Председатель просто ахнул от такой наивности и, в первый момент не сообразив, начал было спорить и что-то Вере доказывать. Но только когда она воскликнула: «Выходит, по-вашему, товарищ Меншутин жулик, что ли?» — председатель опомнился и начал бить отбой. Но, кажется, было уже поздно, и Вера что-то заподозрила. Вот такой эпизод произошел, когда Вера привезла те документы.
Обратно Вера, кроме денег, увезла ящик каких-то дефицитных продуктов для Меншутина. Председатель хотел «организовать» такой же и для нее, но Вера категорически отказалась.
За время, истекшее со дня зачисления Меншутина на должность, колхоз получил из Москвы две легковые машины, два пикапа, микроавтобус и три грузовые машины. Словом, риск и затраты ловкача председателя окупились сполна, «его человек» действовал в Москве безотказно. А соседние колхозы, между прочим, не получили ничего, хотя нуждались в транспорте, конечно, не меньше, а то и больше и ходатайств слали тоже не меньше.
Итак, с одной стороны, Вера подписала явно незаконную бумагу. С другой стороны, она решительно отказалась и от денег, и от подарка председателя колхоза. Как это понять? Зная Веру, можно предположить только одно: Меншутин уговорил или обманул ее, а может быть, и просто заставил подписать ту бумагу. И вознаграждение за это Вера не пожелала получать ни в какой форме. Значит, она чувствовала вину. Можно представить себе ее состояние в то время. Как она, должно быть, металась, как мучилась, как искала выход!
В этом состоянии даже Вера, замкнутая, молчаливая, необычайно застенчивая, и та неминуемо должна была себя чем-то выдать окружающим, хоть чем-то поделиться с ними. С кем же? В первую очередь, конечно, с самыми близкими. Ведь вот, например, Вера решила уйти с работы. Теперь-то понятно почему. Дело тут не в болезни, не в усталости или неудовлетворенности работой. Дело тут в стыде и в страхе. Но главным образом в стыде, в неспособности к обману и в невозможности избежать его, пока она работает под началом Меншутина. И Вера поделилась своим решением уйти с Любой, с Катей и, кажется, с сестрой, с Ниной, как раз с самыми близкими ей людьми. Но поделилась не до конца, причину ухода она им не сказала, истинную причину. Не решилась. Может быть, она еще чем-то поделилась с этими людьми, хоть чуть-чуть приоткрылась им? Я теперь, кажется, пойму любой ее намек.
И я решаю проверить свои предположения.
Для начала я отправляюсь в Подольск, предварительно сговорившись с Ниной по телефону.
Мы встречаемся с ней в обеденный перерыв у дверей ее учреждения, и я провожаю Нину до дому. По дороге нам поговорить не удается. К сожалению, у Нины здесь, в Подольске, миллион знакомых, она не успевает сказать мне и двух слов, как уже с кем-то оживленно здоровается, что-то кому-то кричит и машет рукой или просто лучезарно и кокетливо улыбается.
Дома нас встречает, тоже пришедший обедать, ее супруг, невысокий, белобрысый крепыш с вкрадчивыми, обволакивающими манерами и рысьими глазами. Кроме него, в доме еще оказываются Нинина свекровь и старая-престарая, однако весьма говорливая бабушка, глухая и громкоголосая.
Эта самая бабушка переполняет чашу моего терпения, и я сухо объявляю, что мне надо поговорить с Ниной наедине. Никто, естественно, не возражает, все знают, откуда и зачем я приехал. Виктор — так зовут Нининого супруга — услужливо провожает нас в соседнюю комнату и осторожно прикрывает дверь. Теперь наконец я могу объяснить Нине, что мне от нее надо. И Нина задумывается, хмуря тонкие, подщипанные брови. Ей тяжело думать о Вере, я это чувствую.
— Ну вот однажды, — вспоминает наконец Нина, — она была у нас и спрашивает Витю: «Что бывает за обман?» А он говорит: «Смотря какой обман». А Вера говорит: «Ну, например, если человек получает то, что ему не положено». Ну, Витя, конечно, смеется. А я вижу, у Верки губы дрожат. А Витя спрашивает: «Что ж он, по фальшивым документам чего-то получает?» — «Нет, говорит, не по фальшивым, но нечестно». Витя говорит: «Так не бывает. Если документы в порядке, значит, все честно». А Верка моя трясет головой и чуть не плачет. «Бывает, говорит, бывает. Я знаю». Ну, словом, ни до чего не договорились. Не захотела она больше ничего сказать. Она вообще о своей работе ничего не рассказывала. Как будто в почтовом ящике работала и одни секреты у них там.
Вот и все, что Нина может вспомнить. К сожалению, это ничего не объясняет. Хотя и свидетельствует, в каком напряжении и страхе жила Вера все это время, как терзала ее мысль о неправде, о нечестности сегодняшней ее жизни.
На следующий день, в обеденный перерыв, я еду к Любе. Но в министерство на этот раз не захожу, а встречаюсь с девушкой на улице, у входа. Мы сворачиваем с Садового кольца на какую-то узкую, тесную улицу.
— Скажите, Люба, вы не замечали, чтобы Вера что-то скрывала, чего-то боялась? — спрашиваю я.
— Нет, — подумав, качает головой Люба, — этого я не замечала. Она, по-моему, нервничала, она… вы говорите, боялась?
— Ну, может быть, вам что-то показалось странным в ее поведении, что-то вас удивило?
— Ну что же могло меня удивить? У нее своя работа, у меня своя…
— Но по каким-то делам вы все-таки сталкивались?
— Какие там дела, — Люба машет рукой. — Передам на подпись бумагу или письмо, попрошу конверт, чистый бланк.
— У каждого главка свой бланк?
— Конечно. Ой, я вспомнила, что меня однажды удивило, — Люба усмехается. — Пустяк, конечно.
— Все-таки что же?
— Однажды я встретила Веру в секретариате, она несла бланки другого главка, не нашего. Увидела меня и почему-то смутилась. А может, мне и показалось.
— Какого именно главка, не помните?
— Конечно, помню…
И Люба называет мне тот самый главк, на бланках которого были отпечатаны фальшивые письма в областные управления сельхозтехники.
— …А потом, — продолжает вспоминать она, — ну, буквально через час, наверное, я зашла к Станиславу Христофоровичу с бумагами, а он диктует что-то Вере, она печатает. Увидел меня и сразу умолк, прямо на полуслове. Так это странно мне показалось. А печатала Вера на бланках того главка, я заметила. Это меня тогда тоже удивило. Но все это, в общем, тоже пустяки.
— А кому эти письма адресовались, вы не знаете?
Люба пожимает плечами.
— На места шли. Но обычно мы все письма сдаем в экспедицию. А эти… Вера сама приезжим товарищам отдавала. Я, например, у Фоменко такое письмо видела. Вера сказала, что так начальство велело. Вполне возможно, кстати. Но ведь вам надо, наверное, совсем другое? Вы мне поточнее скажите, что именно.
Я чувствую, как Люба мечтает хоть чем-то быть мне полезной. Она и не подозревает, что уже мне помогла.
— Что же еще вы помните странного в ее поведении? — спрашиваю я. — Может быть, она делилась с вами какими-нибудь неприятностями?
— Неприятностями?.. Не помню… Знаете, вот однажды она мне сказала… когда я ее попросила… — Она вдруг смущается, — ну, в общем, не рассказывать девчатам про одну историю… А Вера мне говорит: «Ох, устала я от чужих секретов! Ты даже не представляешь, как устала». И такая, знаете, тоска у нее в голосе была, ой, прямо невозможно! Сейчас и то вспомнить не могу спокойно.
Люба отворачивается.
Мне уже многое ясно с этими фальшивыми письмами. Я теперь вижу, как постепенно запутывалась Вера, как все глубже затягивал ее Меншутин в это болото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98