Тот признавал его за своего и начинал хлопоты за его интересы. Этим оружием Стаховский уж пробил в журналах много подборок стихов, причём подавали их с его портретами, и напечатал четыре сборника – и тоже с портретами. Так, за три неполных года жизни в Москве он стал известным поэтом и имел за свои стихи немало денег, чем опроверг утверждение Маяковского, что «поэтам деньги не даются». И здесь он быстро обезоружил киоскёра, и тот, извиняясь и кланяясь, стал подвигаться к двери. А когда вышел, Стаховский, кивнув на дверь, заметил:
– Я его пугнул раввином – вот что для них особенно страшно. Раввин найдёт средство посчитаться с теми, кто не несёт ему шекель.
Беседа наша продолжалась долго. Стаховский и над нами издевался, нас высмеивал – тонко, я бы даже сказал, изящно. И я делал вид, что иронии его не замечаю: понимал, что он действительно «гавкнул» – и так сильно, что бедный продавец до смерти испугался. Хорошо, что он при этом и совсем не окочурился, а то бы дело разбиралось не у нас в партбюро, а где-нибудь подальше.
Когда заседание кончилось и члены бюро разошлись, я попросил Стаховского задержаться. И тут заговорил с ним уже другим тоном:
– Вам не кажется, что избранный вами метод борьбы с евреями не принесёт большой пользы нашему обществу?
– А у вас есть другой метод?
Я задумался. Поднялся из-за стола, подошёл к окну. В институтском дворике, среди побагровевших деревьев, там и сям чернели стайки студентов, слушателей Высших литературных курсов, бойко пробегали с портфелями профессора, аспиранты. Я повернулся к Стаховскому, отвечал серьёзно:
– Признаюсь вам, что я только здесь понял, что с еврейским засильем надо бороться. И что борьба эта будет длительной и серьёзной.
– Ага, вы только здесь поняли, а я с пелёнок слышу стон об этом их засилье. Отец-то у меня уж более двадцати лет как секретарь Одесского обкома. Одесского! – слышите? А там сам воздух и берег моря пропахли чесноком.
– Вас как зовут? – спросил я.
– По паспорту я Бенислав, но стихи подписываю Владислав.
– Вы поляк?
– Я русский! А это дурацкое имя дал мне отец. У него, видите ли, прадед был поляком, а я в наказание за такой генетический пассаж таскай это ненавистное имя и объясняйся с каждым любопытным, как вот теперь с вами. А скоро ещё и по шапке будут давать за то, что я какой-то нерусский.
– Ну, это вы слишком! Мы по природе своей интернационалисты.
– Нас такими сделали два еврея – Маркс и Ленин.
Я посмотрел на дверь.
– Ну, а уж это, Бенислав… вам бы не следовало говорить. Особенно здесь, в партбюро.
– Теперь уж близится время, когда не говорить об этом, а кричать будут на всех перекрёстках. И мне своё имя переменить поскорее надо. Надеюсь на вашу помощь. В милиции-то не очень торопятся удовлетворять такие просьбы. И правильно делают. Евреям потакать не желают, но я-то не еврей, хотя у меня и фамилия чёрт знает какая! Хочу Иваном стать. А фамилию возьму: Страхов. А? Ничего? Иван Страхов! Отец обидится, и мать тоже, но они прожили свою жизнь под защитой Марксовой сказки о братстве народов, а в окна нашему поколению стучится новая теория: та, что род славянский не убивать, а спасать будет.
Я опять посмотрел на дверь: не слышит ли кто? «Странный он парень, этот Стаховский! – думал я о своём собеседнике. – В семье такого важного партийного начальника воспитывался, а несёт ахинею». Мне тогда ещё казалось, что такие взгляды абсурдны и ни к чему хорошему не приведут. К тому же он ещё и Ленина евреем называет. В этом, конечно, ничего особенного нет: я – русский, он поляк, ну, а Ленин мог быть евреем… Что же тут крамольного? Но, всё-таки, зачем же Ленина-то евреем называть? Мы, русские, должны гордиться, что вождь всего трудового человечества – русский, а он говорит: еврей.
Не знал я тогда, что мать Ленина никакая не Мария, а Мариам, и фамилия её девичья Бланк. Я не знал, а он об этом услышал, наверное, ещё во младенчестве. Везёт же мне на людей посвящённых, знающих! Вот и ещё один такой человек встретился на жизненном пути. Надо с ним сойтись поближе.
Закрыл я письменный стол на все ключи и, направляясь к выходу, дружески предложил:
– Давайте мы с вами договоримся, Бенислав: евреев вы больше пугать не будете. Пусть они спокойно торгуют водичкой. Её в Москва-реке хватит.
– Не обещаю, – коротко отрезал Стаховский.
По скверику Тверского бульвара шли к Садовому кольцу. Он вдруг остановился и сказал:
– А хотите посмотреть, как живут студенты? Вам теперь знать надо.
– Пожалуй. А где они живут? У нас есть общежитие?
– Тут вот – недалеко. Шалманчик есть небольшой.
Неожиданно мы увидели Ольгу. Она подождала нас, и мы пошли вместе.
– Пьют они там, – пояснила Ольга. – Хорошие поэты, но всё время пьяные.
– А вы откуда знаете, мадам? – склонился над ней Стаховский.
– Была у них. Вчера шли мимо и меня зазвали.
– Опасная экспедиция, смею вам заметить. Такой прелестный ягнёнок забрёл в гости к тиграм.
– Я ничего не боюсь. Позовут крокодилы – и к ним пойду.
Ольга говорила спокойно и без всякого стеснения, а мне подумалось: вот тебе и ангелочек божий. С ней ещё хлопот наберёмся. Мне стало жалко её. И подумал я о дедушке, который привёз её из какой-то дальней страны и оставил одну в Москве. Он ещё и квартиру отдельную для неё снял. И она уже как-то сказала мне: «Приглашаю вас в гости. Мне дедушка такую хорошую квартиру снял – прелесть». Я тогда промолчал, а она затем пояснила: «Дипломат какой-то поехал с семьёй к нему в посольство, а мне квартиру сдал. На всё время учёбы». А я думал: «Вот раздолье девке. Как же она поведёт себя в такой обстановке? Она ведь ещё девчонка. Соблазнов-то сколько!»
Зашли в тёмный, сырой подъезд старого-старого дома, каких множество в маленьких переулках и забытых, обойдённых цивилизацией улочках Москвы. На втором этаже остановились перед облезлой, изъеденной кем-то и изрезанной чем-то дубовой двустворчатой дверью. Позвонили. И долго-долго ждали. Наконец, дверь раскрылась и из коридора повалил запах горелой картошки и жжёного лука. Пьяными глазами на нас уставился низкорослый краснолицый и совершенно лысый молодой человек. Он долго нас не видел, а рассматривал Ольгу и заплетающимся голосом сказал:
– Ты же вчера фыркнула и ушла. Впрочем, дала на бутылку. Ты и теперь дашь нам пятёрку, да?
Вошли в комнату, похожую на ученический пенал. Вся мебель тут была расставлена у одной стены: кровать, диван, два совершенно облезлых кресла. В глубине комнаты светилось окно и у него стоял небольшой стол и три венских стула. От всего тут веяло стариной, – допотопной, почти доисторической.
– О-о-о! Кто к нам пришёл?.. Ольга! Ты на нас не обиделась? Вчера кто-то неизящно при тебе выразился.
Ольга, показывая на меня, сказала:
– Я привела к вам секретаря партийной организации. Пусть он посмотрит, как вы живёте. И пусть скажет, можете ли вы в таком состоянии создавать русскую поэзию, продолжать дело Пушкина.
Низкорослый и краснолицый махнул рукой:
– Русская поэзия уже создана. Вот он её соорудил. – Показал на портрет Пушкина. – А продолжать её будут господа евреи. Нам Пастернак сказал: «Печатать будут тех из вас, кто нам понравится». Я спросил: «А кому это вам?» Он ткнул себя в грудь, повторил: «Нам». Вот и вся история. А я не хочу нравиться Пастернаку. Значит, и ходу мне не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– Я его пугнул раввином – вот что для них особенно страшно. Раввин найдёт средство посчитаться с теми, кто не несёт ему шекель.
Беседа наша продолжалась долго. Стаховский и над нами издевался, нас высмеивал – тонко, я бы даже сказал, изящно. И я делал вид, что иронии его не замечаю: понимал, что он действительно «гавкнул» – и так сильно, что бедный продавец до смерти испугался. Хорошо, что он при этом и совсем не окочурился, а то бы дело разбиралось не у нас в партбюро, а где-нибудь подальше.
Когда заседание кончилось и члены бюро разошлись, я попросил Стаховского задержаться. И тут заговорил с ним уже другим тоном:
– Вам не кажется, что избранный вами метод борьбы с евреями не принесёт большой пользы нашему обществу?
– А у вас есть другой метод?
Я задумался. Поднялся из-за стола, подошёл к окну. В институтском дворике, среди побагровевших деревьев, там и сям чернели стайки студентов, слушателей Высших литературных курсов, бойко пробегали с портфелями профессора, аспиранты. Я повернулся к Стаховскому, отвечал серьёзно:
– Признаюсь вам, что я только здесь понял, что с еврейским засильем надо бороться. И что борьба эта будет длительной и серьёзной.
– Ага, вы только здесь поняли, а я с пелёнок слышу стон об этом их засилье. Отец-то у меня уж более двадцати лет как секретарь Одесского обкома. Одесского! – слышите? А там сам воздух и берег моря пропахли чесноком.
– Вас как зовут? – спросил я.
– По паспорту я Бенислав, но стихи подписываю Владислав.
– Вы поляк?
– Я русский! А это дурацкое имя дал мне отец. У него, видите ли, прадед был поляком, а я в наказание за такой генетический пассаж таскай это ненавистное имя и объясняйся с каждым любопытным, как вот теперь с вами. А скоро ещё и по шапке будут давать за то, что я какой-то нерусский.
– Ну, это вы слишком! Мы по природе своей интернационалисты.
– Нас такими сделали два еврея – Маркс и Ленин.
Я посмотрел на дверь.
– Ну, а уж это, Бенислав… вам бы не следовало говорить. Особенно здесь, в партбюро.
– Теперь уж близится время, когда не говорить об этом, а кричать будут на всех перекрёстках. И мне своё имя переменить поскорее надо. Надеюсь на вашу помощь. В милиции-то не очень торопятся удовлетворять такие просьбы. И правильно делают. Евреям потакать не желают, но я-то не еврей, хотя у меня и фамилия чёрт знает какая! Хочу Иваном стать. А фамилию возьму: Страхов. А? Ничего? Иван Страхов! Отец обидится, и мать тоже, но они прожили свою жизнь под защитой Марксовой сказки о братстве народов, а в окна нашему поколению стучится новая теория: та, что род славянский не убивать, а спасать будет.
Я опять посмотрел на дверь: не слышит ли кто? «Странный он парень, этот Стаховский! – думал я о своём собеседнике. – В семье такого важного партийного начальника воспитывался, а несёт ахинею». Мне тогда ещё казалось, что такие взгляды абсурдны и ни к чему хорошему не приведут. К тому же он ещё и Ленина евреем называет. В этом, конечно, ничего особенного нет: я – русский, он поляк, ну, а Ленин мог быть евреем… Что же тут крамольного? Но, всё-таки, зачем же Ленина-то евреем называть? Мы, русские, должны гордиться, что вождь всего трудового человечества – русский, а он говорит: еврей.
Не знал я тогда, что мать Ленина никакая не Мария, а Мариам, и фамилия её девичья Бланк. Я не знал, а он об этом услышал, наверное, ещё во младенчестве. Везёт же мне на людей посвящённых, знающих! Вот и ещё один такой человек встретился на жизненном пути. Надо с ним сойтись поближе.
Закрыл я письменный стол на все ключи и, направляясь к выходу, дружески предложил:
– Давайте мы с вами договоримся, Бенислав: евреев вы больше пугать не будете. Пусть они спокойно торгуют водичкой. Её в Москва-реке хватит.
– Не обещаю, – коротко отрезал Стаховский.
По скверику Тверского бульвара шли к Садовому кольцу. Он вдруг остановился и сказал:
– А хотите посмотреть, как живут студенты? Вам теперь знать надо.
– Пожалуй. А где они живут? У нас есть общежитие?
– Тут вот – недалеко. Шалманчик есть небольшой.
Неожиданно мы увидели Ольгу. Она подождала нас, и мы пошли вместе.
– Пьют они там, – пояснила Ольга. – Хорошие поэты, но всё время пьяные.
– А вы откуда знаете, мадам? – склонился над ней Стаховский.
– Была у них. Вчера шли мимо и меня зазвали.
– Опасная экспедиция, смею вам заметить. Такой прелестный ягнёнок забрёл в гости к тиграм.
– Я ничего не боюсь. Позовут крокодилы – и к ним пойду.
Ольга говорила спокойно и без всякого стеснения, а мне подумалось: вот тебе и ангелочек божий. С ней ещё хлопот наберёмся. Мне стало жалко её. И подумал я о дедушке, который привёз её из какой-то дальней страны и оставил одну в Москве. Он ещё и квартиру отдельную для неё снял. И она уже как-то сказала мне: «Приглашаю вас в гости. Мне дедушка такую хорошую квартиру снял – прелесть». Я тогда промолчал, а она затем пояснила: «Дипломат какой-то поехал с семьёй к нему в посольство, а мне квартиру сдал. На всё время учёбы». А я думал: «Вот раздолье девке. Как же она поведёт себя в такой обстановке? Она ведь ещё девчонка. Соблазнов-то сколько!»
Зашли в тёмный, сырой подъезд старого-старого дома, каких множество в маленьких переулках и забытых, обойдённых цивилизацией улочках Москвы. На втором этаже остановились перед облезлой, изъеденной кем-то и изрезанной чем-то дубовой двустворчатой дверью. Позвонили. И долго-долго ждали. Наконец, дверь раскрылась и из коридора повалил запах горелой картошки и жжёного лука. Пьяными глазами на нас уставился низкорослый краснолицый и совершенно лысый молодой человек. Он долго нас не видел, а рассматривал Ольгу и заплетающимся голосом сказал:
– Ты же вчера фыркнула и ушла. Впрочем, дала на бутылку. Ты и теперь дашь нам пятёрку, да?
Вошли в комнату, похожую на ученический пенал. Вся мебель тут была расставлена у одной стены: кровать, диван, два совершенно облезлых кресла. В глубине комнаты светилось окно и у него стоял небольшой стол и три венских стула. От всего тут веяло стариной, – допотопной, почти доисторической.
– О-о-о! Кто к нам пришёл?.. Ольга! Ты на нас не обиделась? Вчера кто-то неизящно при тебе выразился.
Ольга, показывая на меня, сказала:
– Я привела к вам секретаря партийной организации. Пусть он посмотрит, как вы живёте. И пусть скажет, можете ли вы в таком состоянии создавать русскую поэзию, продолжать дело Пушкина.
Низкорослый и краснолицый махнул рукой:
– Русская поэзия уже создана. Вот он её соорудил. – Показал на портрет Пушкина. – А продолжать её будут господа евреи. Нам Пастернак сказал: «Печатать будут тех из вас, кто нам понравится». Я спросил: «А кому это вам?» Он ткнул себя в грудь, повторил: «Нам». Вот и вся история. А я не хочу нравиться Пастернаку. Значит, и ходу мне не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132