Нет в жизни справедливости, Энди. Ни капельки справедливости.
Тобиас – несчастье Клэр, наваждение, проживающее в Нью-Йорке, а в данный момент уже находящееся на пути из лос-анджелесского аэропорта. Он наш ровесник, такой же выпускник частной школы, как и Аллан, братец Клэр, происходит из какого-то гетто для богатых на Восточном побережье, как там бишь оно называется… Нью-Рошелл? Шейкер-Хайтс? Дариен? Уэстмаунт? Лейк-Форест? Один черт. Работа у Тобиаса связана с деньгами и банками – кто он, фиг его знает, сами забываем спустя секунду после того, как он начинает на вечеринках рассказывать о своей работе. Изъясняется он на занудном канцелярском жаргоне смерть мухам. Ничуть не стесняется захаживать в идиотские ресторанчики с тематической кухней и вымученными (сплошь имена собственные) названиями, вроде У Мактакки или У 0'Дули. Ему известны все вариации и нюансы туфель с кисточками (Я бы никогда не стал носить твои ботинки, Энди. Они прошиты по типу мокасин. Это чересчур легкомысленно).
Неудивительно, что он помешан на само– и прочем контроле. Считает себя всеведущим. В шутливом настроении предлагает заасфальтировать Аляску или расколошматить атомными бомбами Иран. Заимствуя фразу из одной популярной песни – он верен до гроба Банку Америки. Он выкинул за ненадобностью часть своей личности, он гну-у-усен.
В
ИНТЕЛЛЕКТ
Но внешность у Тобиаса сногсшибательная – хоть в цирке его показывай, так что мы с Дегом тихо завидуем. Если Тобиас как-нибудь в полночь замешкается на тротуаре в центре города – возникнет пробка. Средних американцев с заурядной внешностью такая наружность сильно подавляет. Он бы мог вообще не работать, если бы только захотел, – говорит Дег. – Нет в жизни справедливости. Что-то в Тобиасе есть такое, от чего люди вечно вздыхают по его поводу: Нет в жизни справедливости.
С Клэр они повстречались несколько месяцев назад у Брендона дома, в Вест-Голливуде. Собирались пойти втроем на концерт Волл-оф-Вуду, но Тобиас с Клэр так туда и не дошли, завернув вместо этого в кофейный бар Ява, где Тобиас весь вечер разглагольствовал, не закрывая рта, а Клэр на него пялилась. Позже Тобиас выставил Брендона из его собственной квартиры. Я не слышала ни единого слова из того, что он наговорил за весь вечер, – утверждает Клэр. – С тем же успехом он мог бы читать меню задом наперед. Но профиль у него, скажу я вам… Умереть на месте.
Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ворвался в спальню, вальсируя с охапкой из ста длиннющих роз, и разбудил Клэр, нежно опуская розы ей на лицо, одну за другой. Как только она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей – когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли этот жест восхитительным.
– Наверно, это был самый романтический момент за всю мою жизнь, – сказала Клэр. – Интересно, можно ли умереть от роз? От наслаждения? Короче, в то же утро сидим мы в машине, едем на фермерскую ярмарку в Фэр-факсе, чтобы на свежем воздухе, в компании туристов и голубей позавтракать и поразгадывать кроссворд в Лос-Анджелес тайме. И тут на бульваре Ла-Сьенега я вижу здоровенный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: 100 роз = всего 9,99 долл., и сердце мое падает, словно труп с камнем на шее, скинутый в реку Гудзон. Тобиас аж сполз с сиденья. Но дальше – хуже. Горит красный, и тут мужик из ларька подходит к машине и говорит что-то наподобие: Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Вам очень повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса! Как вы можете себе представить, завтрак был испорчен.
Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но больно уж это весело – топтать Тобиаса. А главное, легко. Он для меня олицетворяет всех представителей моего поколения, которые извели все, что в них было хорошего, на зарабатывание денег и отдают свои голоса тем, кто принесет им шальные бабки. Они досыта кормятся отбросами в придонных сферах – в маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. И вот-вот лопнут от самодовольства. Они кажутся себе орлами, сооружающими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника, но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов, тех, что строят гнезда из негодных деталей, похожих на объедки сандвичей с проросшей пшеницей (ржавые аппендиксы выхлопных труб, больные грыжей колеса), из обломков автокатастроф с меридианов выгоревшей травы вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых стульев, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж – дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо мгновенно разлагаются, либо пребудут неизменными в сути своей, пока наша галактика не вспыхнет сверхновой звездой.
Не подумайте, я не питаю ненависти к Тобиасу. Услышав, как въезжает в наш гараж его машина, я осознаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать, – все мы можем стать такими, если утратим бдительность. Мягкотелыми и самодовольными, извлекающими выгоду из собственных масок, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что досыта наесться сумеем, лишь слопав себя. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки.
АРМАНИЗМ:
названная по имени Джорджо Армани приверженность к цельнокроенному и, что более важно, жесткому духу итальянской высокой моды. Подобно японскому минимализму, арманизм отражает глубокую внутреннюю потребность в контроле над собой и миром.
ПОВЫШАТЕЛЬНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ БЕДНОСТИ:
осознание, что раньше, во времена безденежья, ты был гораздо лучше, чем сейчас.
– Энди Кэнди, миляга!-с издевательской сердечностью реветТобиас, грохая моей дверью, после того как обнаружил, что в доме Клэр никого нет, если не считать свернувшегося калачиком Дега. Я вздрагиваю, делаю вид. что увлечен ТВ-гидом, бормочу: Привет. Он видит журнал:
– Отбросы культуры, а? Я думал, ты у нас интеллектуал.
– Забавно именно от тебя слышать слово отбросы, Тобиас…
– Что? – рявкает он, как человек в наушниках и с плейером Сони, у которого спросили дорогу. Тобиас не обращает никакого внимания на предметы, не укладывающиеся в круг его интересов.
Ничего, Тобиас. Клэр в ванной, добавляю я, указывая туда в – тот самый момент, когда из-за угла появляется Клзр, щебеча и закалывая волосы детской заколкой.
– Тобиас! – восклицает она и подбегает ча поцелуем, но Тобиас в замешательстве – он не ожидал, что она может расхаживать у меня в таком домашнем виде, а потому не желает целоваться.
– Извините, – говорит он. – Похоже, я не вовремя.
Мы с Клэр закатываем глаза: подумать только. Тобиас воспринимает жизнь как не-особенно-смешную-французскую-комедию эпохи Реставрации, разыгрываемую исключительно ради него. – это же полный прикол! Чем не менее Клзр встает на цыпочки и все-таки целует его. (Он, само собой, еще и высок ростом.)
– Вчера вечером Дег рассыпал у меня по всему дому плутоний. Сегодня они с Энди его выметут, а пока я перебралась сюда на кушетку. Пока Дег не наведет порядок. Он выпал в осадок на моем диване. Наведался на прошлой неделе в Нью-Мексико,
– Так и знал, что он выкинет какую-нибудь глупость. Он что, бомбу делал?
– Это не плутоний, – встреваю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Тобиас – несчастье Клэр, наваждение, проживающее в Нью-Йорке, а в данный момент уже находящееся на пути из лос-анджелесского аэропорта. Он наш ровесник, такой же выпускник частной школы, как и Аллан, братец Клэр, происходит из какого-то гетто для богатых на Восточном побережье, как там бишь оно называется… Нью-Рошелл? Шейкер-Хайтс? Дариен? Уэстмаунт? Лейк-Форест? Один черт. Работа у Тобиаса связана с деньгами и банками – кто он, фиг его знает, сами забываем спустя секунду после того, как он начинает на вечеринках рассказывать о своей работе. Изъясняется он на занудном канцелярском жаргоне смерть мухам. Ничуть не стесняется захаживать в идиотские ресторанчики с тематической кухней и вымученными (сплошь имена собственные) названиями, вроде У Мактакки или У 0'Дули. Ему известны все вариации и нюансы туфель с кисточками (Я бы никогда не стал носить твои ботинки, Энди. Они прошиты по типу мокасин. Это чересчур легкомысленно).
Неудивительно, что он помешан на само– и прочем контроле. Считает себя всеведущим. В шутливом настроении предлагает заасфальтировать Аляску или расколошматить атомными бомбами Иран. Заимствуя фразу из одной популярной песни – он верен до гроба Банку Америки. Он выкинул за ненадобностью часть своей личности, он гну-у-усен.
В
ИНТЕЛЛЕКТ
Но внешность у Тобиаса сногсшибательная – хоть в цирке его показывай, так что мы с Дегом тихо завидуем. Если Тобиас как-нибудь в полночь замешкается на тротуаре в центре города – возникнет пробка. Средних американцев с заурядной внешностью такая наружность сильно подавляет. Он бы мог вообще не работать, если бы только захотел, – говорит Дег. – Нет в жизни справедливости. Что-то в Тобиасе есть такое, от чего люди вечно вздыхают по его поводу: Нет в жизни справедливости.
С Клэр они повстречались несколько месяцев назад у Брендона дома, в Вест-Голливуде. Собирались пойти втроем на концерт Волл-оф-Вуду, но Тобиас с Клэр так туда и не дошли, завернув вместо этого в кофейный бар Ява, где Тобиас весь вечер разглагольствовал, не закрывая рта, а Клэр на него пялилась. Позже Тобиас выставил Брендона из его собственной квартиры. Я не слышала ни единого слова из того, что он наговорил за весь вечер, – утверждает Клэр. – С тем же успехом он мог бы читать меню задом наперед. Но профиль у него, скажу я вам… Умереть на месте.
Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ворвался в спальню, вальсируя с охапкой из ста длиннющих роз, и разбудил Клэр, нежно опуская розы ей на лицо, одну за другой. Как только она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей – когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли этот жест восхитительным.
– Наверно, это был самый романтический момент за всю мою жизнь, – сказала Клэр. – Интересно, можно ли умереть от роз? От наслаждения? Короче, в то же утро сидим мы в машине, едем на фермерскую ярмарку в Фэр-факсе, чтобы на свежем воздухе, в компании туристов и голубей позавтракать и поразгадывать кроссворд в Лос-Анджелес тайме. И тут на бульваре Ла-Сьенега я вижу здоровенный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: 100 роз = всего 9,99 долл., и сердце мое падает, словно труп с камнем на шее, скинутый в реку Гудзон. Тобиас аж сполз с сиденья. Но дальше – хуже. Горит красный, и тут мужик из ларька подходит к машине и говорит что-то наподобие: Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Вам очень повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса! Как вы можете себе представить, завтрак был испорчен.
Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но больно уж это весело – топтать Тобиаса. А главное, легко. Он для меня олицетворяет всех представителей моего поколения, которые извели все, что в них было хорошего, на зарабатывание денег и отдают свои голоса тем, кто принесет им шальные бабки. Они досыта кормятся отбросами в придонных сферах – в маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. И вот-вот лопнут от самодовольства. Они кажутся себе орлами, сооружающими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника, но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов, тех, что строят гнезда из негодных деталей, похожих на объедки сандвичей с проросшей пшеницей (ржавые аппендиксы выхлопных труб, больные грыжей колеса), из обломков автокатастроф с меридианов выгоревшей травы вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых стульев, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж – дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо мгновенно разлагаются, либо пребудут неизменными в сути своей, пока наша галактика не вспыхнет сверхновой звездой.
Не подумайте, я не питаю ненависти к Тобиасу. Услышав, как въезжает в наш гараж его машина, я осознаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать, – все мы можем стать такими, если утратим бдительность. Мягкотелыми и самодовольными, извлекающими выгоду из собственных масок, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что досыта наесться сумеем, лишь слопав себя. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки.
АРМАНИЗМ:
названная по имени Джорджо Армани приверженность к цельнокроенному и, что более важно, жесткому духу итальянской высокой моды. Подобно японскому минимализму, арманизм отражает глубокую внутреннюю потребность в контроле над собой и миром.
ПОВЫШАТЕЛЬНАЯ ТЕНДЕНЦИЯ БЕДНОСТИ:
осознание, что раньше, во времена безденежья, ты был гораздо лучше, чем сейчас.
– Энди Кэнди, миляга!-с издевательской сердечностью реветТобиас, грохая моей дверью, после того как обнаружил, что в доме Клэр никого нет, если не считать свернувшегося калачиком Дега. Я вздрагиваю, делаю вид. что увлечен ТВ-гидом, бормочу: Привет. Он видит журнал:
– Отбросы культуры, а? Я думал, ты у нас интеллектуал.
– Забавно именно от тебя слышать слово отбросы, Тобиас…
– Что? – рявкает он, как человек в наушниках и с плейером Сони, у которого спросили дорогу. Тобиас не обращает никакого внимания на предметы, не укладывающиеся в круг его интересов.
Ничего, Тобиас. Клэр в ванной, добавляю я, указывая туда в – тот самый момент, когда из-за угла появляется Клзр, щебеча и закалывая волосы детской заколкой.
– Тобиас! – восклицает она и подбегает ча поцелуем, но Тобиас в замешательстве – он не ожидал, что она может расхаживать у меня в таком домашнем виде, а потому не желает целоваться.
– Извините, – говорит он. – Похоже, я не вовремя.
Мы с Клэр закатываем глаза: подумать только. Тобиас воспринимает жизнь как не-особенно-смешную-французскую-комедию эпохи Реставрации, разыгрываемую исключительно ради него. – это же полный прикол! Чем не менее Клзр встает на цыпочки и все-таки целует его. (Он, само собой, еще и высок ростом.)
– Вчера вечером Дег рассыпал у меня по всему дому плутоний. Сегодня они с Энди его выметут, а пока я перебралась сюда на кушетку. Пока Дег не наведет порядок. Он выпал в осадок на моем диване. Наведался на прошлой неделе в Нью-Мексико,
– Так и знал, что он выкинет какую-нибудь глупость. Он что, бомбу делал?
– Это не плутоний, – встреваю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60