- . . . Аллан, что это еще за истории?
- Наверное, я перепутал название. У меня столько предложений. . . Постой. . . Он порылся в кармане.
- Мне дали визитку. Вот. "Карл Блюхе" и номер телефона. Это директор их здешнего филиала.
- Торговля оружием, да?
- Вовсе нет. Замороженные овощи. Совершенно замороженные. Не взорвутся.
- Как бы там ни было, надо отказаться. Это занятие недостойно тебя. Да, да, знаю, снобизм. . . Я не хочу, чтобы ты кончил зеленым горошком. У тебя есть время, поищи чего-нибудь. . . Я, кстати, тоже нашла работу. Он удивленно вскинул брови:
- Мой ход. Какую? Контрабанда золота и валюты из Франции в Швейцарию. У них во Франции есть что-то вроде контроля над валютными операциями и оттока капитала. Капиталы, они картезианские. Я мыслю - значит я утекаю. Она пожала плечами, теребя виноградную гроздь:
- Импорт-экспорт, конечно. Меня Бекендорф порекомендовал. Платят прилично. Работа сдельная. Мы должны прямо сейчас вернуть номерные знаки в Протокольный отдел?
- Нет, не раньше, чем поступит официальное уведомление. На это уйдут целые недели! "Пять, десять заездов, - думала она, - столько, за сколько они заплатят. Хватит тихого и молчаливого бунта. Немного конформизма. Сыграем по их правилам, в их игру. У нас - всего несколько дней, чтобы оплатить счета, некогда менять мир. К тому же мир возмущает меня только потому, что возмущение позволяет мне быть частью этого мира, не чувствуя себя скомпрометированной. Когда чувствуешь себя совершенно неспособным жить в каком-либо другом обществе, нежели это, которое выработало твои потребности и потому лишь оно одно может их удовлетворить, хорошо бы для начала суметь отказаться от себя самого, что, кажется, мне не подходит. "Экспресс", "Elle", "Новый обозреватель", потребительское общество и дизайн интерьеров, самый высокий уровень жизни и материального благосостояния" бесимся с жиру и едем в Гавану очистить совесть. Протест как вид искусства. Некоторые идеи не могут без сложностей. Посмотрим на вещи прямо. Я - обыкновенный американский буржуа, мелкая обывательница с сильной склонностью к матриархату и совершенно неспособная облиться бензином и поджечь себя на центральной площади, как сделали недавно два американских студента, и которая подумает прежде, какое платье ей следовало бы надеть для самопожертвования. В двадцать лет это, может быть, не так важно, но по крайней мере стоило бы попытаться открыть глаза и перестать притворяться. Я даже не уверена, влюблена ли я в этого парня: скорее всего, просто переспала с ним, и мое американское пуританство ищет себе оправдания. И даже хуже. Он - несчастный, которого я пытаюсь использовать, чтобы вытащить Аллана и Джесс Донахью, парочку банкротов, отца и дочь. Какая прелесть! Ну, давай еще разревись. Нашла место. При полном аншлаге. К тому же заниматься самокритикой в "Красной шапочке"это как раз по мне. Только меня уже слишком много, слишком". Он взял ее за руку.
- Аллан, Аллан, что же делать, когда все настоящие проблемы - чужие?
- Мой ответ давно известен, девочка. Я только что прошел курс дезинтоксикации.
- Интересно, существует ли трагедия ничтожности?
- Как-то на днях ты вспоминала Чехова. . .
- Мы в ловушке, в плену у системы, и совершенно неспособны существовать вне того, что нас как раз и угнетает. . . Ты ведь не станешь мне говорить, что есть социальное предназначение? Тогда что? Вал информации, драма информатики? Знаешь, когда целый мир превращают в свое внутреннее переживание, это начинает напоминать ложную беременность. . . Что может быть унизительнее, чем сознавать, что Вьетнам и положение негров, бомбы и остальные ужасы, что обо всем этом вы думаете лишь для того, чтобы отвлечься? Прямо мисс Блэндиш[52] со своими орхидеями. Аллан, иногда харакири затягиваются до бесконечности. Она отняла руку. На них смотрели. Не следовало забывать, что здесь они лет на тридцать переместились в прошлое и эдипов комплекс не приобрел пока неоспоримой ценности для отца семейства. Все постоянно говорили ей на коктейлях: "Джесс, вы влюблены в своего отца, это бросается в глаза". Произносилось это непринужденным тоном, который давным-давно был введен в обращение Ноэлом Коуардом[53], с целью свести враждебную реальность к пустякам. Большая разница между американцами и англичанами состоит в том, что для американца его чувство собственной ничтожности является источником постоянной тревоги, а для англичанина - источником интеллектуального комфорта. Но это ничего не меняло. Очень красивый мужчина с проседью на висках и с темными смеющимися глазами смотрел на нее и прекрасно понимал, что она говорила сама с собой и с ним делиться не собирается.
- Что с тобой, Джесс? Что с тобой на самом деле?
- Ничего. Пустяки. Я переспала с одним парнем. Он положил нож и вилку. Мир взорвался, не иначе.
- И кто он?
- Горнолыжник летом. Ski bum, неприкаянный.
- А, один из этих?
- Да, один из этих. Американец. Красив как бог, чтобы не выходить из границ банальности. Бродяга. Я здесь ни при чем. Так вышло.
- Да, конечно, выходит как выходит.
- Да, действительно. . . как выходит.
- И ты. . . давно его знаешь?
- Двадцать четыре часа. Ну, не смотри так. В конце концов, всегда бывает момент, когда знаешь человека двадцать четыре часа, иначе никак.
- У него есть семья?
- Не знаю. Я абсолютно ничего не знаю.
- Ты хотя бы спросила, как его зовут?
- Знаешь что. . . Ленни.
- Ленни. Ленни, и всё? Она тряхнула головой.
- Так, кажется, это - серьезно.
- Прошу тебя. . .
- Я не шучу, Джесс. Если ты не подумала даже спросить его фамилию, значит, это в самом деле было что-то из ряда вон выходящее. Не из-за чего было плакать, нет, правда, не из-за чего, настоящие причины были у других. Стоило только послушать радио. Она попыталась ему улыбнуться, уткнувшись носом в свой платок.
- Надеюсь, между нами не все кончено. . .
- Напротив, я сожалею лишь об одном, Джесси. . . Он наклонился и поцеловал ей руку.
- О чем же?
- Я сожалею, что не встретил тебя раньше него. Вот и все. Ее охватил такой порыв любви и нежности, что она удивилась, внезапно обнаружив, что думает о Ленни со злобой, как будто он ей мешает.
- Ты, наверное, должна мне представить этого молодого человека, Джесс.
- Внешняя Монголия.
- Что?
- Если я предложу представить его моему папочке, он, пожалуй, слиняет во Внешнюю Монголию. Он думает, что такая страна существует.
- Внешняя Монголия? Но никуда не надо ехать: это же здесь. Оркестр играл "Ich kЁusse Ihre Hand, Madame"[54]. Кто-то вспоминал о короле Кароле и госпоже Лупеску, под фотографией короля Албании Зогу, при входе в зал заседаний Лиги Наций" где его встречает Титу-леску. Бессменный румын говорил, что лучшего ресторана Парижа больше не существует и что есть что-то вечное и внушающее доверие в шипении блинов "Сюзетт".
- Аллан, что это за проныра, немецкий авантюрист, о котором сейчас так много говорят?
- Адольф Гитлер. Еще тот комик. Последнее средство, которое германские промышленники вытащили на свет Божий, чтобы попугать красных агитаторов. Через полгода о нем и думать забудут. Во всех посольствах так говорят.
- В любом случае Аристид Бриан прав. Современное оружие массового уничтожения сделало войну невозможной.
- К тому же народ отказался бы идти.
- Следует также признать, что писатели сыграли в этом не последнюю роль. "Огонь", "На Западном фронте без перемен", "Четыре пехотинца" развенчали войну раз и навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Наверное, я перепутал название. У меня столько предложений. . . Постой. . . Он порылся в кармане.
- Мне дали визитку. Вот. "Карл Блюхе" и номер телефона. Это директор их здешнего филиала.
- Торговля оружием, да?
- Вовсе нет. Замороженные овощи. Совершенно замороженные. Не взорвутся.
- Как бы там ни было, надо отказаться. Это занятие недостойно тебя. Да, да, знаю, снобизм. . . Я не хочу, чтобы ты кончил зеленым горошком. У тебя есть время, поищи чего-нибудь. . . Я, кстати, тоже нашла работу. Он удивленно вскинул брови:
- Мой ход. Какую? Контрабанда золота и валюты из Франции в Швейцарию. У них во Франции есть что-то вроде контроля над валютными операциями и оттока капитала. Капиталы, они картезианские. Я мыслю - значит я утекаю. Она пожала плечами, теребя виноградную гроздь:
- Импорт-экспорт, конечно. Меня Бекендорф порекомендовал. Платят прилично. Работа сдельная. Мы должны прямо сейчас вернуть номерные знаки в Протокольный отдел?
- Нет, не раньше, чем поступит официальное уведомление. На это уйдут целые недели! "Пять, десять заездов, - думала она, - столько, за сколько они заплатят. Хватит тихого и молчаливого бунта. Немного конформизма. Сыграем по их правилам, в их игру. У нас - всего несколько дней, чтобы оплатить счета, некогда менять мир. К тому же мир возмущает меня только потому, что возмущение позволяет мне быть частью этого мира, не чувствуя себя скомпрометированной. Когда чувствуешь себя совершенно неспособным жить в каком-либо другом обществе, нежели это, которое выработало твои потребности и потому лишь оно одно может их удовлетворить, хорошо бы для начала суметь отказаться от себя самого, что, кажется, мне не подходит. "Экспресс", "Elle", "Новый обозреватель", потребительское общество и дизайн интерьеров, самый высокий уровень жизни и материального благосостояния" бесимся с жиру и едем в Гавану очистить совесть. Протест как вид искусства. Некоторые идеи не могут без сложностей. Посмотрим на вещи прямо. Я - обыкновенный американский буржуа, мелкая обывательница с сильной склонностью к матриархату и совершенно неспособная облиться бензином и поджечь себя на центральной площади, как сделали недавно два американских студента, и которая подумает прежде, какое платье ей следовало бы надеть для самопожертвования. В двадцать лет это, может быть, не так важно, но по крайней мере стоило бы попытаться открыть глаза и перестать притворяться. Я даже не уверена, влюблена ли я в этого парня: скорее всего, просто переспала с ним, и мое американское пуританство ищет себе оправдания. И даже хуже. Он - несчастный, которого я пытаюсь использовать, чтобы вытащить Аллана и Джесс Донахью, парочку банкротов, отца и дочь. Какая прелесть! Ну, давай еще разревись. Нашла место. При полном аншлаге. К тому же заниматься самокритикой в "Красной шапочке"это как раз по мне. Только меня уже слишком много, слишком". Он взял ее за руку.
- Аллан, Аллан, что же делать, когда все настоящие проблемы - чужие?
- Мой ответ давно известен, девочка. Я только что прошел курс дезинтоксикации.
- Интересно, существует ли трагедия ничтожности?
- Как-то на днях ты вспоминала Чехова. . .
- Мы в ловушке, в плену у системы, и совершенно неспособны существовать вне того, что нас как раз и угнетает. . . Ты ведь не станешь мне говорить, что есть социальное предназначение? Тогда что? Вал информации, драма информатики? Знаешь, когда целый мир превращают в свое внутреннее переживание, это начинает напоминать ложную беременность. . . Что может быть унизительнее, чем сознавать, что Вьетнам и положение негров, бомбы и остальные ужасы, что обо всем этом вы думаете лишь для того, чтобы отвлечься? Прямо мисс Блэндиш[52] со своими орхидеями. Аллан, иногда харакири затягиваются до бесконечности. Она отняла руку. На них смотрели. Не следовало забывать, что здесь они лет на тридцать переместились в прошлое и эдипов комплекс не приобрел пока неоспоримой ценности для отца семейства. Все постоянно говорили ей на коктейлях: "Джесс, вы влюблены в своего отца, это бросается в глаза". Произносилось это непринужденным тоном, который давным-давно был введен в обращение Ноэлом Коуардом[53], с целью свести враждебную реальность к пустякам. Большая разница между американцами и англичанами состоит в том, что для американца его чувство собственной ничтожности является источником постоянной тревоги, а для англичанина - источником интеллектуального комфорта. Но это ничего не меняло. Очень красивый мужчина с проседью на висках и с темными смеющимися глазами смотрел на нее и прекрасно понимал, что она говорила сама с собой и с ним делиться не собирается.
- Что с тобой, Джесс? Что с тобой на самом деле?
- Ничего. Пустяки. Я переспала с одним парнем. Он положил нож и вилку. Мир взорвался, не иначе.
- И кто он?
- Горнолыжник летом. Ski bum, неприкаянный.
- А, один из этих?
- Да, один из этих. Американец. Красив как бог, чтобы не выходить из границ банальности. Бродяга. Я здесь ни при чем. Так вышло.
- Да, конечно, выходит как выходит.
- Да, действительно. . . как выходит.
- И ты. . . давно его знаешь?
- Двадцать четыре часа. Ну, не смотри так. В конце концов, всегда бывает момент, когда знаешь человека двадцать четыре часа, иначе никак.
- У него есть семья?
- Не знаю. Я абсолютно ничего не знаю.
- Ты хотя бы спросила, как его зовут?
- Знаешь что. . . Ленни.
- Ленни. Ленни, и всё? Она тряхнула головой.
- Так, кажется, это - серьезно.
- Прошу тебя. . .
- Я не шучу, Джесс. Если ты не подумала даже спросить его фамилию, значит, это в самом деле было что-то из ряда вон выходящее. Не из-за чего было плакать, нет, правда, не из-за чего, настоящие причины были у других. Стоило только послушать радио. Она попыталась ему улыбнуться, уткнувшись носом в свой платок.
- Надеюсь, между нами не все кончено. . .
- Напротив, я сожалею лишь об одном, Джесси. . . Он наклонился и поцеловал ей руку.
- О чем же?
- Я сожалею, что не встретил тебя раньше него. Вот и все. Ее охватил такой порыв любви и нежности, что она удивилась, внезапно обнаружив, что думает о Ленни со злобой, как будто он ей мешает.
- Ты, наверное, должна мне представить этого молодого человека, Джесс.
- Внешняя Монголия.
- Что?
- Если я предложу представить его моему папочке, он, пожалуй, слиняет во Внешнюю Монголию. Он думает, что такая страна существует.
- Внешняя Монголия? Но никуда не надо ехать: это же здесь. Оркестр играл "Ich kЁusse Ihre Hand, Madame"[54]. Кто-то вспоминал о короле Кароле и госпоже Лупеску, под фотографией короля Албании Зогу, при входе в зал заседаний Лиги Наций" где его встречает Титу-леску. Бессменный румын говорил, что лучшего ресторана Парижа больше не существует и что есть что-то вечное и внушающее доверие в шипении блинов "Сюзетт".
- Аллан, что это за проныра, немецкий авантюрист, о котором сейчас так много говорят?
- Адольф Гитлер. Еще тот комик. Последнее средство, которое германские промышленники вытащили на свет Божий, чтобы попугать красных агитаторов. Через полгода о нем и думать забудут. Во всех посольствах так говорят.
- В любом случае Аристид Бриан прав. Современное оружие массового уничтожения сделало войну невозможной.
- К тому же народ отказался бы идти.
- Следует также признать, что писатели сыграли в этом не последнюю роль. "Огонь", "На Западном фронте без перемен", "Четыре пехотинца" развенчали войну раз и навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53