По ту сторону осталось все ненужное, наносное, а здесь я начинаю жить по-новой. Только дочку жалко.
Олег не успел ответить, в тир вошел человек лет шестидесяти, седой, поджарый, с сухим, аскетическим лицом.
— Добрый день, — вежливо поздоровался он и положил на стойку два рубля.
Александров отсчитал пули.
Человек раскрыл портфель, вынул пневматический пистолет из тех, что когда-то давно продавались в спортивных магазинах. Зарядил.
Стрелял он не целясь. Просто быстро вскидывал руку и нажимал на спуск. Тукали выстрелы, с жестяным звоном падали мишени. Потом он сбил шарик, пляшущий в струе воды, потом разбил висящие спички.
Олег с интересом смотрел на этого человека. Как только он поднял оружие, лицо его помолодело, а глаза стали острыми, как кинжал, но вместе с тем в них жило странное ощущение отрешенности от сегодняшнего дня.
Словно они видели что-то доступное только им. Странное лицо было у этого человека, очень странное.
Наумов повернулся к Данилевскому, ему хотелось высказать восхищение умением стрелка, и увидел, как у Валеры сжались губы, глаза словно для стрельбы прищурились, резко обозначились скулы.
— А вы все стреляете, гражданин Хинт? — резко сказал он.
— Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.
— Я знаю. Не надоело стрелять-то?
— Нет.
— Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.
— У меня был большой перерыв.
— Может быть, вы считаете, что суд был не прав?
— Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.
— Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.
— Жизнь покажет.
Хинт вежливо поклонился и вышел.
— Гад, — зло посмотрел ему вслед Данилевский.
— Кто это? — удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.
— Юулло Хинт. Бывший лесной брат. Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.
— Националист?
— Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.
— А ты отсиди двадцать пять лет.
— По мне, они вообще жить не должны.
— Но это, Валера, не нам решать.
— А зря. Кстати, рейс твой через час.
Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.
— Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее.
Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым.
— Пошли, — сказал он.
Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:
— Тебя встретит Сытин.
Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:
— Жди.
И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:
«Я не знаю, как это случилось, но я не мыслю больше своей жизни без тебя».
Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.
Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.
И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.
Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей.
— Что? Зубы? — заинтересованно спросил сосед.
— Нет, приснилось что-то.
— Бывает.
Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время. Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова.
— Виктор, это Олег.
— Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости?
— Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги.
— Наверняка. А что случилось?
— Жди моего звонка.
Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось:
— Алло?
— Добрый день, это майор Наумов, — Олег старался по возможности обращаться к ней безлично.
— Слушаю, — голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки.
— У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа?
— Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей и я их отдала.
— Кому?
— Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял.
Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия баба? Прямо ископаемое какое-то.
— Как представился этот человек?
— Из комиссии по наследству.
— Сергей Митрофанович видел его?
— А вы у него спросите.
Через несколько минут в трубке послышалось короткое:
— Да.
— Это майор Наумов.
— Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл.
— Все? В какое время приезжал этот человек?
— Да где-то около трех.
— Спасибо.
И снова он набрал номер Горелова.
— Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина?
— Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я.
Олег пересказал Горелову разговор с Аллой.
— Этого не может быть!
— Точно?
— Точно.
— Спускайся к подъезду, я сейчас буду.
— В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, — взмолился Леня Сытин.
— Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов.
— Одному трудно.
— Я позвоню Никитину, тебе дадут людей.
***
Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил:
— Что случилось-то?
— Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время?
— Ты имеешь в виду его статьи?
— Нет, работу над повестью.
Горелов с интересом посмотрел на Олега.
— В Гродно, Петропавловск.
— На Камчатке?
— Нет, Северо-Казахстанский.
— Зачем?
— Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо, в котором писал…
— Где оно?
— Дома. Принести?
— Да.
— А подняться ты не хочешь?
— Не знаю.
— Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли.
И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их.
— Вот письмо, — вошел Горелов. — Оно очень короткое.
Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска.
"Витя, дружище! Решил черкнуть тебе пару слов. Работу над повестью, считай, закончил. Правда, переписать ее, видимо, придется полностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Олег не успел ответить, в тир вошел человек лет шестидесяти, седой, поджарый, с сухим, аскетическим лицом.
— Добрый день, — вежливо поздоровался он и положил на стойку два рубля.
Александров отсчитал пули.
Человек раскрыл портфель, вынул пневматический пистолет из тех, что когда-то давно продавались в спортивных магазинах. Зарядил.
Стрелял он не целясь. Просто быстро вскидывал руку и нажимал на спуск. Тукали выстрелы, с жестяным звоном падали мишени. Потом он сбил шарик, пляшущий в струе воды, потом разбил висящие спички.
Олег с интересом смотрел на этого человека. Как только он поднял оружие, лицо его помолодело, а глаза стали острыми, как кинжал, но вместе с тем в них жило странное ощущение отрешенности от сегодняшнего дня.
Словно они видели что-то доступное только им. Странное лицо было у этого человека, очень странное.
Наумов повернулся к Данилевскому, ему хотелось высказать восхищение умением стрелка, и увидел, как у Валеры сжались губы, глаза словно для стрельбы прищурились, резко обозначились скулы.
— А вы все стреляете, гражданин Хинт? — резко сказал он.
— Да, гражданин милиционер. Тем более что я как член стрелкового общества имею право хранить дома пневматический пистолет.
— Я знаю. Не надоело стрелять-то?
— Нет.
— Вам уже за шестьдесят, а вы все тренируетесь.
— У меня был большой перерыв.
— Может быть, вы считаете, что суд был не прав?
— Во-первых, не суд, а трибунал. Во-вторых, я с вами не намерен обсуждать это.
— Я уж обещаю, что вам до смерти придется стрелять только в этом тире.
— Жизнь покажет.
Хинт вежливо поклонился и вышел.
— Гад, — зло посмотрел ему вслед Данилевский.
— Кто это? — удивленно спросил Наумов. Ему давно не приходилось слушать такой злой, недобрый разговор.
— Юулло Хинт. Бывший лесной брат. Отсидел свой четвертак, вернулся и тренируется.
— Националист?
— Да, бывший. Лесной бандит. К нему закон почему-то был весьма гуманным.
— А ты отсиди двадцать пять лет.
— По мне, они вообще жить не должны.
— Но это, Валера, не нам решать.
— А зря. Кстати, рейс твой через час.
Известие это ошеломило Наумова. Он же договорился с Леной.
— Не бледней. Она ждет у тира. Все условлено заранее.
Лицо Данилевского опять стало добрым и веселым.
— Пошли, — сказал он.
Валера довез их в аэропорт и уехал, сказав на прощание:
— Тебя встретит Сытин.
Они остались вдвоем. Таяло время. Вот и посадку объявили. Лена поцеловала его и сказала:
— Жди.
И Олег пошел к самолету. Потом, уже в воздухе, он вспоминал ее слова:
«Я не знаю, как это случилось, но я не мыслю больше своей жизни без тебя».
Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени.
Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать.
И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы.
Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей.
— Что? Зубы? — заинтересованно спросил сосед.
— Нет, приснилось что-то.
— Бывает.
Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время. Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова.
— Виктор, это Олег.
— Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости?
— Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги.
— Наверняка. А что случилось?
— Жди моего звонка.
Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось:
— Алло?
— Добрый день, это майор Наумов, — Олег старался по возможности обращаться к ней безлично.
— Слушаю, — голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки.
— У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа?
— Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей и я их отдала.
— Кому?
— Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял.
Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия баба? Прямо ископаемое какое-то.
— Как представился этот человек?
— Из комиссии по наследству.
— Сергей Митрофанович видел его?
— А вы у него спросите.
Через несколько минут в трубке послышалось короткое:
— Да.
— Это майор Наумов.
— Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл.
— Все? В какое время приезжал этот человек?
— Да где-то около трех.
— Спасибо.
И снова он набрал номер Горелова.
— Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина?
— Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я.
Олег пересказал Горелову разговор с Аллой.
— Этого не может быть!
— Точно?
— Точно.
— Спускайся к подъезду, я сейчас буду.
— В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, — взмолился Леня Сытин.
— Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов.
— Одному трудно.
— Я позвоню Никитину, тебе дадут людей.
***
Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил:
— Что случилось-то?
— Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время?
— Ты имеешь в виду его статьи?
— Нет, работу над повестью.
Горелов с интересом посмотрел на Олега.
— В Гродно, Петропавловск.
— На Камчатке?
— Нет, Северо-Казахстанский.
— Зачем?
— Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо, в котором писал…
— Где оно?
— Дома. Принести?
— Да.
— А подняться ты не хочешь?
— Не знаю.
— Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли.
И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их.
— Вот письмо, — вошел Горелов. — Оно очень короткое.
Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска.
"Витя, дружище! Решил черкнуть тебе пару слов. Работу над повестью, считай, закончил. Правда, переписать ее, видимо, придется полностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55