— Как вы смеете! — вскипел Мишель.
— Да вы бы не горячились, — примирительно сказал гость. — Вы все ж таки господину Звягину жизнью обязаны, — и, глянув на Анну, прибавил: — Да вот и своему семейному счастью тоже. Вон у вас жена какая — загляденье, как такую красным оставить? Ведь кабы не штабс-капитан, вы и теперь бы в лагере гнили, а может, уж и в земле.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Мишель.
— То и хочу — что теперь вы тут, а не там... И все-то стараниями господина Звягина. Вам бы в поминание его вписать, а вы на посланцев его, аки дикий зверь, кидаетесь, разорвать норовя.
— При чем здесь Звягин? — вскричал, уж не сдерживаясь, Мишель.
— Как при чем? Да при том, что это он вам побег устроил, как обещал, и теперь, коль вы почитаете себя благородным человеком, может рассчитывать на вашу благодарность!
Что?.. Кто?.. Звягин?.. Он?!.
— А вы, сударь, не иначе как думали, что вас везению благодаря за забор выпустили, за подачку писарю? — рассмеялся незваный гость. — Как бы не так! Да ведь тот без соизволения свыше чихнуть не смеет, не то что человека в наряд вписать! Сие возможно стало лишь хлопотами господина Звягина — он и есть благодетель ваш! А вы, видно, ничего не поняли!..
Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!
— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?
— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.
— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?
— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.
— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...
Теперь выставлять гостя уж было поздно.
— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!
— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?
— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...
Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.
Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.
— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.
Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.
Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.
— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.
— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...
— А как же твой побег?
— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.
— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?
— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..
Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.
— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.
— Конечно, обойдется...
Да только не суждено было их надеждам сбыться.
Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.
— Собирайтесь побыстрее!
Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.
— Да, да, я сейчас.
Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.
— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.
На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.
Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.
— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.
Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.
Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.
Отчеркнул ногтем нужную строку.
— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?
— Да, — ответил Мишель.
— С каких пор вы знаете господина Звягина?
— Мы вместе работали.
— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.
— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!
— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?
— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!
— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.
Мишель вспыхнул.
Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?
Так зря...
— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.
— Мало дали?
— Нет, много за то запросили!
Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:
— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?
Мишель удивленно воззрился на чекиста.
Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!
— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?
— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.
— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.
— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.
— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.
Отчего Мишель вздрогнул.
— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!
— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...
— Как не было? — не понял Мишель.
— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.
«А конвоир?» — подумал Мишель.
— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.
Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..
Или... Или он не о том говорит?..
И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...
— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51