Куличи лепила только одна маленькая, лет
трех, девчушка, сидя на корточках отдельно от всех. Остальные играли
иначе. Они швырялись горстями песка, стараясь попасть в глаза друг другу,
и заливались смехом, когда песок, отбитый невидимым дуновением, обсыпал
бросившего. Из-за живой изгороди вышел малыш - не старше, чем те, и что-то
стал говорить. Его не слушали, тогда он принялся передразнивать играющих,
все грубей и грубей, пока не вывел их из себя. Они бросились на него, но,
хотя они были выше и шли втроем на одного, он вовсе не испугался, и
неудивительно - они ничего не могли ему сделать. Не знаю, что парировало
их удары, но этот мальчишка, самый маленький из них, спокойно стоял
посреди напирающих на него, рассерженных уже не на шутку детей; в конце
концов все вместе они опрокинули его и принялись по нему прыгать. Но он
словно бы стал скользким, как лед, и они падали; напрасно пытались они
держаться друг за друга или прыгать с разбега. Перед тем гомонившие, дети
вдруг замолчали и начали раздеваться, чтобы разделаться с обидчиком
голышом. Двое держали его, а третий, связав из шнурка петлю, забросил ее
на шею жертве и затянул. Я непроизвольно рванулся с места, но не успел я
встать, как шнурок лопнул. Тогда эти мальцы пришли в настоящее бешенство.
В песочнице началась такая кутерьма, что взметнулось облако пыли. Из него
поминутно кто-то показывался, чтобы поднять валяющуюся возле песочницы
лопатку или грабельки, и с занесенной рукой бросался на неприкасаемого. Я
видел, как ярость детей превращалась в отчаяние. Один за другим,
отбрасывая в сторону свои игрушечные инструменты, они выбрались из
песочницы и уселись на газоне поодаль друг от друга, опустив головы. Малыш
встал, он бросал в них песком, подходил к сидящим, смеялся над ними, пока,
наконец, один из них не расплакался, порвал на себе костюмчик и убежал.
Несостоявшаяся жертва потопала в другую сторону. Остальные долго собирали
свои вещи, потом присели на корточки в песочнице и что-то там рисовали.
Наконец и они ушли. Я встал и через голову девчушки, которая по-прежнему
невозмутимо опрокидывала свои куличи, глянул на оставленный детьми
рисунок: неуклюжий контур фигуры, рассеченный вдоль и поперек глубокими
ударами лопатки.
ЭКТОК
Путь к величайшим открытиям лежит через абсурд. Как известно,
единственный способ не стариться - это умереть; таким выводом обычно
заканчиваются поиски вечной молодости. Для энциан этот коней стал началом
бессмертия. Вчера я видел философа, который не состарится никогда, потому
что он уже триста лет - труп. И не только видел, но и беседовал с ним
больше часу. С ним самим, не с его машинной копией или еще каким-нибудь
двойником. Это был Аникс, который триста шестьдесят лет назад получил от
последнего из Ксиксаров титул Коронного Мудреца, а значит, помнит еще
времена империи. На Дихтонии я услышал когда-то доказательство
недостижимости вечной жизни без огромных машин-опекунш и видел эти машины,
громоздкую аппаратуру, в утробе которой обессмерчиваемый влачит
существование настоящего паралитика. Дихтонец Бердергар доказал, что
именно столько оборудования необходимо, чтобы вводить в организм
информацию, теряемую по мере старения. Энциане оказались изобретательнее
дихтонцев. Они не опровергли доказательства Бердергара, да это и
невозможно. Они поступили иначе: выполнили обходной маневр и достигли
бессмертия через смерть. Я должен объяснить это подробнее. Задание кажется
абсурдным: того, кто хочет существовать вечно, надо убить. Все дело в том,
к_а_к_ совершается это убийство. В организм вводятся шустры,
запрограммированные таким образом, что они проникают во все ткани,
сопутствуя молекулярным процессам жизни. Эти шустры, построенные из
субатомных частиц, меньше мельчайших вирусов. Их нельзя наблюдать даже в
самый сильный оптический микроскоп. Постепенно они "прилипают" к клеточным
ядрам и заполняют их. Они так малы, что организм вообще их не замечает,
так что они не мобилизуют его защитные потенции. На начальной стадии
эктофикации эти шустры еще не работают, а обучаются своим будущим
заданиям, как бы считывая все информационные явления, из которых состоит
жизнь. Они не наносят вреда тканям, оставаясь их пассивными тенями -
словно зритель, который самовольно вышел на сцену и возможно более точно
повторяет движения пантомимы. По видимости в организме ничего не меняется,
пока насытившиеся полученными знаниями шустры не начинают брать на себя
функции живых частей протоплазмы. Нужную для этого энергию они черпают из
ядерных реакций, называемых тихими. Тем не менее реакции эти понемногу
убивают организм. Эктофицируемый этого не ощущает. Он двигается, мыслит и
действует, как и раньше, он может есть и пить, но через какое-то время,
измеряемое годами, уже не испытывает потребности в пище. Его тело
мало-помалу умирает, но он не замечает этого. Осевшие в нем триллионы
шустров организовались в невидимый субатомный скелет, которому обмен живой
материи ни к чему; это как раз и есть экток, то есть труп, разлагающийся
совершенно незаметными дозами. Его прежнее тело понемногу исчезает вместе
с отходами организма, но он об этом не знает, потому что, уйдя из жизни,
он существует по-прежнему. Как если бы старую паровую машину Уатта
приводил в действие электромоторчик, укрытый в вале маховика, так что
кривошипы и поршни движет уже не пар, а электрическая энергия. Такая
машина становится не более чем декорацией, действующим макетом, - и точно
то же можно сказать о теле эктока. Энцианский термин мы переводим на
древнегреческий; "эктос" значит "внешний", ведь бессмертие здесь приходит
извне. Специалисты называют эту подмену тела псевдоморфозой: мертвые
логические системы, шустры, вытесняют живую протоплазму. Организм
сохраняет свой облик, форму и функции, набитый внутри, как чучело, а
жестокая ирония заключается в том, что эрзац-материал долговечнее и
эффективнее натурального. Какое-то время обе системы органическая и
шустринная - действуют параллельно, но мертвая постепенно уничтожает
живую, и главной проблемой эктотехники была успешная синхронизация
ползучей смерти и такой же ползучей псевдоморфозы. Это, и только это,
казалось поначалу неосуществимым. За успех пришлось платить гекатомбами
лабораторных животных. Когда обмен материи начинает рваться, как истлевшее
полотно, ее функции уже успел перенять ошустренный носитель, и остатки
жизни, теплящейся в теле, - теперь не более чем пустая скорлупа, почти
совершенно полая куколка, маска, за которой беззвучно пульсирует
энергетический скелет шустров. Эктофицируемый не может помолодеть,
поскольку шустры узнают от тела ровно столько, сколько содержалось в нем в
момент их вторжения. Приходится вести псевдожизнь в возрасте, в котором
было ошустрено тело. Поэтому самые лучшие результаты дает эктофикация в
молодости. Через сто лет после ее начала человек уже биологически мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
трех, девчушка, сидя на корточках отдельно от всех. Остальные играли
иначе. Они швырялись горстями песка, стараясь попасть в глаза друг другу,
и заливались смехом, когда песок, отбитый невидимым дуновением, обсыпал
бросившего. Из-за живой изгороди вышел малыш - не старше, чем те, и что-то
стал говорить. Его не слушали, тогда он принялся передразнивать играющих,
все грубей и грубей, пока не вывел их из себя. Они бросились на него, но,
хотя они были выше и шли втроем на одного, он вовсе не испугался, и
неудивительно - они ничего не могли ему сделать. Не знаю, что парировало
их удары, но этот мальчишка, самый маленький из них, спокойно стоял
посреди напирающих на него, рассерженных уже не на шутку детей; в конце
концов все вместе они опрокинули его и принялись по нему прыгать. Но он
словно бы стал скользким, как лед, и они падали; напрасно пытались они
держаться друг за друга или прыгать с разбега. Перед тем гомонившие, дети
вдруг замолчали и начали раздеваться, чтобы разделаться с обидчиком
голышом. Двое держали его, а третий, связав из шнурка петлю, забросил ее
на шею жертве и затянул. Я непроизвольно рванулся с места, но не успел я
встать, как шнурок лопнул. Тогда эти мальцы пришли в настоящее бешенство.
В песочнице началась такая кутерьма, что взметнулось облако пыли. Из него
поминутно кто-то показывался, чтобы поднять валяющуюся возле песочницы
лопатку или грабельки, и с занесенной рукой бросался на неприкасаемого. Я
видел, как ярость детей превращалась в отчаяние. Один за другим,
отбрасывая в сторону свои игрушечные инструменты, они выбрались из
песочницы и уселись на газоне поодаль друг от друга, опустив головы. Малыш
встал, он бросал в них песком, подходил к сидящим, смеялся над ними, пока,
наконец, один из них не расплакался, порвал на себе костюмчик и убежал.
Несостоявшаяся жертва потопала в другую сторону. Остальные долго собирали
свои вещи, потом присели на корточки в песочнице и что-то там рисовали.
Наконец и они ушли. Я встал и через голову девчушки, которая по-прежнему
невозмутимо опрокидывала свои куличи, глянул на оставленный детьми
рисунок: неуклюжий контур фигуры, рассеченный вдоль и поперек глубокими
ударами лопатки.
ЭКТОК
Путь к величайшим открытиям лежит через абсурд. Как известно,
единственный способ не стариться - это умереть; таким выводом обычно
заканчиваются поиски вечной молодости. Для энциан этот коней стал началом
бессмертия. Вчера я видел философа, который не состарится никогда, потому
что он уже триста лет - труп. И не только видел, но и беседовал с ним
больше часу. С ним самим, не с его машинной копией или еще каким-нибудь
двойником. Это был Аникс, который триста шестьдесят лет назад получил от
последнего из Ксиксаров титул Коронного Мудреца, а значит, помнит еще
времена империи. На Дихтонии я услышал когда-то доказательство
недостижимости вечной жизни без огромных машин-опекунш и видел эти машины,
громоздкую аппаратуру, в утробе которой обессмерчиваемый влачит
существование настоящего паралитика. Дихтонец Бердергар доказал, что
именно столько оборудования необходимо, чтобы вводить в организм
информацию, теряемую по мере старения. Энциане оказались изобретательнее
дихтонцев. Они не опровергли доказательства Бердергара, да это и
невозможно. Они поступили иначе: выполнили обходной маневр и достигли
бессмертия через смерть. Я должен объяснить это подробнее. Задание кажется
абсурдным: того, кто хочет существовать вечно, надо убить. Все дело в том,
к_а_к_ совершается это убийство. В организм вводятся шустры,
запрограммированные таким образом, что они проникают во все ткани,
сопутствуя молекулярным процессам жизни. Эти шустры, построенные из
субатомных частиц, меньше мельчайших вирусов. Их нельзя наблюдать даже в
самый сильный оптический микроскоп. Постепенно они "прилипают" к клеточным
ядрам и заполняют их. Они так малы, что организм вообще их не замечает,
так что они не мобилизуют его защитные потенции. На начальной стадии
эктофикации эти шустры еще не работают, а обучаются своим будущим
заданиям, как бы считывая все информационные явления, из которых состоит
жизнь. Они не наносят вреда тканям, оставаясь их пассивными тенями -
словно зритель, который самовольно вышел на сцену и возможно более точно
повторяет движения пантомимы. По видимости в организме ничего не меняется,
пока насытившиеся полученными знаниями шустры не начинают брать на себя
функции живых частей протоплазмы. Нужную для этого энергию они черпают из
ядерных реакций, называемых тихими. Тем не менее реакции эти понемногу
убивают организм. Эктофицируемый этого не ощущает. Он двигается, мыслит и
действует, как и раньше, он может есть и пить, но через какое-то время,
измеряемое годами, уже не испытывает потребности в пище. Его тело
мало-помалу умирает, но он не замечает этого. Осевшие в нем триллионы
шустров организовались в невидимый субатомный скелет, которому обмен живой
материи ни к чему; это как раз и есть экток, то есть труп, разлагающийся
совершенно незаметными дозами. Его прежнее тело понемногу исчезает вместе
с отходами организма, но он об этом не знает, потому что, уйдя из жизни,
он существует по-прежнему. Как если бы старую паровую машину Уатта
приводил в действие электромоторчик, укрытый в вале маховика, так что
кривошипы и поршни движет уже не пар, а электрическая энергия. Такая
машина становится не более чем декорацией, действующим макетом, - и точно
то же можно сказать о теле эктока. Энцианский термин мы переводим на
древнегреческий; "эктос" значит "внешний", ведь бессмертие здесь приходит
извне. Специалисты называют эту подмену тела псевдоморфозой: мертвые
логические системы, шустры, вытесняют живую протоплазму. Организм
сохраняет свой облик, форму и функции, набитый внутри, как чучело, а
жестокая ирония заключается в том, что эрзац-материал долговечнее и
эффективнее натурального. Какое-то время обе системы органическая и
шустринная - действуют параллельно, но мертвая постепенно уничтожает
живую, и главной проблемой эктотехники была успешная синхронизация
ползучей смерти и такой же ползучей псевдоморфозы. Это, и только это,
казалось поначалу неосуществимым. За успех пришлось платить гекатомбами
лабораторных животных. Когда обмен материи начинает рваться, как истлевшее
полотно, ее функции уже успел перенять ошустренный носитель, и остатки
жизни, теплящейся в теле, - теперь не более чем пустая скорлупа, почти
совершенно полая куколка, маска, за которой беззвучно пульсирует
энергетический скелет шустров. Эктофицируемый не может помолодеть,
поскольку шустры узнают от тела ровно столько, сколько содержалось в нем в
момент их вторжения. Приходится вести псевдожизнь в возрасте, в котором
было ошустрено тело. Поэтому самые лучшие результаты дает эктофикация в
молодости. Через сто лет после ее начала человек уже биологически мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90