Спустя несколько минут, захватив с собой еще одного сотрудника, двух комсомольцев-дружинников в качестве понятых и прикомандированного к нам железнодорожным начальством молчаливого усатого дядю из службы резерва, мы шагаем в темноте по шпалам, огибаем черные, застывшие вагоны, домики для рабочих, стрелки. В этом бесконечном лабиринте поездов можно заблудиться и днем. Какой-то вымерший, таинственный город на колесах.
Но где-то вдруг мелькает свет, хотя мы еще довольно долго пробираемся к нему, огибая цепочки вагонов.
Вот наконец и нужный нам состав. Окна его вагонов освещены, кое-где мелькают людские тени.
Мы разыскиваем начальника поезда и объясняем причину своего появления. Он не удивляется, он уже знает об аресте Горбачева и ждет дальнейших неприятностей.
Вся процедура изъятия краденых вещей — а я не сомневаюсь, что они краденые, хотя формально они так будут называться лишь после опознания их Ниной или Полиной Ивановной, — вся процедура эта занимает немало времени и достаточно неприятна. Немало времени это занимает потому, что приходится составлять протоколы «выемки» этих вещей, а до этого прождать чуть не час, пока приедет следователь, которому поручено вести дело Горбачева и группы связанных с ним спекулянтов. Кроме протоколов, мы подробно записываем показания обеих женщин о том, как эти вещи к ним попали, причем вторая из проводниц вначале вообще не желала выдать платье, а затем попыталась умолчать о некоторых подробностях своей сделки с Горбачевым. Освобождаемся мы только в третьем часу ночи. И всю длинную дорогу домой я мечтаю только об одном: бухнуться в постель и уснуть.
— Ничего не знаю, — резко заявляет мне Горбачев на следующее утро, когда я вместе со следователем вызываю его на допрос. — Ничего не знаю и знать не желаю! Провокация! Я буду жаловаться!
— Что именно вы считаете провокацией? — вежливо осведомляется следователь.
— Мой арест, что же еще! Предупреждаю: вам это даром не пройдет. Я до генерального прокурора дойду! Я ваши номера знаю! Ученый!
— Спешите, Горбачев.
— Что значит «спешите»?
— Надо бы сначала узнать, в чем вас обвиняют.
— Знать не желаю!
— Ну-у, что это за позиция? — усмехается следователь. — Другой на вашем месте сперва бы выяснил, не только в чем обвиняют, но и чем обвинение доказывают. А потом бы уж решал, жаловаться ему или защищаться.
Горбачев тяжело разваливается на стуле, огромный, рыхлый, у него бритая до глянца, крупная голова, оплывшее бабье лицо и живые, очень сметливые глаза.
— Ну ладно, — снисходительно соглашается он. — Выкладывайте, что у вас там есть.
Прищурившись, он в упор смотрит на меня.
— Следователь, — говорю я, — предъявит вам обвинение в хищении продуктов, в спекуляции, в подделке документов и в сокрытии прошлых судимостей.
— Так это следователь, — насмешливо говорит Горбачев. — Ну, а вам что от меня надо?
— Чтобы вы ответили на один вопрос: откуда у вас вещи Веры Топилиной, вашей соседки по квартире?
— Какие еще вещи? — враждебно спрашивает Горбачев. — Чего вы мне клеите. У меня грехов и так хватает.
Я терпеливо перечисляю: костюм, кофточка, платье, и называю людей, у которых эти вещи обнаружены.
— Врут они! — хладнокровно заявляет Горбачев.
— Что врут?
— Все! И вы на меня это дело лучше не вешайте. Не пройдет! Я и дома-то в ту ночь не был.
— Это кто-нибудь может подтвердить?
— Э-э, уважаемый, на такой крючок меня не подденешь. Я воробей стреляный. Это вы доказывайте. А я погляжу, что у вас получится. Кто меня дома видел? Кто видел, что я эти тряпки у Верки брал? Никто не видел. Нет таких людей, понятно? Значит, и прямых улик у вас нет. А на косвенных вы далеко не уедете. Сто раз суд будет возвращать на доследование. Мартышкин труд. А я вам ничего не скажу. Положь мне прямые улики, тогда поговорим. Вот так.
Глава 5.
НАШИ НЕОБЫЧНЫЕ ПОХОРОНЫ
Я сижу в кабинете Кузьмича и от досады прошу разрешения закурить, совершенно забыв на миг наше неписаное правило не курить в его кабинете.
— Перебьешься, — говорит Петя Шухмин.
— Пусть потянет, — сухо разрешает Кузьмич. — Ишь какой расстроенный. Как будто он ожидал, что этот Горбачев упадет перед ним на колени и все расскажет. А он, милый ты мой, всю юриспруденцию знает не хуже нас с вами. Имел возможность изучить. На собственном опыте. И он прав, конечно: выкладывай доказательства. А у нас…
— Но вещи же! Вещи же с кражи! — не выдерживаю я.
— Ну и что? — сердито спрашивает Кузьмич. — А как они к нему попали, ты знаешь? Да он скажет, что купил по дешевке у какого-то бродяги на вокзале. Или под забором нашел. И все. Ты ничего не докажешь.
Да, с задержанием Горбачева и обнаружением у него краденых вещей дело нисколько не продвинулось вперед. Ведь мы и раньше, от Жилкина, знали, что у Горбачева каким-то образом появились вещи Веры Топилиной. Кстати, сегодня утром и Нина, и Полина Ивановна опознали обе вещи, платье и кофточку. Но откуда они взялись у Горбачева, остается неясным.
— Неизвестно даже, ездил он в ту ночь домой или нет, — задумчиво говорит Петя Шухмин. — Вот черт!
— Кто был с ним ночью в вагоне-ресторане? — спрашивает Кузьмич. — Ты выяснил?
— Конечно, — отвечаю я и безнадежно машу рукой. — Никто не видел, чтобы он уезжал куда-нибудь.
— Кто же все-таки был? — невозмутимо повторяет свой вопрос Кузьмич. — Давай назови.
— Ну, официантка была. Та самая, что потом заболела в пути. Повар был. Слесарь, электрик. Потом экспедитор, который продукты привез. Двое грузчиков.
— Грузчиков?! — подскакивает на своем стуле Петя.
— Можешь не волноваться. Совсем другие грузчики.
— А те? Они тоже в ту ночь были на вокзале? — не унимается Петя.
— Неизвестно. Зинченко ничего про это не сказал. Но вообще-то они все там возле ворот и на путях крутятся. Как кликнут, так и бегут. Паспортов не спрашивают и регистрации не ведется. На два-три часа живая сила нужна, чтобы продукты быстрее перегрузить. Вот и все.
— С кем же ты про Горбачева говорил? — спрашивает Кузьмич.
— С поваром. Со слесарем. С экспедитором. Никуда, говорят, он надолго не отлучался. Но они тоже не всю ночь, конечно, при нем находились.
— М-да. С этой стороны, пожалуй, не подберешься, — соглашается Петя. — А ведь подход должен быть. Взять хоть Зинченко…
— А! — безнадежно машу я рукой. — Этот больше ничего не скажет, пока мы того бандита не поймаем, Федьку.
— По кличке Слон, — безразличным тоном добавляет Кузьмич.
Мы с Петей на минуту умолкаем, ожидая, не сообщит ли Кузьмич еще что-нибудь об этом Федьке. Мы, конечно, не забыли, что Федькой Кузьмич занялся сам, занялся потому, что тот совершил слишком уж дерзкое и опасное преступление, и еще потому, что каждый час пребывания его на свободе грозит бедой. Ну, а когда Кузьмич за что-то берется, то можно ожидать открытий и почище того, какая у этого бандита Федьки имеется кличка. Однако расспрашивать Кузьмича мы не решаемся, да и бесполезное это занятие. Кузьмич сообщает всегда только то, что нужно знать по тому или иному делу, и очень редко то, что знать нам интересно и любопытно; так что расспросами у него все равно ничего не добьешься.
— И вот еще что не забудьте, — говорит Кузьмич. — Завтра в семнадцать часов хороним Воловича. Из морга районной больницы выносим. Знаете, где она?
— Найдем, — киваю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98