И Глушков, сорвавшись с места, побежал прочь.
Эшелон, точно, был уже на выходной стрелке. Паровоз стоял под парами, чадя густым дымом, чумазый машинист, наполовину высунувшись из окна, глядел назад, на две бегущие вдоль пути фигуры.
Эшелон состоял всего-то из двух вагонов — теплушки и одного пассажирского пульмана. Подле теплушки, пиная носком ботинка камешки, прохаживался красноармеец с винтовкой с примкнутым штыком.
— Когда поедем-то, товарищ Глушков? — крикнул он, завидя приближающееся начальство.
— Теперь вот и поедем! — крикнул Глушков на ходу, махая машинисту, мол, — трогай, трогай!
Машинист нырнул в кабину, паровоз фыркнул двумя белыми горячими струями пара, стронулся, прокрутив на месте колесами.
Глушков с Мишелем на ходу прыгнули на подножку, их подхватили за руки, заволокли внутрь красноармейцы.
Поехали...
В вагоне было пусто, лишь в первом купе на бархатных, буржуйских сиденьях развалились красноармейцы. На верхних полках были свалены винтовки и гранаты, в проходе стоял пулемет «максим» со снятым щитком.
— А что, товарищ Глушков, коли на нас кто нападет, нам что — сразу же палить? — спросили они.
— Палить до полного изничтожения контры! — категорично заявил Глушков. Но вдруг посуровел. — Чего вы тут развалились, коли вам в тамбурах надлежит быть да по сторонам глядеть!
— А чего глядеть, коли мы едем? — огрызнулись красноармейцы. — Разе кто на ходу сюда полезет?
«Ну и армия, — отчего-то разозлился Мишель, — при прежнем режиме, при царе-батюшке, нижний чин себе такого разговора позволить не мог — враз бы под суд угодил! Может, конечно, все это пережитки, да ведь иначе в армии нельзя, иначе — анархия!»
— А ну — встать! — вдруг гаркнул Мишель.
Прежние, памятные по империалистической войне нотки в голосе заставили красноармейцев вскочить на ноги и вытянуться во фрунт. Но они быстро пришли в себя:
— Чего орешь, ваше благородь? Чай, ныне не прежние времена — али на пулю нарваться не боишься? — с угрозой сказали они.
— Но-но! — прикрикнул, хоть и не очень уверенно, Глушков. — Товарищ Фирфанцев из ЧК, а здесь назначен мною над вами командиром, и вы теперича должны его слушать, как мамку родную!
Обернулся к Мишелю:
— Верно я говорю?
— Так точно! — отчеканил Мишель.
Да для острастки повторил то, что сто раз слышал в отношении себя:
— А если кто нарушит революционную дисциплину, разведя тут саботаж и контрреволюцию, того я именем Советской власти сам на первой же станции ссажу и к стенке поставлю, на что мне даны все права!
И прибавил для пущей убедительности матерком, коим хоть и не пользовался, но владел, потому как им только да зуботычиной солдат на германском фронте из окопов в атаку поднимал.
— Ясно ли?
Красноармейцы уважительно глянули на нового командира.
— Так точно, товарищ командир!
— То-то!.. Тогда разберитесь, кому в караул идти, кому отдыхать. Да не вздумайте у меня на подножке уснуть!
Красноармейцы, похватав винтовки, бросились из купе. Глушков, как-то даже с испугом, глянул на отряженного ему командира.
— Не боишься, однако? — спросил он.
— Чего? — пожал плечами Мишель.
— Штыка в спину?
— Что ж я за командир, коли нижних чинов бояться буду? — невольно подстраиваясь под речь собеседника, ответил Мишель.
— А что, верно, поставишь?
— Куда?
— К стенке...
Мишель не ответил. Он и сам не знал, сможет или нет. В бою он убивал, да не раз, хоть после за упокой душ тех загубленных в церкви свечки ставил, а вот так, чтобы не немцев, чтобы своих, русских под смерть подводить...
Не было у него ответа на сей вопрос!
— Ладно, отдыхай, товарищ Фирфанцев. Курить будешь?
Глушков вытащил из кармана, протянул портсигар. Золотой.
— Видал! — похвастал он. — Чистое золото! Раньше из него какой-нибудь граф сигаретки брал, а ныне я тебя угощаю! На...
— Спасибо, я не курю, — ответил Мишель. — Я пойду, караул проверю...
Красноармейцы стояли на площадках, лениво покуривая свернутые из газет цигарки. Как заметили Мишеля, враз подобрались, перехватили отставленные в сторону винтовки. Но глядели недобро, может, раздумывая, как бы его благородие сподручней сбросить с поезда.
— Что видно?
— Так ничего — вечер уж да дым ишо! Ни зги не видать...
— Ну, гляди в оба!
— Ладно, чего уж, разе мы не понимаем...
Единственный следующий за паровозом пассажирский вагон мотало из стороны в сторону, от чего Мишель, идя по коридору, качался и хватался руками за стены и поручни.
В купе его ждал Глушков, веселый и развязный. На столе стояла бутыль с мутным самогоном.
— Будешь, товарищ Фирфанцев?
Мишель вновь отказался.
Товарищ Глушков обиделся, надулся. Пальцем погрозил.
— Какой-то ты, парень, странный, — пьяно щурясь, сказал он. — Не свой, ей-ей — не куришь, самогонку вон не пьешь. Одно слово — барин. Может, ты, конечное дело, перековался, а все ж не полностью. Не верю я тебе — не-а. Осталась в тебе господская спесь.
Ну да я добрый — как в Ревеле груз сдадим, отпущу тебя на все четыре стороны.
Налил в стакан самогонки, опрокинул в рот, передернулся весь, заел ржаным сухарем...
Уже когда сомлевший от выпитого Глушков уснул, Мишель сел на диван и попытался расслабиться. Он, почитай, три месяца дома не был и теперь снова ехал не домой. Раньше он любил поезда, дорогу, любил куда-то ехать. Но то было до Анны, когда он был один и никто его не ждал. А теперь... Теперь он воспринимал поезд лишь как силу, отрывающую его от Анны...
Товарищ Глушков, не снявши грязных сапог, развалился на диване и теперь громко, с надрывом, храпел, пуская изо рта слюну на подложенную под голову скомканную шинель. В коридоре, прогоняя сон, заунывно пел красноармеец, хоть сие ему запрещал караульный Устав. Мишель хотел было пойти его образумить, да не нашел сил встать.
Тук-тук, тук-тук — еще одна верста... И еще... Все дальше и дальше от Москвы, от дома!
Куда его несет нелегкая?.. Кто эти люди, с которыми он едет вместе, но с которыми ему вряд ли по пути...
Как прибыли в Ревель, состав загнали в дальний тупик. Товарищ Глушков тут же побежал куда-то, назначив Мишеля вместо себя и наказав ему сторожить груз пуще глаза.
Мишель поставил красноармейцев по обе стороны пути, строго-настрого приказав им никуда не отлучаться и не подпускать никого к вагонам ближе тридцати шагов. Красноармейцы, перехватив винтовки с поблескивающими на солнце примкнутыми штыками, прохаживались по шпалам, Мишель находился здесь же, при них, присев на подножку.
Скоро подъехал грузовик, из кабины которого выскочил товарищ Глушков.
— Давай, грузи! — крикнул он, размахивая рукой. Красноармейцы сбили с теплушки засов, с грохотом откатили в сторону дверь. Мишель, любопытствуя, глянул внутрь. Вагон был почти пустой — только посредине лежали какие-то деревянные ящики. Солдаты похватали их и поволокли к выходу. Ящики были совсем небольшие, но солдаты, сгибаясь в три погибели, еле-еле волокли их. Неужто патроны?.. Нет, навряд ли... Мишель не раз видел, как разгружают с телег и волокут к передовой боеприпасы — они, конечно, тоже тяжелые, но не настолько — иной солдат покрепче в одиночку их поднимал и на закорки кидал, да и ящики те выглядели иначе. А эти просто неподъемные! Что ж здесь — свинец, что ли?..
Красноармейцы перетаскали ящики в грузовик.
— Товарищ Фирфанцев, подь сюды! — крикнул Глушков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51