Он взялся за пряжку, но теперь я был готов. Я успел схватить конец ремня и потянуть его на себя. Он этого явно не ожидал. Отец потерял равновесие, и стоило мне потянуть сильнее, как он грохнулся на пыльный бетонный пол.
Возможно, он забыл, что мне уже не четыре года. И не девять, когда я сидел в палатке и сдерживал свое желание пописать, пока он обсуждал всякие гадости со своими друзьями. Возможно, он забыл, что маленькие мальчики вырастают. И при этом они помнят все. И хотят сожрать своих отцов живьем. Ударившись о пол, он издал странный звук, нечто вроде хрюканья. Он расставил руки, чтобы упасть на них, и я выхватил наконец ремень. Я ударил его по широкой заднице цвета хаки. Не думаю, чтобы я нанес достаточно сильный удар, но он закричал, скорее от неожиданности. Я улыбался. Щека невыносимо болела, кровь продолжала идти из нее.
Он поднялся на ноги.
– Чарли, прекрати этот цирк. Лучше поедем к доктору. Тебе нужно зашить щеку.
– Ты ни к чему не способен, раз собственный сын может сбить тебя с ног. Тебя во флоте только и научили, что выслуживаться.
Эти слова взбесили его, и он бросился на меня, но я успел ударить его в лицо. Он поднял руки, закрывая лицо, и тогда я отбросил ремень и ударил его в солнечное сплетение. Он согнулся. Брюшко его было мягким, даже более мягким, чем это могло показаться. Я ощутил горечь разочарования. Я понял в тот момент, что человек, которого я на самом деле ненавидел, был вне пределов моей досягаемости, скрытый наслоением прожитых лет.
Отец выпрямился, глядя на меня. Выглядел он сейчас скверно, лицо было абсолютно бледным, только красная полоса на лбу, там, куда я попал ремнем.
– О'кей, – произнес он и, обернувшись, снял со стены грабли.
– Если ты хочешь такого разговора…
– Что ж, хочу.
Я снял со стены топор, взвешивая его в руке.
– Сделай только шаг, и я снесу тебе голову к чертям.
Некоторое время мы стояли, глядя друг на друга. И ей-богу, не слишком много любви и нежности было в наших взглядах. Потом он повесил на место грабли, и я последовал его примеру.
Он не сказал: «Сын, если бы пять лет назад ты был способен на такое поведение, ничего этого бы не было… Поедем лучше в бар, выпьем по кружечке пива». И я тоже не сказал, что я сожалею о случившемся. Все произошло так, как и должно было произойти. Просто потому, что я вырос.
Теперь я понимаю, что действительно хотел убить его. Его, и никого другого. И этот труп на полу под ногами у меня – классический пример смещенной агрессии.
– Хватит, – сказал отец, – нужно заняться твоей щекой.
– Я и сам как-нибудь доберусь до врача.
– Я отвезу тебя.
Так он и поступил. Мы отправились в Брунсвик, и доктор зашил мне щеку, сделав шесть стежков. Я рассказал ему, как имел неосторожность споткнуться в гараже, упасть и пораниться о каминную решетку, которую чистил в этот момент мой папочка.
Маме было рассказано то же самое. Мы никогда больше не возвращались к этой теме. Вообще, с этого дня мы едва контактировали с отцом, хотя продолжали жить под одной крышей. Он больше не пытался учить меня жить, и я неплохо обходился без него… Как, впрочем, и он без меня.
В середине апреля мне опять было позволено посещать школу. Хотя меня предупредили, что дело все еще рассматривается, и я должен каждый день показываться мистеру Грейсу. При этом им казалось, что это – благодеяние, и я должен испытывать благодарность.
Но я не чувствовал себя осчастливленным. То, как на меня смотрели в коридорах, и как обо мне говорили в учительской, и то, что никто, кроме Джо, не общался со мной – все это угнетало меня.
Да, друзья, положение было скверное. И если что-то менялось, то только к худшему. Зато я получил и хорошо усвоил много полезных уроков. Я понял, как нужно разговаривать с людьми, чтобы они тебя воспринимали. Отец повесил грабли на стену после того, как увидел в моих руках топор. А иначе он проломил бы мне череп, не задумываясь.
Я не вспоминал больше об этом гаечном ключе, черт с ним, это не слишком действенное орудие. Но я знал о пистолете, который лежал у отца в ящике стола. И с конца апреля начал носить его с собой в школу.
Глава 30
Часы показывали двенадцать тридцать.
– Итак, вы дослушали до конца печальную историю Чарльза Деккера, подытожил я, – вопросы есть?
Из угла полутемной комнаты раздался негромкий голос Сюзанн Брукс:
– Мне жаль тебя, Чарли.
Похоже, эти слова сняли какое-то наложенное на меня проклятие.
Дон Лорди уже второй раз за день смотрел на меня так, что вспоминался фильм «Челюсти». Сильвия докуривала последнюю сигарету из своей пачки. Пэт Фитцджеральд закручивал крылья самолета. Обычное лукавое выражение его мордашки сменилось сейчас какой-то странной отстраненностью, словно его черты были вырезаны из дерева. Сандра Кросс была погружена в свои мысли. Даже Тед, казалось, задумался о чем-то своем.
– Если больше вопросов нет, давайте перейдем к заключительной части нашего мероприятия, – продолжал я. – Кто знает, каким будет последний акт сегодняшнего представления? Давайте подумаем вместе.
Молчание. Я боялся, что ответа не будет. Все мы настолько заморожены, загнаны в привычную колею, что сложно ожидать, будто за один день все изменится. Когда пятилетнему ребенку больно, он поднимает шум на весь свет. В десять лет он тихо всхлипывает. А когда вам исполняется лет пятнадцать, вы привыкаете зажимать себе рот руками, чтобы никто не слышал ни звука, и кричите безмолвно. Вы истекаете кровью, но этого никто не видит. Вы привыкаете к отравленным плодам, растущим на дереве вашей боли. И так всю жизнь: издержки западного воспитания.
И тут Пиг Пэн оторвал взгляд от своего карандаша. Он оскалился и поднял руку. В пальцах другой руки он по-прежнему сжимал карандаш Би-Боп. После того, как первый человек решился, остальным стало легче.
Следующей подняла руку Сюзан Брукс. Затем несколько человек одновременно: Сандра, Грейс Стэннор, Ирма Бейтц. Корки. Дон. Пэт. Сара Пастерн. Некоторые улыбались, на лицах других было строгое, почти торжественное выражение. Тенис. Нэнси Каски. Дик Кин и Майк Гэвин, звезды нашей футбольной команды. Джордж и Харман, партнеры по шахматам. Мелвин Томас. Энн Лески… В результате все ребята подняли руки. Все, кроме одного.
Я указал на Кэрол Гренджер. Можно было подумать, что она станет испытывать затруднение с выражением этой мысли, с тем, чтобы позволить себе говорить. Но она с легкостью, как девчонка, скидывающая платье, когда пикник в лесу приближается к завершению, встала и произнесла:
– Мы должны помочь, – на секунду она призадумалась, проведя пальцем по губам и сморщив лоб. – Мы должны помочь Теду осознать, что он не прав.
Мне понравилась форма, в которую она облекла это предложение.
– Спасибо, Кэрол, – произнес я.
Она покраснела.
Я взглянул на Теда, который уже вернулся из своих грез в настоящее время. Он по-прежнему смотрел на меня вызывающе, но теперь с легкой долей смущения.
– Думаю, – продолжал я, – лучше всего, если я буду чем-то вроде судьи и прокурора в одном лице. Каждый из вас может быть свидетелем. А ты, Тед, обвиняемым.
Тед расхохотался.
– О, Боже, – произнес он сквозь смех. – Чарли. За кого ты себя принимаешь? Ты же совсем спятил.
– Имеете ли Вы что-нибудь сказать в свою защиту?
– Со мной у тебя не пройдут эти дешевые трюки, Чарли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36