Два пулемета ШКАС и две пушки ШВАК, стоявшие на И-16, — сила, какой мы еще не видели. С утра и до вечера находились на аэродроме. Кажется, никогда еще так глубоко не сознавалась каждым из нас цена минуты, проведенной в воздухе. Никогда, потому что тревога за страну, за спокойную жизнь своего народа не обострялась прежде с такой силой, как здесь, на стыке монгольской и маньчжурской границ. Здесь впервые узнали о том, чего никто не рассказывал нам ни в Москве, ни в дороге, — мы услышали беглые, короткие, почти без всяких подробностей разговоры о майских воздушных боях наших летчиков с японскими истребителями в районе монгольской границы. Эта информация была поверхностна, во многом не точна и случайна, но главный ее смысл дошел до каждого: в майских стычках, спровоцированных врагом, успех оказался отнюдь не на стороне наших истребителей.
И вот теперь, чем разумнее используем мы каждый тренировочный полет, тем крепче будут наши профессиональные навыки, зорче глаз, тем успешнее сможем громить врага.
В напряженной работе прошло два дня. На третьи сутки последовал приказ: срочно перелететь в Монголию.
Телефонный звонок командира, прервавший воскресный отдых, и этот приказ — начало и конец цепи событий, определяемых одним словом: тревога.
И вот граница. Расставание с Родиной.
Человек не может равнодушно покидать свою страну, хотя бы и на время.
Новые чувства, ранее не испытанные, охватили меня. Как знать, может быть, кому-то из нас больше никогда не придется увидеть родную землю, любимых, друзей, оставшихся в России.
Глаза, которым надо следить за приборами, не могут оторваться от земли. Голые, пустынные сопки Советского Забайкалья по-новому близки и дороги. Вот ушла под крыло станция Оловянная, промелькнул извилистой лентой Онон, блеснула речка Борзя… Наконец, окруженный со всех сторон желтеющими солончаками, под самолетом проплыл пограничный пункт Соловьевск — последняя точка советской земли.
Граница!
Ее следа нет ни на земле, ни в воздухе, она нанесена только на карту. Но всем своим существом, мыслями осязаешь ее под собой. Невольно оборачиваешься, бросая последний взгляд, сжимаешь управление в руках, как бы безмолвно клянешься быть верным родной земле до конца.
Строй пятнадцати истребителей становится плотнее.
Монголия…
Полуденное, очень яркое солнце слепит глаза, светофильтров нет. Загораживаясь от солнца рукой, поглядываем на монгольские равнинные дали. На горизонте колеблется золотистое марево, вокруг ни домика, ни юрты, ни деревца — все голо, пустынно. Кажется, солончаки в содружестве с палящим солнцем погубили все живое.
Неужели везде так? Ведь если придется сесть в этой пустыне вынужденно, то без посторонней помощи ни за что не выберешься… Невольно беспокоясь, правильна ли линия полета, сличаешь карту с местностью. Эскадрилью лидирует майор Т. Ф. Куцевалов. Он в Забайкалье служит давно. Участвовал в майских боях, хорошо изучил Восточную Монголию. Лидер пользуется у нас полным доверием. Опасность внезапного нападения противника, который может разметать нашу необстрелянную группу, также предусмотрена: нас прикрывают, внимательно наблюдая за воздухом, две специально выделенные для этой цели машины. Сила, правда, не очень великая, но мы безгранично верим в ее могущество: самолеты пилотируют Герой Советского Союза Николай Герасимов и Александр Николаев, — они уже имеют немалый боевой опыт.
Впереди на желто-сером фоне, от горизонта до горизонта, проходит темная нить. Что такое? Карта дает ответ: вал Чингис-Хана — наглядное свидетельство того, что ни одно государство, как бы оно сильно и могущественно ни было, не может долго существовать, если оно основано на порабощении народов. На востоке, в ста километрах от линии пути, — оккупированная японцами Маньчжурия; нет сомнения, она со временем тоже освободится от своих поработителей…
За валом Чингис-Хана начинается зеленая степь. Вскоре показываются небольшие строения и юрты города Баин-Тумен.
Эскадрилья идет на посадку. Половина пути пройдена.
На другой день после обеда летим дальше.
Перед вылетом Тимофей Федорович Куцевалов сказал: «Посадка на точке „Ленинград“.
Вон он «Ленинград»…
Необозримая, ровная степь, покрытая цветущим разнотравьем, десятка три истребителей И-16, замаскированных сетями и свежей травой, несколько автомашин. Белеют юрта и две палатки. Посадочное «Т» завершает картину полевого аэродрома «Ленинград».
После посадки первым подошел к командиру эскадрильи Красноюрченко. Я стоял тут же.
— Дождь нужен! — деловито заметил он. — Вон как земля высохла. — И показал на трещины, пробегавшие в разных направлениях. — Трава для скота будет лучше расти! (командир звена думал о народе, на землю которого мы прилетели).
— А где твой планшет? — спросил он вдруг у летчика своего звена Арсенина.
— А разве нужно?
— Конечно! Ты ведь не к теще в гости прибыл, а на фронт! Сейчас нас будут знакомить с обстановкой и могут поставить задачу на вылет… Иди возьми!
Красноюрченко стал перекладывать свои карты. Разглядывая одну из них, техник звена спросил:
— А где же тут Забайкалье?
— Это пятикилометровка. Чтобы Забайкалье легло на такую карту, она должна быть величиной с аэродром. — Красноюрченко тут же достал карту более мелкого масштаба: — Вот где мы находимся… А вот Забайкалье, станция Оловянная…
— Ох, куда залетели!.. Это сколько же километров?
— Почти семьсот.
— И ни одной дороги! — удивился техник. — Только верблюжьи тропы… А как же боеприпасы, горючее будут сюда доставлять?
— Вот по этим самым тропам, на машинах.
— Значит, машины наполовину должны быть загружены горючим для себя, — заправляться здесь негде!
— А ведь, пожалуй, ты прав… — задумчиво проговорил Красноюрченко. — Трудно будет добираться сюда из Союза… Один рейс — полторы тысячи километров в оба конца. Значит, не меньше пяти суток.
— А как у японцев?
Пролетев семьсот километров над безлюдной местностью и не встретив ни одной ни шоссейной, ни железной дороги, мы только здесь, в пустынной степи, впервые по-настоящему задумались о районе возможных боевых действий.
— Смотрите! — озабоченно заговорил Красноюрченко, показывая на маньчжурский город Хайлар и железнодорожную станцию Халун-Аршан. — В распоряжении японцев две железные дороги: одна проходит почти по границе района, где они в мае вторглись в Монголию, а другая — подальше, в 150 километрах… Вот они какое местечко выбрали — тут им выгодно воевать…
— А откуда же здесь воду берут? Неужели возят за сто километров из Халхин-Гола?
— Зачем из Халхин-Гола, — отозвался Василий Васильевич. — Тут до озера Буир-Нур пятьдесят километров. Возможно, поблизости есть и колодец… — И помолчав немного, добавил: — А вы обратили внимание на город Тамцак-Булак?
— Конечно! Полторы мазанки да, наверно, десятка два — три юрт и палаток, — отозвался Солянкин.
— Баин-Тумен, если не считать нашего военного городка и аэродрома монголов, тоже ненамного больше, — заметил Холин, — а это, говорят, третий город по величине во всей Монголии…
— Бедная страна, — раздумывая сказал Василий Васильевич. — Если бы мы не вступились, японцы ее проглотили бы, как удав кролика.
Шум моторов привлек наше внимание. Тревожно оглядели небо и с любопытством стали следить за тем, как три И-16 производят взлет с места стоянки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
И вот теперь, чем разумнее используем мы каждый тренировочный полет, тем крепче будут наши профессиональные навыки, зорче глаз, тем успешнее сможем громить врага.
В напряженной работе прошло два дня. На третьи сутки последовал приказ: срочно перелететь в Монголию.
Телефонный звонок командира, прервавший воскресный отдых, и этот приказ — начало и конец цепи событий, определяемых одним словом: тревога.
И вот граница. Расставание с Родиной.
Человек не может равнодушно покидать свою страну, хотя бы и на время.
Новые чувства, ранее не испытанные, охватили меня. Как знать, может быть, кому-то из нас больше никогда не придется увидеть родную землю, любимых, друзей, оставшихся в России.
Глаза, которым надо следить за приборами, не могут оторваться от земли. Голые, пустынные сопки Советского Забайкалья по-новому близки и дороги. Вот ушла под крыло станция Оловянная, промелькнул извилистой лентой Онон, блеснула речка Борзя… Наконец, окруженный со всех сторон желтеющими солончаками, под самолетом проплыл пограничный пункт Соловьевск — последняя точка советской земли.
Граница!
Ее следа нет ни на земле, ни в воздухе, она нанесена только на карту. Но всем своим существом, мыслями осязаешь ее под собой. Невольно оборачиваешься, бросая последний взгляд, сжимаешь управление в руках, как бы безмолвно клянешься быть верным родной земле до конца.
Строй пятнадцати истребителей становится плотнее.
Монголия…
Полуденное, очень яркое солнце слепит глаза, светофильтров нет. Загораживаясь от солнца рукой, поглядываем на монгольские равнинные дали. На горизонте колеблется золотистое марево, вокруг ни домика, ни юрты, ни деревца — все голо, пустынно. Кажется, солончаки в содружестве с палящим солнцем погубили все живое.
Неужели везде так? Ведь если придется сесть в этой пустыне вынужденно, то без посторонней помощи ни за что не выберешься… Невольно беспокоясь, правильна ли линия полета, сличаешь карту с местностью. Эскадрилью лидирует майор Т. Ф. Куцевалов. Он в Забайкалье служит давно. Участвовал в майских боях, хорошо изучил Восточную Монголию. Лидер пользуется у нас полным доверием. Опасность внезапного нападения противника, который может разметать нашу необстрелянную группу, также предусмотрена: нас прикрывают, внимательно наблюдая за воздухом, две специально выделенные для этой цели машины. Сила, правда, не очень великая, но мы безгранично верим в ее могущество: самолеты пилотируют Герой Советского Союза Николай Герасимов и Александр Николаев, — они уже имеют немалый боевой опыт.
Впереди на желто-сером фоне, от горизонта до горизонта, проходит темная нить. Что такое? Карта дает ответ: вал Чингис-Хана — наглядное свидетельство того, что ни одно государство, как бы оно сильно и могущественно ни было, не может долго существовать, если оно основано на порабощении народов. На востоке, в ста километрах от линии пути, — оккупированная японцами Маньчжурия; нет сомнения, она со временем тоже освободится от своих поработителей…
За валом Чингис-Хана начинается зеленая степь. Вскоре показываются небольшие строения и юрты города Баин-Тумен.
Эскадрилья идет на посадку. Половина пути пройдена.
На другой день после обеда летим дальше.
Перед вылетом Тимофей Федорович Куцевалов сказал: «Посадка на точке „Ленинград“.
Вон он «Ленинград»…
Необозримая, ровная степь, покрытая цветущим разнотравьем, десятка три истребителей И-16, замаскированных сетями и свежей травой, несколько автомашин. Белеют юрта и две палатки. Посадочное «Т» завершает картину полевого аэродрома «Ленинград».
После посадки первым подошел к командиру эскадрильи Красноюрченко. Я стоял тут же.
— Дождь нужен! — деловито заметил он. — Вон как земля высохла. — И показал на трещины, пробегавшие в разных направлениях. — Трава для скота будет лучше расти! (командир звена думал о народе, на землю которого мы прилетели).
— А где твой планшет? — спросил он вдруг у летчика своего звена Арсенина.
— А разве нужно?
— Конечно! Ты ведь не к теще в гости прибыл, а на фронт! Сейчас нас будут знакомить с обстановкой и могут поставить задачу на вылет… Иди возьми!
Красноюрченко стал перекладывать свои карты. Разглядывая одну из них, техник звена спросил:
— А где же тут Забайкалье?
— Это пятикилометровка. Чтобы Забайкалье легло на такую карту, она должна быть величиной с аэродром. — Красноюрченко тут же достал карту более мелкого масштаба: — Вот где мы находимся… А вот Забайкалье, станция Оловянная…
— Ох, куда залетели!.. Это сколько же километров?
— Почти семьсот.
— И ни одной дороги! — удивился техник. — Только верблюжьи тропы… А как же боеприпасы, горючее будут сюда доставлять?
— Вот по этим самым тропам, на машинах.
— Значит, машины наполовину должны быть загружены горючим для себя, — заправляться здесь негде!
— А ведь, пожалуй, ты прав… — задумчиво проговорил Красноюрченко. — Трудно будет добираться сюда из Союза… Один рейс — полторы тысячи километров в оба конца. Значит, не меньше пяти суток.
— А как у японцев?
Пролетев семьсот километров над безлюдной местностью и не встретив ни одной ни шоссейной, ни железной дороги, мы только здесь, в пустынной степи, впервые по-настоящему задумались о районе возможных боевых действий.
— Смотрите! — озабоченно заговорил Красноюрченко, показывая на маньчжурский город Хайлар и железнодорожную станцию Халун-Аршан. — В распоряжении японцев две железные дороги: одна проходит почти по границе района, где они в мае вторглись в Монголию, а другая — подальше, в 150 километрах… Вот они какое местечко выбрали — тут им выгодно воевать…
— А откуда же здесь воду берут? Неужели возят за сто километров из Халхин-Гола?
— Зачем из Халхин-Гола, — отозвался Василий Васильевич. — Тут до озера Буир-Нур пятьдесят километров. Возможно, поблизости есть и колодец… — И помолчав немного, добавил: — А вы обратили внимание на город Тамцак-Булак?
— Конечно! Полторы мазанки да, наверно, десятка два — три юрт и палаток, — отозвался Солянкин.
— Баин-Тумен, если не считать нашего военного городка и аэродрома монголов, тоже ненамного больше, — заметил Холин, — а это, говорят, третий город по величине во всей Монголии…
— Бедная страна, — раздумывая сказал Василий Васильевич. — Если бы мы не вступились, японцы ее проглотили бы, как удав кролика.
Шум моторов привлек наше внимание. Тревожно оглядели небо и с любопытством стали следить за тем, как три И-16 производят взлет с места стоянки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79