«Кто первым свернул с дороги?» Мы молчим, словно воды в рот набрали. От одной обиды на себя, что все так глупо получилось, молчим. Он уточняет, кто и за кем шел. На правом фланге оказался Гриша Концевой, дипломатичный такой паренек. Гриша ответил, что шел за таким-то. Командир спросил того… И так получилось, что каждый за кем-нибудь да шел. Вообще-то мы действительно шли гуртом, и трудно было сказать, кто за кем… А комбриг это принял за круговую поруку и от негодования еще больше разъярился… Обозвав нас бессовестными, нечестными, заявил: «Таким нет места в истребительной авиации!» И тут же приказал перевести всех в эскадрилью, летающую на Р-5, а заодно лишил всех отпуска в город.
В воскресенье пошли мы к своему инструктору Павлову. Он посоветовал обратиться к начальнику школы Заксу. Никто, кроме Закса, не мог отменить приказ комбрига Ян Казимирович Закс тогда являлся одновременно и начальником школы и комиссаром — полный единоначальник. В понедельник он нас принял. Мы явились к нему в кабинет строем, и старший группы Михаил Сапронов начал докладывать суть дела… А под конец с пафосом, будто на митинге, стал давать обещание, о котором мы договорились еще накануне: «Если вы нас, товарищ военный комиссар и начальник школы, оставите летать на истребителях, то даем вам слово коммуниста — вылететь первыми на…» — и здесь Миша умолк — он позабыл название самолета, на котором мы должны вылететь.
У нас от переживания перехватило дыхание. Подсказать, что, мол, на И-16, не могли: уж больно суров был на вид начальник школы. А потом рявкнул во все горло: «…на самолете истребительного типа!»
— Ах, и циркачи же! Здорово же вам хочется летать на истребителях? — рассмеялся Закс.
Мы в ответ наперебой:
— Очень хочется! Будем самыми примерными!
— Верю вам, — сказал Закс, и лицо его снова стало суровым. — Будете летать на истребителях.
Потом пожал каждому руку и, пожелав успеха, отпустил.
…На бреющем полете возвратилось из разведки звено Кулакова, а звена Комосы еще не было. Со стороны фронта чуть слышно доносился вой моторов, трескотня японских «виккерсов» и наших «шкасов». Потом раскаты боя смолкли, и прилетел Комоса с одним ведомым. Куда-то девался другой его ведомый — Молтенинов.
Точка, которую все ждали, появилась на высоте около двух тысяч метров. Трудно было поверить, что это Молтенинов, — наши всегда возвращались бреющим. Но вскоре все разъяснилось — за И-16 тянулся тонкий белый след. При снижении самолета белая полоса стала черной. Летчик, стараясь потушить пожар, швырял машину из стороны в сторону.
Мы махали с земли руками. Кричали:
— Прыгай!
Борзяк бросился к санитарке.
Истребитель круто задрал нос, дым исчез.
— Потушил!..
И в тот же момент мы увидели, как отделился от самолета маленький темный клубочек, за ним вырос белый шлейф, и вот уже парашютист качается в воздухе.
— Почему?! — негодующе завопил Гринев, вскидывая к небу свои длинные, сжатые в кулак руки. Но тут же крик его пресекся: самолет вспыхнул ярким пламенем.
Через несколько минут Борзяк привез благополучно спустившегося на парашюте младшего лейтенанта Молтенинова. Высокий, раскрасневшийся, он взахлеб выкладывал все, что видел и пережил. Гринев слушал молча, нервно покусывая непослушную губу — это первая потеря самолета в эскадрилье.
Едва начал говорить Комоса, как командир эскадрильи набросился на него, гневно сверкая глазами:
— Почему вступил в бой? Почему не уклонился?! Сколько раз я тебе говорил: избегать боя во время разведки. Вечно ты суешься где надо и где не надо!.. Вот из-за тебя и подбили Молтенинова.
— Ну, знаете! — Комоса тоже перешел на крик. — Я не на танцплощадке: хочу танцую, а хочу глазею… Нас перехватила целая стая самураев, а внизу — бой…
— Ну, ладно, — примирительно сказал Гринев, — докладывай, что разведал.
Глаза Комосы еще несколько секунд обидчиво сверкают, потом он берет себя в руки:
— Все по-старому — дороги почти пустые, а окруженных доколачивают.
Гринев направился к своему самолету — подошло время нашего вылета на разведку.
Нас остановил удрученный Борзяк. Оказывается, звено Комосы отправилось сегодня на разведку в то же самое время и точно по тому же маршруту, как накануне.
Гринев сдержал себя из уважения к возрасту Борзяка, ограничился всего двумя словами:
— Думать надо!..
10
Одиннадцать суток, день и ночь, шли бои по уничтожению японской армии. Отчаянные трехдневные попытки противника (с 24 по 26 августа) прорвать кольцо окружения успеха не имели. Два свежих полка и несколько мелких частей усиления, брошенных японским командованием на помощь своим погибающим войскам, испарились, словно капли воды на раскаленной плите. Внимательно следя за обстановкой, мы понимали, что окруженный противник вот-вот будет окончательно добит. Подхода свежих резервов не было, активность авиации падала с каждым днем. Из 450 самолетов, сосредоточенных японцами, уничтожено было больше половины.
На рассвете 31 августа начальник штаба эскадрильи разбудил нас радостным возгласом: монгольская земля очищена от японских захватчиков! Эта долгожданная весть моментально облетела весь фронт, все наши аэродромы.
Шестая японская армия перестала существовать; только незначительная часть японцев сдалась в плен. Вся вражеская техника осталась на поле боя.
Разгром японцев на Дальнем Востоке вслед за заключением Советским правительством договора с Германией о ненападении был как нельзя кстати. Верно, договор с Германией явился для советских воинов неожиданным, как гром среди ясного неба, и мало кто верил, что правящая фашистская клика останется верной принятым на себя обязательствам. Однако этим актом разрушался усиленно сколачиваемый в то время единый блок капиталистических государств против Советского Союза.
После сурового урока, преподанного японцам, мы не сомневались, что мир установится и здесь, на Дальнем Востоке. Сообщение Борзяка вызвало бурную радость.
— Женя! — вскочил в темноте Гринев. — Командирую тебя за дрофами… Закатим пир на весь мир!
Но Борзяк, словно холодной водой, окатил нас словами:
— Приказано всем сейчас же сесть в кабины и дежурить…
— Как так?
— А вот так, — Борзяк не изменил своей однотонной, педантичной интонации. — Приказ есть приказ. Поднимайтесь и расходитесь по самолетам.
На аэродроме возникла подъемная песня — зачихали, зафыркали моторы. Летчики одевались нехотя, изощренно выражаясь в адрес самураев. Начальник штаба зажег свет и, наблюдая за подъемом, объявил своим, никогда не меняющимся голосом:
— Могу вас обрадовать — сегодня во второй половине дня к нам прибывают артисты.
— А с утра приезжает группа маскировщиков… — продолжал Борзяк.
— Это зачем?
— Самолеты красить. Чтобы они на земле сливались с цветом степи, а в воздухе — с цветом неба.
— Нет ли такого средства, чтобы сделать их совсем невидимыми? — подал голос Молтенинов.
— А это уже от летчика зависит, — со сдержанной злостью отозвался Комоса. — У раззявы самолет всегда на виду и от одного косого взгляда японца может загореться.
— У меня есть четвертое сообщение, — перебил их Борзяк. — И очень приятное.
Установилась тишина. Даже перестали одеваться.
— Точно известно: Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 29 августа все летчики, участвовавшие в боях с мая и июня месяца, награждены орденами…
— Вот здорово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79