— Я бы уже давно… но как без отца? Два мальчика ведь… И эта ведьма еще… кружит, кружит… А мне он опостылел, ну совсем… со страхом жду его каждую ночь, с жутью… пьяный, грязный лезет в постель… скотина чище, ласковей… трясусь вся… Я вас прошу… — Она вдруг соскальзывает с табурета на пол и тянет к нам руки. — Ну, люди вы или нет?.. И дети же…
Гриша кидается ее поднимать.
Но в этот момент дверь кухни с треском распахивается и вбегает старуха. Она подскакивает к Анне Сергеевне и наотмашь бьет ее по лицу раз, другой…
— А-а, сука!.. На мужа родного!.. — вопит она. — Да я тебя… убью!.. Своей рукой убью!.. Морду искровеню!..
Тут уже вмешиваемся мы. Но скрутить старуху оказывается не так-то просто, она вырывается, кидается во все стороны, плюется, кусается и изрыгает площадную ругань. По мне, так лучше любой пьяный хулиган, чем вот такая фурия.
Анна Сергеевна забилась в угол и оттуда испуганно наблюдает за безобразной сценой.
А когда уже нам удается угомонить старуху, из-за стенки раздается тонкий детский плач, а другой голос, постарше, к тому же хриплый спросонья, недовольно басит:
— Мам, опять эта стерва на тебя гавкает? Зарежу я ее, увидишь…
— Тише, Юрочка, тише, — давясь слезами, отвечает Анна Сергеевна. — Спи, ради бога.
— Этот, что ли, припер? — продолжает допрашивать детский голос.
— Не пришел, не пришел. Спи.
— Ну и ладно… — засыпая, бормочет за стенкой мальчик. — Пусть только придет…
Старуху мы отводим в ее комнату, и она со стоном и руганью валится на тахту.
Потом мы возвращаемся в кухню, и я говорю Анне Сергеевне:
— Но где же он, Федор? Как до него добраться? Без этого ведь ничего нельзя предпринять.
— Он тут… Он недалеко… — еле слышно шепчет она. — В сарае… там…
— Анна Сергеевна делает слабый жест рукой.
Я низко склоняюсь, чтобы уловить эти тихие, шелестящие слова, и в этот момент раздается осторожный стук в окно.
Гриша мгновенно гасит свет, и я раздвигаю плотные занавески. За окном непроглядная темень. Но когда привыкают глаза, я начинаю различать возле дома чьи-то неясные тени, двух или даже трех человек.
— Я открою форточку, — говорю я Анне Сергеевне, — а вы спросите, что им надо.
И толкаю форточку.
— Чего надо? — громко, звенящим голосом спрашивает Анна Сергеевна.
— Здесь Лосев? Или Волович? — кричит со двора чей-то знакомый голос.
Свои! Уж не прислал ли кого-нибудь за нами Кузьмич? Так или иначе, но это свои. И я громко откликаюсь:
— Здесь мы. Это кто?
— Володя! И Константин Прокофьевич тоже здесь. Выходите. Дело есть.
— Сейчас!
Я закрываю форточку и обращаюсь к Анне Сергеевне:
— Так где же этот сарай, вы нам покажете?
— Ой, боюсь!.. Хотя… когда Федор придет домой, она ему все скажет… он и взаправду убьет… Ну, что за жизнь, господи…
— Так покажите же нам этот сарай. Хотя бы издали.
— Да, да… издали… сейчас оденусь.
— Мы обождем на крыльце, — говорит Гриша.
Во дворе нас поджидают Константин Прокофьевич, Володя и с ними какой-то незнакомый паренек.
— Товарищ из штаба дружины, — поясняет мне Володя и, обращаясь к пареньку, солидно, хотя и дружески, говорит: — Все. Спасибо. Вы свободны.
Оказывается, наши товарищи неожиданно получили вполне достоверные данные о том, что Иван Зинченко, которого они поджидали у него в доме, сейчас находится у Мухина.
Сообщил им об этом приятель Ивана, зашедший вечером в гости к его сестре. Это подтвердила в конце концов и сама сестра, до того молчавшая как рыба. Только вчера она завезла к Федору домой какие-то вещи для Ивана и отдала их старухе, которая обещала все это тут же ему передать.
— Так что они где-то здесь, близко, — заключает Володя.
— Сейчас нам покажут, где они, — загадочно и чуть торжествующе говорит Гриша.
Вскоре на крыльцо выходит Анна Сергеевна, и мы в кромешной тьме молча следуем за ней, то и дело спотыкаясь и налетая друг на друга. Как слепцы, вытянув вперед руки, мы ощупываем стены и углы бесчисленных ветхих сараев, между которыми порой еле протискиваемся. Анна Сергеевна изредка останавливается и поджидает нас. Она легко ориентируется в этом лабиринте. А я вот не сразу соображаю, что мы находимся уже в соседнем дворе. Это мне удается, только когда мы осторожно огибаем ветхий одноэтажный домик с высокой покатой крышей и ставнями на окнах, которого не было во дворе, где живет Федор.
Пока мы пробираемся вслед за Анной Сергеевной, я пытаюсь составить план дальнейших действий. Прежде всего надо будет обследовать тот сарай снаружи, а потом уже попытаться неслышно проникнуть в него, если…
Но тут я неожиданно в темноте наталкиваюсь на остановившуюся Анну Сергеевну.
— Вон, видите? — волнуясь, шепчет она, притянув меня за рукав к себе и указав другой рукой в сторону неясно темнеющего и, кажется, довольно большого сарая в нескольких шагах от нас.
— А кто там еще, кроме Федора? — тоже шепотом спрашиваю я. — Не знаете?
— Откуда же мне знать? Иван небось, — торопливо отвечает Анна Сергеевна и добавляет: — Ну, я побежала.
Она неслышно и мгновенно растворяется в темноте. Да, сами мы в жизни не нашли бы этот сарай не только ночью, но, наверное, и днем тоже.
Как же надо было оскорбить и обидеть женщину, унизить ее и заставить возненавидеть, чтобы она решилась на такой поступок.
Тем временем мы, не сговариваясь, начинаем именно с того, о чем я и думал. Мы осторожно и неслышно обследуем снаружи сарай. В темноте, когда больше доверяешь рукам, чем глазам, это занимает немало времени. В конце концов мы устанавливаем, что дверь тут одна и она плотно заперта изнутри. Больше никаких выходов из сарая обнаружить нам не удается.
У нас с собой фонари, но мы не решаемся пока прибегнуть к их помощи. Поэтому все приходится обшаривать на ощупь, при этом чутко прислушиваясь к тому, что происходит в сарае. Но там стоит глухая, просто мертвая тишина, и на миг у меня даже закрадывается сомнение: да есть ли там вообще кто-нибудь? Вот только дверь… она заперта. А снаружи торчат пустые петли для замка. И в ней нет врезного замка, который можно запереть ключом снаружи. Нам не удалось его нащупать. Значит, дверь заперта изнутри.
Мы собираемся в стороне от сарая и шепотом обсуждаем, как поступить дальше. Тихо отпереть дверь не удастся. Это ясно. Взламывать ее бессмысленно. Может быть, постучать и вызвать Федора, а в крайнем случае объяснить ему через дверь, что сопротивляться бесполезно и даже вредно? Пожалуй, ничего больше не остается, и это самое разумное.
— Чердак, — шепчет Константин Прокофьевич. — Вон он какой высокий. Наверное, есть перекрытие. Это надо обследовать. Давайте кто-нибудь туда.
Верно. Чердак надо непременно обследовать. А вдруг через него можно неслышно проникнуть в сарай? Кроме того, через него можно и скрыться из сарая.
После короткого совещания на чердак вскарабкивается Володя, предварительно встав мне на плечи.
— Только тихо, — шепчу я ему. — Медленно и тихо…
Довольно простая эта процедура занимает, однако, немало времени. Ведь все, каждое движение — на ощупь, затаив дыхание, семь раз отмерив и приладившись.
Но вот Володины ноги отделяются от моих плеч. Он подтягивается на руках и осторожно протискивается в небольшое чердачное оконце, которое он предварительно с трудом открыл, чуть не обломав ногти и знатно намяв мне плечи.
Я прислушиваюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98