. Он уже почти падал!
49. b8Ф+! Так вот где таилась погибель моя! Вот она, западня, волчья яма, уготовленная моему великолепному ферзю! Но как мог найти этот убийственный ход столь медлительный и скучный человек?! Почему не сделал он опять естественный и спасительный для меня ход 49. f6? Тогда бы мой великолепный новорожденный ферзь ожил бы! Но теперь, увы, он, как тигр, провалившийся в глубокую яму, может лишь с рычанием бросаться на отвесные стены. 49…Ф : h8 50. f6! — клетка захлопнулась.(107) Он все видел, все знал! Теперь выясняется, почему он так дальновидно пошел пешкой на g3, а не на g4, как я ему тщетно внушал! Подорвись он на этой уготовленной ему мине, и мой ферзь вырвался бы уже лютым тигром через поле h4. А сейчас остается последняя надежда: 50…d5. «Ну возьми же на проходе!
Возьми!» — мысленно умолял я. Тогда заключительная эффектная жертва ферзя на f6 принесет мне желанный пат!
Партнер опять невозмутимо задумался. Случись это сейчас, я страшился бы инфаркта или инсульта, но тогда я только молодо подскакивал на стуле, словно всадник в Булонском лесу. Флажок! Флажок! Может быть, он свалится от моих жокейских упражнений?..
Противник сделал ход 51. с6! И я кладу короля носом вперед на плаху и пожимаю «шахматному бурлаку» руку. Блестяще вытянул меня… на мель!
Покосившись на часы, я заметил, что флажок его упал. Но я ничего не сказал судье, отбиравшему у нас подписанные бланки с записью партии.
Мой партнер оживился, стал просто неузнаваемым, помолодел и оказался совсем нескучным.
Он быстро расставил на доске отложенную позицию.
— Скажите, зачем вы сыграли на сорок третьем ходу h3?
— Это была моя заготовка, «коварная мина», — признался я. — Я думал, вы ошибетесь.
— Вот видите, какая психологическая игра шахматы! Вы не учли, до чего же я боялся играть с этюдистом! Ведь я уже хотел сдать партию и только ждал вашего хода пешкой на b3, чтобы сложить оружие, а вы вдруг поставили меня в тупик, заставили еще раз подумать.
— Как? Вы не нашли этого выигрыша при домашнем анализе?
— Конечно, нет! У меня и в мыслях не было, что здесь можно выиграть. Я даже отчаянно ругал себя, что испортил вам воскресенье дурацким доигрыванием. Психологически я был уже уничтожен вашей смелой жертвой коня на с5. Только скверный мой характер и привычка все доводить до конца заставили меня делать ходы. Но когда вы в бесспорно для себя выигранном положении вдруг сделали «этюдный ход», я решил, что этюдисту виднее. Должно быть, тут что-то есть.
— И задумались на пятьдесят пять минут?
— Поверьте, я не пожалел бы, если б флажок упал, — настолько увлекло меня решение «этюда». Но я не мастак решать этюды, потому так долго и думал. Но теперь, пожалуй, могу к ним пристраститься. Я реагировал на ваш странный ход прежде всего не шахматным, а психологическим анализом. Я ведь психолог по специальности. Почему знаменитый этюдист после домашнего анализа столь странный делает ход? Не провокация ли это?
Став в ваше положение молодого человека, я решил, что сам на вашем месте поступил бы именно так. Значит, великий этюдист видит в позиции больше, нежели я, рядовой шахматист. Вы мне подсказали, что надобно искать решение! Ну, а ежели оно есть — а в это я поверил после вашего странного хода h3, — то его всетаки можно найти, затратив пятьдесят пять минут или больше.
Для меня огромная честь выиграть партию у человека, чье произведение с восхищением отметил сам Владимир Ильич Ленин.
— Что? Что? — ошарашенный, переспросил я.
— Для меня большая честь выиграть партию у всемирно известного этюдиста Платова.
— Дрездемона! — сказал «турок», слышавший наш разговор.
Я молча подозвал юношу судью с черным пушком над губой и попросил его вернуть отобранные бланки нашей записи. Ничего не понимая, он вернул их мне, а я протянул бланки партнеру.
— Исправьте, пожалуйста, — указал я на его бланк и назвал свою фамилию.
— И познакомьтесь, пожалуйста, с Михаилом Николаевичем Платовым, — и я оглянулся на стоявшего рядом с «турком» своего болельщика.
— Вот как? — удивился партнер, протирая очки. — А я слышал, что в вашей команде играет сам Платов, и когда мне шепнули, что против меня сидит этюдист, я и решил, что это он и есть.
— Я тоже проиграл, — с улыбкой признался Михаил Николаевич.
— А я только еще ползаю, — сказал я, смотря снизу вверх ва Платова.
— Ну нет! Тут вы взлетели, — запротестовал партнер. — Я нам благодарен за радость, которую получил, решив этюд.
— Значит, я сам виноват в собственном проигрыше? — печально подвел я итог. — Моя мина оказалась нe коварной, а роковой.
— Играть надо, а не в этюды играться, h3! Идиосинкразия!
И тут я понял, что хотел выразить «турок», когда мы шли с ним после моего блистательного поражения обедать в один из павильонов парка.
Михаил Николаевич Платов утешил меня:
— А все-таки хорошо, что вы так сыграли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61