Может быть, жена больше не в силах выносить его эгоизм, холодность, тиранию. Она не сумела удержать мужа, ибо купила его «Никотианой», и теперь он, как всякий купленный человек, принадлежит ей только физически.
Когда они вышли из ресторана, тучи рассеялись и на темном небе мерцали яркие весенние звезды. Пока они ехали в машине, в голове Ирины проносились несвязные, сладостно-горькие мысли. Весь ее мир – спокойный, ровный и немного печальный мир, в котором она жила последние три года, – рухнул в одно мгновение. В тот озаренный осенним солнцем день сбора винограда она также полюбила Бориса мгновенно. И наверное, в жизни ее будет еще немало мгновенных перемен. Слабые, неуловимые, ежедневные ее устремления к Борису за эти годы накоплялись, как вода в запруде, и теперь хлынули в порыве бешеной, разрушительной чувственности, которая сметает все. Ирина поняла, что пустота целомудренных часов, проведенных в библиотеке, грустное спокойствие дома и высокомерная гордость на людях подготовили этот вечер полного отрицания морали, которой она жила до сих пор. Ее охватило предчувствие новой, бьющей ключом жизни, исполненной неизвестности, но насыщенной волнением. Ее мечта проявить себя в науке показалась ей глупой, а среда, в которой она жила, – нестерпимо скучной. Настоящую, истинную жизнь мог ей дать только Борис.
Он нажал на тормоза, и машина остановилась. Ирина поняла, что они подъехали к его дому.
– Ты в своем уме?… – прошептала она, схватив его за руку.
– Не бойся!.. Нужно, чтобы ты все поняла сразу.
– Что ты думаешь делать?
– Просто войдем в дом.
– Нет!.. – воскликнула она. – Поедем куда-нибудь в другое место.
– Доверься мне, прошу тебя. Ты должна увидеть Марию.
– Это безумие! Неужели ты хочешь представить меня своей жене и вызвать скандал? Всему есть предел.
– Скандала не бойся, – сказал он. – Просто я хочу, чтобы ты увидела, почему я не могу больше жить с Марией.
– Значит, вы постоянно ссоритесь… Но зачем я должна непременно это видеть?
– Затем, что я хочу тебе что-то сказать и услышать твое решение… – Голос его смущенно дрогнул. – Если ты ее сейчас не увидишь, ты будешь всегда упрекать меня.
– Ничего не понимаю, – проговорила Ирина беспомощно. – В чем дело?
– Войди и поймешь!
– Это смешно, наконец!
– Прошу тебя!
Свежий ночной воздух прояснил ее мысли. В голове ее мелькали разные догадки. И вдруг у нее возникло подозрение от которого дрожь пробежала у нее по спине, а злорадство по отношению к сопернице исчезло. Она вспомнила слухи о том, что Мария страдает тяжкой, неизлечимой болезнью.
– Как она себя чувствует? – быстро спросила она.
– Мария в очень тяжелом состоянии, – ответил Борис.
– Тогда, разумеется, пойдем… Значит, ты оставил ее одну, больную? – В голосе Ирины прозвучал упрек, которого боялся Борис. – Чем она больна?
Он не ответил и нажал бронзовую кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге показалась белокурая горничная в темном платье и белом передничке. Она тотчас же отошла в сторону, уступая дорогу. Ирина и Борис вошли в переднюю.
Сонные глаза горничной не выразили удивления, а только одобрительно оглядели статную фигуру и матовое лицо незнакомки. От нее веяло здоровьем и силой, особенно поразительными в глазах горничной, сравнивавшей ее с тем больным и жалким существом, которое она опекала там, наверху… «Да, хороша», – взволнованно подумала горничная. Как всякая прислуга, она понимала все, что происходит в доме, и давно уже ожидала увидеть женщину, которой ее хозяин заменит больную. Горничная была умна и проницательна, и подобная замена казалась ей необходимой. Недостатки богатых взбалмошных женщин накладывают свою печать на их лица; но этой печати не было на лице Ирины. И горничная подумала, что это молодое и спокойное лицо никогда не скривится в приступе неврастении или беспричинного мелочного гнева на прислугу. Она взяла пыльник незнакомой гостьи со скрытой симпатией.
Борис отдал ей несколько коротких приказаний.
– Скажи шоферу, чтобы не загонял машину… Эта дама – врач.
Горничная бесстрастно кивнула головой.
– Как госпожа? – глухо спросила Ирина.
– Только что играла на рояле, а сейчас перелистывает ноты.
– Значит, ей не очень плохо?
– Сегодня особенно плохо, – несколько удивленно возразила горничная.
– Приведи ее сюда немного погодя, – сказал Борис таким тоном, словно приказывал привести ребенка. – Она, наверное, перевернула вверх дном свою комнату, а на это неприятно смотреть.
Горничная только кивнула и бесшумно стала подниматься по лестнице. Борис обернулся к Ирине:
– Пойдем выпьем чего-нибудь.
Он пошел вперед, повертывая выключатели один за другим. Залитые светом ламп, перед глазами Ирины последовательно открывались обширный холл, большая продолговатая столовая для гостей, гостиная, зимний сад… Скрытое освещение, прямые линии мебели из полированного красного дерева, шелк и бархат гармонично сочетающихся тонов – все здесь казалось Ирине сказкой.
Значит, эту невиданную, ослепительную роскошь ему принесла Мария!.. И вдруг Ирина почувствовала себя подавленной и уничтоженной, словно она внезапно подошла к краю пропасти, разделяющей два мира. С одной стороны, стояло неизмеримое материальное могущество денег и людей, которые их загребают, а с другой – нудная служба и послушное терпение тысяч ничтожных, самодовольных, погрязших в своей глупости людишек, которые находят свою судьбу естественной и служат безропотно. И она сразу же почувствовала, что и ее отец, и другие полицейские, и чиновники, и пылкие студенты из корпораций со смешными гуннскими именами, и вообще все прозябающие в самодовольстве и пустой болтовне обыватели – все это ничтожества, глупцы, которые покорно работают на хозяев, живущих в таких вот домах. Она. Ирина, такая же, как эти глупые и послушные людишки, и хотя еще не работает на олигархию, но когда-нибудь будет ей служить и безмолвно терпеть ее власть. Она вспомнила, как однажды вечером, когда она была еще ребенком, ее отец явился домой с перевязанной головой – забастовщики бросили в него камнем; вспомнила, как прошлой осенью Баташский забраковал сорок процентов табака, привезенного производителями; вспомнила о том, как Мария отняла у нее Бориса… Почему этот дом так подавляет ее? Может быть ее смущение, ее глухое недовольство объясняется завистью? Нет, это не зависть. Никому она не завидовала, ни к кому не испытывала ненависти. Но ей чудилось, будто в этой подавляющей, поглотившей миллионы роскоши, но этим коврам, вазам и мебели из красного дерева, по бархату и шелкам струится пот нищих крестьян и туберкулезных рабочих.
Она шла за Борисом, стараясь заглушить в себе эти мысли, стараясь не выдать тоскливого, озлобленного протеста против какой-то несправедливости, вызванного в ней этим домом. «Наверное, завидую», – опять упрекнула она себя, но тут же снова поняла, что это не зависть, а неосознанный бунт против тех явлений, на которые она до сих пор не обращала внимания. Они подошли к изящному буфету, стоявшему в глубине холла. Тут же был окруженный креслами столик с курительными принадлежностями.
Борис достал из буфета бутылку коньяку и две рюмки.
– Я не могу больше пить, – сказала Ирина.
Она вполне овладела собой, и голос ее звучал естественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
Когда они вышли из ресторана, тучи рассеялись и на темном небе мерцали яркие весенние звезды. Пока они ехали в машине, в голове Ирины проносились несвязные, сладостно-горькие мысли. Весь ее мир – спокойный, ровный и немного печальный мир, в котором она жила последние три года, – рухнул в одно мгновение. В тот озаренный осенним солнцем день сбора винограда она также полюбила Бориса мгновенно. И наверное, в жизни ее будет еще немало мгновенных перемен. Слабые, неуловимые, ежедневные ее устремления к Борису за эти годы накоплялись, как вода в запруде, и теперь хлынули в порыве бешеной, разрушительной чувственности, которая сметает все. Ирина поняла, что пустота целомудренных часов, проведенных в библиотеке, грустное спокойствие дома и высокомерная гордость на людях подготовили этот вечер полного отрицания морали, которой она жила до сих пор. Ее охватило предчувствие новой, бьющей ключом жизни, исполненной неизвестности, но насыщенной волнением. Ее мечта проявить себя в науке показалась ей глупой, а среда, в которой она жила, – нестерпимо скучной. Настоящую, истинную жизнь мог ей дать только Борис.
Он нажал на тормоза, и машина остановилась. Ирина поняла, что они подъехали к его дому.
– Ты в своем уме?… – прошептала она, схватив его за руку.
– Не бойся!.. Нужно, чтобы ты все поняла сразу.
– Что ты думаешь делать?
– Просто войдем в дом.
– Нет!.. – воскликнула она. – Поедем куда-нибудь в другое место.
– Доверься мне, прошу тебя. Ты должна увидеть Марию.
– Это безумие! Неужели ты хочешь представить меня своей жене и вызвать скандал? Всему есть предел.
– Скандала не бойся, – сказал он. – Просто я хочу, чтобы ты увидела, почему я не могу больше жить с Марией.
– Значит, вы постоянно ссоритесь… Но зачем я должна непременно это видеть?
– Затем, что я хочу тебе что-то сказать и услышать твое решение… – Голос его смущенно дрогнул. – Если ты ее сейчас не увидишь, ты будешь всегда упрекать меня.
– Ничего не понимаю, – проговорила Ирина беспомощно. – В чем дело?
– Войди и поймешь!
– Это смешно, наконец!
– Прошу тебя!
Свежий ночной воздух прояснил ее мысли. В голове ее мелькали разные догадки. И вдруг у нее возникло подозрение от которого дрожь пробежала у нее по спине, а злорадство по отношению к сопернице исчезло. Она вспомнила слухи о том, что Мария страдает тяжкой, неизлечимой болезнью.
– Как она себя чувствует? – быстро спросила она.
– Мария в очень тяжелом состоянии, – ответил Борис.
– Тогда, разумеется, пойдем… Значит, ты оставил ее одну, больную? – В голосе Ирины прозвучал упрек, которого боялся Борис. – Чем она больна?
Он не ответил и нажал бронзовую кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге показалась белокурая горничная в темном платье и белом передничке. Она тотчас же отошла в сторону, уступая дорогу. Ирина и Борис вошли в переднюю.
Сонные глаза горничной не выразили удивления, а только одобрительно оглядели статную фигуру и матовое лицо незнакомки. От нее веяло здоровьем и силой, особенно поразительными в глазах горничной, сравнивавшей ее с тем больным и жалким существом, которое она опекала там, наверху… «Да, хороша», – взволнованно подумала горничная. Как всякая прислуга, она понимала все, что происходит в доме, и давно уже ожидала увидеть женщину, которой ее хозяин заменит больную. Горничная была умна и проницательна, и подобная замена казалась ей необходимой. Недостатки богатых взбалмошных женщин накладывают свою печать на их лица; но этой печати не было на лице Ирины. И горничная подумала, что это молодое и спокойное лицо никогда не скривится в приступе неврастении или беспричинного мелочного гнева на прислугу. Она взяла пыльник незнакомой гостьи со скрытой симпатией.
Борис отдал ей несколько коротких приказаний.
– Скажи шоферу, чтобы не загонял машину… Эта дама – врач.
Горничная бесстрастно кивнула головой.
– Как госпожа? – глухо спросила Ирина.
– Только что играла на рояле, а сейчас перелистывает ноты.
– Значит, ей не очень плохо?
– Сегодня особенно плохо, – несколько удивленно возразила горничная.
– Приведи ее сюда немного погодя, – сказал Борис таким тоном, словно приказывал привести ребенка. – Она, наверное, перевернула вверх дном свою комнату, а на это неприятно смотреть.
Горничная только кивнула и бесшумно стала подниматься по лестнице. Борис обернулся к Ирине:
– Пойдем выпьем чего-нибудь.
Он пошел вперед, повертывая выключатели один за другим. Залитые светом ламп, перед глазами Ирины последовательно открывались обширный холл, большая продолговатая столовая для гостей, гостиная, зимний сад… Скрытое освещение, прямые линии мебели из полированного красного дерева, шелк и бархат гармонично сочетающихся тонов – все здесь казалось Ирине сказкой.
Значит, эту невиданную, ослепительную роскошь ему принесла Мария!.. И вдруг Ирина почувствовала себя подавленной и уничтоженной, словно она внезапно подошла к краю пропасти, разделяющей два мира. С одной стороны, стояло неизмеримое материальное могущество денег и людей, которые их загребают, а с другой – нудная служба и послушное терпение тысяч ничтожных, самодовольных, погрязших в своей глупости людишек, которые находят свою судьбу естественной и служат безропотно. И она сразу же почувствовала, что и ее отец, и другие полицейские, и чиновники, и пылкие студенты из корпораций со смешными гуннскими именами, и вообще все прозябающие в самодовольстве и пустой болтовне обыватели – все это ничтожества, глупцы, которые покорно работают на хозяев, живущих в таких вот домах. Она. Ирина, такая же, как эти глупые и послушные людишки, и хотя еще не работает на олигархию, но когда-нибудь будет ей служить и безмолвно терпеть ее власть. Она вспомнила, как однажды вечером, когда она была еще ребенком, ее отец явился домой с перевязанной головой – забастовщики бросили в него камнем; вспомнила, как прошлой осенью Баташский забраковал сорок процентов табака, привезенного производителями; вспомнила о том, как Мария отняла у нее Бориса… Почему этот дом так подавляет ее? Может быть ее смущение, ее глухое недовольство объясняется завистью? Нет, это не зависть. Никому она не завидовала, ни к кому не испытывала ненависти. Но ей чудилось, будто в этой подавляющей, поглотившей миллионы роскоши, но этим коврам, вазам и мебели из красного дерева, по бархату и шелкам струится пот нищих крестьян и туберкулезных рабочих.
Она шла за Борисом, стараясь заглушить в себе эти мысли, стараясь не выдать тоскливого, озлобленного протеста против какой-то несправедливости, вызванного в ней этим домом. «Наверное, завидую», – опять упрекнула она себя, но тут же снова поняла, что это не зависть, а неосознанный бунт против тех явлений, на которые она до сих пор не обращала внимания. Они подошли к изящному буфету, стоявшему в глубине холла. Тут же был окруженный креслами столик с курительными принадлежностями.
Борис достал из буфета бутылку коньяку и две рюмки.
– Я не могу больше пить, – сказала Ирина.
Она вполне овладела собой, и голос ее звучал естественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251