– С Нолмаром легче: в его парадном позавчера освободилась квартира – мы ее уже сняли.
– Экий вы предусмотрительный.
– Смелость надо подстраховывать чьей-то предусмотрительностью, – в тон ему ответил Роман.
– Тоже верно.
– Вы слишком открыто бродите по городу, позавчера три часа проторчали в музее и забыли даже проверяться.
– Да, это вы правы, – сразу же согласился Исаев. – Что делать – живопись… Просился во Вхутемас – Бокий не пустил…
Роман оглянулся: рыбаки по-прежнему стояли в отдалении.
– Ну что ж… Расходимся. Пару моих щучек возьмите, я еще поблесню часок, без трофеев возвращаться нельзя.
– Я под той сосной, где встретились, вам этих щучек на всякий случай оставлю – вдруг у вас клев кончится?
– Спасибо, а спиннинг спрячьте в мох.
– Я звоню, как только подготовлю хорошую «дезу».
– Начнем с Нолмара?
– Хорошо.
Исаев медленно побрел к берегу, но Роман окликнул его:
– Макс! Одну минуту, пожалуйста.
– Слушаю…
– Поскольку вы предложили довольно дерзкую комбинацию, от звонков ко мне воздержитесь.
– Давайте другую связь.
– Вот что… Запомните адрес: отель «Каяк» – это «чайка» по-эстонски. Пирита теа, дом двенадцать. Там живет Лида Боссэ, актриса… В отеле привыкли к паломничеству в ее номер. По утрам она у себя.
– Как она узнает обо мне?
– Она вас видела, – усмехнулся Роман. – Тоже любит музеи…
– Понятно. В поддых. Как я ее узнаю?
– Вы ей скажете: «Лида, я так много слышал про вас от Романа, и я не ошибся в своих представлениях…»
– Фразочка – скажем прямо. «Я много слышал про вас…»
– Хорошо. «Лида, я так много слышал про вас от Романа, и я не ошибся в своих представлениях».
– Она вам ответит: «Здравствуйте, милый Репин».
В семь часов утра Шорохов вышел из квартиры черным ходом, которым он не пользовался с тех пор, как поселился в этом доме. Он знал, что за его квартирой следят два поста: один шпик сидит возле черного хода во двор, а второй читает газету в комнате консьержа и играет с ним в шашки. Однако по прошествии трех месяцев, убедившись, что Шорохов ни разу черным ходом не пользовался и даже не освободил от хлама чулан, из которого вел второй ход, шпика во дворе сняли. Именно этим вторым ходом и вышел рано утром Шорохов. Систему проходных дворов он изучил из своего окна, поэтому легко вышел к тому месту, где ждал Исаев.
– Доброе утро.
– Здравствуйте, – ответил Шорохов шепотом и затащил его в то парадное, которое выходило во двор. – Перестаньте вы улыбаться – это же примета в конце концов.
– Больше не буду, – он быстро передал ему коробок спичек, – это вам надо сегодня переписать в трех экземплярах с грифом: «Совершенно секретно, весьма срочно. Лично Дзержинскому». Один экземпляр оставьте в секретариате, на видном месте, один – у себя, третий… Вы же имеете возможность свободно заходить в советское посольство, поскольку торгуете с Москвой, не так ли?
– Я найду, где забыть третий. Когда ждать от вас весточек?
– Все время.
– Слушайте, будьте же серьезным человеком…
– Я говорю совершенно серьезно: все время – от меня или моих друзей…
Город был укутан туманом. Башни Вышгорода растворились в сером молоке. Остро пахло морем – в тумане запахи особенно отчетливы, хотя и несколько размыты сыростью.
…Нелепый случай привел почтальона в квартиру Шорохова как раз в тот момент, когда хозяин отсутствовал. Спустившись к консьержу, почтальон оставил пакет для «господина красного торговца», а шпик ринулся на улицу: время было еще раннее – Шорохова можно заметить издали. Он увидел Шорохова возле следующего перекрестка – тот выходил из проходного двора следом за высоким, лощеным, европейского вида мужчиной. Поначалу шпик не стал связывать воедино Шорохова с этим европейцем, а потом себя за это бранил, поскольку Шорохов отправился домой, и, ни с кем более не встретившись, поднялся к себе по черной лестнице.
Однако того европейца шпик заметил и не преминул об этом сообщить господину Нолмару – шпик тоже был немец, их было еще много в здешней полиции, а своим эстонским начальникам сообщать не стал – боялся нахлобучки за ротозейство.
– Я так много слышал про вас от Романа, и я не ошибся в своих представлениях.
– Заходите. Вы забыли, что зовут меня Лида, милый Репин.
– Называйте меня просто Рублев, – улыбнулся Исаев.
Он отметил, что лицо Лиды Боссэ относится к тому редкостному типу женских лиц, которые совершенно не меняются после сна: глаза – ясные, самую малость припухшие, но это придавало им какую-то детскую прелесть, а ведь каждый мужчина – это Исаев вывел для себя точно – обязательно ищет в женщине ребенка.
– Хотите кофе? – спросила Лида. – Я собираюсь завтракать, я не могу говорить о серьезных вещах на голодный желудок. У меня будет бурчать в животе, а вы станете делать вид, что ничего не слышите, вместо того чтобы засмеяться, а это меня будет злить, а когда женщина злится – она омерзительна. Разве нет? Вот, читайте газеты – русские, эстонские и немецкую, скучную, как газон, а я через десять минут напою вас и накормлю.
Он взял со столика «Последние известия». На первой полосе жирным шрифтом было набросано: «Второй боевик фабрики „Унион“ – „Молниеносная миллионерша“. Грандиозная программа! Драма в семи актах! Небывалая игра артистов! Удини на аэроплане! Удини борется с водолазом и перерезает ему шланг! Удини приручает обезьян-людоедов джунглей!»
Чуть ниже: «Сегодня в кафе „Золотой лев“ концерт и танцы между столиками новинок – фокстрот и шимми». И рядом «Завтра в „Вилле Монрепо“ вечер в пользу артистов! Участвуют Замятина, Боссэ, Тхала, Тиман, цыганский хор Коромальди. За вход плата повышенная. Начало кабарета в 10 часов вечера». На третьей полосе Александр Черниговский разбирал новую постановку в «Русском театре»: «Ревизора» ли видим мы? Где горький гоголевский смысл, где разящий хлыст сатиры? На смену всему этому пришло горестное сожаление по ушедшему, по всему тому, что определяло быт и уклад поместной России. То, что должно вызывать гнев и презрение зрителя, в постановке г-на Кассера, наоборот, рождает умильное переживание по утерянному с победой большевиков! И это в то время, когда мы должны воспитывать нашу молодежь в готовности отдать лучшие порывы юности, а если потребуется, и жизнь в борьбе за освобождение родины! Если бы г-н Кассер задумал сделать «Ревизора» как сатиру против большевизма, против уродства Совдепии, погрязшей в чинопочитании, – тогда он заслужил бы наше гражданское спасибо, ибо ничем нельзя зажечь людские сердца, кроме как глаголом».
– Чем увлечены? – спросила Боссэ, выходя из ванной. Была она одета в серое платье, легко и просто причесана, и пахло от нее хорошим мылом.
– Черниговским.
– Милый Сашечка… Голодает… Мы его подкармливаем. Он славный, только озлоблен, на ежика похож.
– Бедный ежик.
– Я покупаю к утреннему кофе печенье – его пекут здесь напротив по моему рецепту. Вы подождете пять минут?
– Подожду, – ответил Исаев и показал глазами на телефонный аппарат.
Боссэ отрицательно покачала головой и чуть кивнула на окно: Исаев понял, что она будет звонить не отсюда, вероятно, для этого и было придумано печенье. Он еще раз внимательно посмотрел на нее, и она ему чуть улыбнулась и пошла к вешалке. Он ее опередил, помог надеть плащ и протянул маленькую, плетенную из соломки сумочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75