Конечно, много значит и то, что мы вообще сюда дошли.
Среда, 21 марта. Лагерь 60 от полюса. В понедельник к вечеру доплелись до 11-й мили от склада. Вчера весь день пролежали из-за свирепой пурги. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом.
Четверг, 22 и 23 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остаётся последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или на два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться естественного конца. Пойдём до склада с вещами или без них и умрём в дороге.
Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20-го у нас было топлива на две чашки чая на каждого и на два дня сухой пищи. Каждый день мы были готовы идти — до склада всего одиннадцать миль, — но нет возможности выйти из палатки, так несёт и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли ещё на что-либо надеяться. Выдержим, до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далёк.
Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии ещё писать.
Р. Скотт»
Последняя запись: «Ради бога, не оставьте наших близких!»
Все это уже читанное, знакомое. Но одно дело читать книгу Скотта в Таллине, в тихой, спокойной комнате, и другое дело — здесь, после того, как на улице, где бушует пурга, едва-едва нашёл свою дверь. И снежный шторм бушует здесь не за строчками, а за стенами.
21 января 1958
«Кооперация» идёт хорошим ходом. День назад она выбралась из полосы сильного, одиннадцатибалльного шторма. Она покрывает ежедневно двести сорок — двести пятьдесят миль и даже прошла в один из дней двести шестьдесят семь миль. Вполне реально, что она вернётся в Мирный 12-13 февраля.
Мне все никак не удаётся попасть на Восток. Самолёты не летают. Толстиков тоже все ещё в Комсомольской, а без его разрешения полететь не удастся.
22 января 1958
Сегодня Мирный печален. Ночью из Комсомольской привезли тело Николая Алексеевича Чугунова, молодого инженера-аэролога. Он четвёртый из советских полярников, погибших в Антарктике. Во время первой экспедиции погиб тракторист Хмара, провалившийся с трактором под морской лёд. Во время второй экспедиции обломившийся барьер погубил двух курсантов с «Лены». Чугунов — четвёртый.
Он отравился на Комсомольской газом, когда варил обед для участников тракторной колонны. Спасти его не сумели.
Я не знаю Чугунова, так как он приплыл сюда на «Оби», но уверен, что на Комсомольской мы встречались, даже, вероятно, болтали, а может быть, сидели рядом в кино. Его спутники говорят, что он был хорошим товарищем, чудесным человеком.
Утром, ещё до того, как узнал о смерти Чугунова, читал новеллу Колдуэлла «Полевые цветы». Возможно, так мне теперь только кажется, но мне чудилось, что где-то рядом ходит смерть. В самом деле, можно написать книгу и употребить при этом миллион слов, из которых каждое будет правдой, но не в человеческих возможностях написать в прошедшем времени: «Я умер». Кто-то другой пишет: «Он умер». Чугунов умер. Наверно, завтра на Комсомольскую вылетит вместо него другой инженер-аэролог. Жизнь не останавливается, она идёт вперёд, тронется дальше и тракторный поезд, но уже без Чугунова. Он был молодой человек, перед самой поездкой в Антарктику женился. Дня через два мы его похороним в Мирном, на берегу моря Дейвиса.
И всё-таки след его останется на белой странице Антарктиды.
24 января 1958
Очень сильный ветер, вернее, шторм. На юге — на Пионерской, на Комсомольской, на Востоке — хорошая погода. В Оазисе тоже хорошая погода, но над Мирным воет и свистит буря. Есть в этом что-то родное, хотя из-за неё и откладывается моя поездка в Оазис. Завтра-послезавтра туда улетят три последних самолёта, и потом связь с Оазисом прервётся надолго, поскольку вертолёт возвратится обратно в Мирный. Сгорбившись от ветра, я по десять раз на день хожу к лётчикам и спрашиваю, не устанавливается ли погода и не полетим ли мы. Но погода не устанавливается.
Да, в сегодняшней буре есть что-то родное. Придя к нам с юго-востока, она сумела наконец привести в движение лёд на море Дейвиса, точнее, на рейде Мирного. Там, где вчера была только узкая, видная лишь с самолёта трещина, уже чернеет между кромками белого льда расширяющаяся полоса чистой воды. Сколько раз я видел ледоход на море, нагромождение льдин на берегу, но тут все иначе, движение здешних льдов исполнено медлительности и величавого спокойствия, тяжёлые, словно бы чугунные айсберги упрямы, и на глаз кажется, что они не перемещаются. И всё-таки лёд тронулся, — значит, лето пришло, хотя вода, выглядывающая порой из-под пляшущей завесы шторма, на вид совсем ледяная, такая же, какой она бывает в мелких эстонских проливах с середины ноября до конца декабря.
У-хуу! У-хууу! У-хууу! — плачет над Мирным буря. На спине вертолёта дрожат лопасти подъёмного винта, на метеорологической площадке гудят натянутые провода, порывы бури расшвыривают птиц, пустые ящики переворачиваются с боку на бок. Но все тут, сотрясаемое сейчас бурей, уже пропитано духом человеческого жилья. Если бы ещё пустить по ветру несколько осенних листьев да обломков камыша и посадить на крышу каркающую ворону с распростёртыми крыльями, то была бы полная картина октябрьской непогоды в эстонской деревне. Только море в Мирном другое, более свирепое и холодное, — оно выглядит необычайно могуче со своими белыми ледяными обрывами, со своими плоскими айсбергами на чёрной воде.
Сегодня в девять часов вечера были похороны Чугунова.
Мы собрались у метеорологической площадки. Люди в ватниках с опущенными на шапки капюшонами шли, сгорбясь, против ветра. Шли так, словно несли на своих плечах весь лёд Антарктиды и всю тяжесть смерти. Гроб, обитый кумачом, поставили на тракторные сани. В почётном карауле стояли товарищи Чугунова — метеорологи и аэрологи. Буря рвала на них ватники и капюшоны.
Выступали Бугаев, Толстяков и Трёшников. Это мужественные люди, знающие, что такое риск и во имя чего стоит рисковать. Если бы я записал их речи слово в слово, они показались бы холодными. Но смерть всегда угнетает, она всегда тяжела, а в нашем небольшом коллективе она втройне тяжелей. И особенно тяжела для тех, на кого возложена большая ответственность.
Гроб с телом Чугунова отнесли на морену неподалёку от Мирного. Мы погребли его здесь до той поры, когда лёд на море Дейвиса снова окрепнет. Тогда гроб перенесут на один из островов на рейде Мирного, где уже спят двое товарищей покойного, погибшие под обломками барьера.
Салют из охотничьих ружей. Из-за воя ветра он слышен слабо.
Вспоминаю название книги Зегерс «Мёртвые остаются молодыми». И потом, уже в комнате Якунина и Яковлева, долго ещё думаю о смерти. Я надеюсь, что она пока очень далека от меня. А может быть, она и поблизости — в расстоянии двух-трех дней. И если я в самом деле принёс какому-нибудь человеку несколько дней или часов счастья, если я протянул ему руку в тяжёлую минуту, то пусть в награду за это на душе у меня в последний час будет светлее, чем сегодня.
Буря плачет над Мирным.
25 января 1958
В Антарктиде надо быть терпеливым. Этот большой материк требует большого терпения. Полетишь куда-нибудь на денёк, а погода испортится — вот и просидишь там неделю или даже месяц, если не повезёт, и сколько ни мечись, сколько ни нервничай — толку не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Среда, 21 марта. Лагерь 60 от полюса. В понедельник к вечеру доплелись до 11-й мили от склада. Вчера весь день пролежали из-за свирепой пурги. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом.
Четверг, 22 и 23 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остаётся последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или на два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться естественного конца. Пойдём до склада с вещами или без них и умрём в дороге.
Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20-го у нас было топлива на две чашки чая на каждого и на два дня сухой пищи. Каждый день мы были готовы идти — до склада всего одиннадцать миль, — но нет возможности выйти из палатки, так несёт и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли ещё на что-либо надеяться. Выдержим, до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далёк.
Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии ещё писать.
Р. Скотт»
Последняя запись: «Ради бога, не оставьте наших близких!»
Все это уже читанное, знакомое. Но одно дело читать книгу Скотта в Таллине, в тихой, спокойной комнате, и другое дело — здесь, после того, как на улице, где бушует пурга, едва-едва нашёл свою дверь. И снежный шторм бушует здесь не за строчками, а за стенами.
21 января 1958
«Кооперация» идёт хорошим ходом. День назад она выбралась из полосы сильного, одиннадцатибалльного шторма. Она покрывает ежедневно двести сорок — двести пятьдесят миль и даже прошла в один из дней двести шестьдесят семь миль. Вполне реально, что она вернётся в Мирный 12-13 февраля.
Мне все никак не удаётся попасть на Восток. Самолёты не летают. Толстиков тоже все ещё в Комсомольской, а без его разрешения полететь не удастся.
22 января 1958
Сегодня Мирный печален. Ночью из Комсомольской привезли тело Николая Алексеевича Чугунова, молодого инженера-аэролога. Он четвёртый из советских полярников, погибших в Антарктике. Во время первой экспедиции погиб тракторист Хмара, провалившийся с трактором под морской лёд. Во время второй экспедиции обломившийся барьер погубил двух курсантов с «Лены». Чугунов — четвёртый.
Он отравился на Комсомольской газом, когда варил обед для участников тракторной колонны. Спасти его не сумели.
Я не знаю Чугунова, так как он приплыл сюда на «Оби», но уверен, что на Комсомольской мы встречались, даже, вероятно, болтали, а может быть, сидели рядом в кино. Его спутники говорят, что он был хорошим товарищем, чудесным человеком.
Утром, ещё до того, как узнал о смерти Чугунова, читал новеллу Колдуэлла «Полевые цветы». Возможно, так мне теперь только кажется, но мне чудилось, что где-то рядом ходит смерть. В самом деле, можно написать книгу и употребить при этом миллион слов, из которых каждое будет правдой, но не в человеческих возможностях написать в прошедшем времени: «Я умер». Кто-то другой пишет: «Он умер». Чугунов умер. Наверно, завтра на Комсомольскую вылетит вместо него другой инженер-аэролог. Жизнь не останавливается, она идёт вперёд, тронется дальше и тракторный поезд, но уже без Чугунова. Он был молодой человек, перед самой поездкой в Антарктику женился. Дня через два мы его похороним в Мирном, на берегу моря Дейвиса.
И всё-таки след его останется на белой странице Антарктиды.
24 января 1958
Очень сильный ветер, вернее, шторм. На юге — на Пионерской, на Комсомольской, на Востоке — хорошая погода. В Оазисе тоже хорошая погода, но над Мирным воет и свистит буря. Есть в этом что-то родное, хотя из-за неё и откладывается моя поездка в Оазис. Завтра-послезавтра туда улетят три последних самолёта, и потом связь с Оазисом прервётся надолго, поскольку вертолёт возвратится обратно в Мирный. Сгорбившись от ветра, я по десять раз на день хожу к лётчикам и спрашиваю, не устанавливается ли погода и не полетим ли мы. Но погода не устанавливается.
Да, в сегодняшней буре есть что-то родное. Придя к нам с юго-востока, она сумела наконец привести в движение лёд на море Дейвиса, точнее, на рейде Мирного. Там, где вчера была только узкая, видная лишь с самолёта трещина, уже чернеет между кромками белого льда расширяющаяся полоса чистой воды. Сколько раз я видел ледоход на море, нагромождение льдин на берегу, но тут все иначе, движение здешних льдов исполнено медлительности и величавого спокойствия, тяжёлые, словно бы чугунные айсберги упрямы, и на глаз кажется, что они не перемещаются. И всё-таки лёд тронулся, — значит, лето пришло, хотя вода, выглядывающая порой из-под пляшущей завесы шторма, на вид совсем ледяная, такая же, какой она бывает в мелких эстонских проливах с середины ноября до конца декабря.
У-хуу! У-хууу! У-хууу! — плачет над Мирным буря. На спине вертолёта дрожат лопасти подъёмного винта, на метеорологической площадке гудят натянутые провода, порывы бури расшвыривают птиц, пустые ящики переворачиваются с боку на бок. Но все тут, сотрясаемое сейчас бурей, уже пропитано духом человеческого жилья. Если бы ещё пустить по ветру несколько осенних листьев да обломков камыша и посадить на крышу каркающую ворону с распростёртыми крыльями, то была бы полная картина октябрьской непогоды в эстонской деревне. Только море в Мирном другое, более свирепое и холодное, — оно выглядит необычайно могуче со своими белыми ледяными обрывами, со своими плоскими айсбергами на чёрной воде.
Сегодня в девять часов вечера были похороны Чугунова.
Мы собрались у метеорологической площадки. Люди в ватниках с опущенными на шапки капюшонами шли, сгорбясь, против ветра. Шли так, словно несли на своих плечах весь лёд Антарктиды и всю тяжесть смерти. Гроб, обитый кумачом, поставили на тракторные сани. В почётном карауле стояли товарищи Чугунова — метеорологи и аэрологи. Буря рвала на них ватники и капюшоны.
Выступали Бугаев, Толстяков и Трёшников. Это мужественные люди, знающие, что такое риск и во имя чего стоит рисковать. Если бы я записал их речи слово в слово, они показались бы холодными. Но смерть всегда угнетает, она всегда тяжела, а в нашем небольшом коллективе она втройне тяжелей. И особенно тяжела для тех, на кого возложена большая ответственность.
Гроб с телом Чугунова отнесли на морену неподалёку от Мирного. Мы погребли его здесь до той поры, когда лёд на море Дейвиса снова окрепнет. Тогда гроб перенесут на один из островов на рейде Мирного, где уже спят двое товарищей покойного, погибшие под обломками барьера.
Салют из охотничьих ружей. Из-за воя ветра он слышен слабо.
Вспоминаю название книги Зегерс «Мёртвые остаются молодыми». И потом, уже в комнате Якунина и Яковлева, долго ещё думаю о смерти. Я надеюсь, что она пока очень далека от меня. А может быть, она и поблизости — в расстоянии двух-трех дней. И если я в самом деле принёс какому-нибудь человеку несколько дней или часов счастья, если я протянул ему руку в тяжёлую минуту, то пусть в награду за это на душе у меня в последний час будет светлее, чем сегодня.
Буря плачет над Мирным.
25 января 1958
В Антарктиде надо быть терпеливым. Этот большой материк требует большого терпения. Полетишь куда-нибудь на денёк, а погода испортится — вот и просидишь там неделю или даже месяц, если не повезёт, и сколько ни мечись, сколько ни нервничай — толку не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74