Но какой же испуг, когда непрерывно сообщается о собственной несостоятельности… Или для того, чтобы обмануть противника; он поверит, что у нас ничего нет, а вдруг окажется, что «все есть»… Но, во-первых, так делают, когда хотят его вызвать на объявление войны; а кто же этого теперь хочет?!.. А во-вторых, такой образ действий предполагает участие всех военных, парламентариев и особенно журналистов в грандиозном «обманном заговоре»; сговорились и обманывают, да еще как… «глазом не моргнут», «комар носу не подточит», так ловко… Последнее предположение мы предоставим наивным людям.
Эта откровенность в ведении государственных дел (и притом – дел самого острого, судьбоносного значения!) является, по-видимому, симптомом замечательной общей доверчивости. Тот, кто следит за мировой прессой, постоянно спрашивает себя: как возможно, что к самым стратегически важнейшим изысканиям, к самым конфиденциальным работам министерств иностранных дел – допускаются все эти Алжер Хиссы, Фуксы, Гольды, Жулье-Кюри и другие? Откуда это предположение, что «всякий человек – джентльмен», что все салонно-обходительные люди – честнейшие ребята, что всякий натурализовавшийся в стране бродяга – никак не может быть предателем и шпионом? Объяснений нет. Остается только констатировать факт, столь часто отмеченный русской честной эмиграцией: политические бактерии имеют свои таинственные ходы, которыми они пробираются повсюду, особенно в министерства иностранных дел; а политические лейкоциты («белые»), с правдивостью и неподкупностью которых должны считаться и друзья, и враги, – не имеют этих «водосточных» ходов, гнушаются ими и остаются дезавуированными, подверженными всякой инсинуации и клевете. Западные народы верят кривым и не верят прямым, – и притом себе в сущую опасность и в сущий вред. И когда они опомнятся и начнут учиться не доверять ловким бродягам, то эти же ловкие бродяги, уже вцепившиеся в их организации наподобие клещей, научат их, в порядке диверсий, не доверять прямым и посадить «к разбору и сортировке» людей – новых проходимцев. Так было, напр., уже с германцами, где в министерстве Розенберга – личным составом «будущей» германской администрации в России заведовал один балтиец, известный агент НКВД, вырученный Розенбергом «по родству» из концентрационного лагеря гестапо…
С публичной дипломатией и стратегией мы уже имели дело в России. Когда в 1917 году началась революция, то из левого лагеря, приблизительно от Керенского до Ленина, раздались самые резкие, «обличительно-разоблачительные» протесты против тайной дипломатии и тайной стратегии. Казалось, корень бедствий и неудач был найден: демократические массы не имели возможности контролировать дипломатию и стратегию императорской России; стоит им только взяться за дело – и все пойдет иначе; стоит только извлечь на свет и начать публично обсуждать и решать вопросы о державных сношениях, соглашениях и проблемах русского государства, а также о целях, средствах и способах ведения войны – и все будет спасено. Волна этого противогосударственного психоза захватила и трезвого, но глубоко бестактного Милюкова, и он поспешил выступить в момент всероссийского крушения с гласным требованием «проливов»…
Грустно и постыдно вспомнить тот бедлам, который начался тогда в совдепах и на фронте. Мы с гневом и ужасом следили за этим сознательным и вызывающим попранием всех аксиом дипломатии и стратегии, кончая солдатским голосованием наступления на фронтовых митингах. Вывод напрашивался сам собой: дилетанты дорвались до власти; агенты врага провоцируют их на непоправимые и гибельные поступки; февральская интеллигенция губит войну и Россию; мы катимся в пропасть… Опасения и предчувствия наши оправдались… Какие уж уроки мы должны извлечь из всего этого?
* * *
Никакое государство, – ни авторитарное, ни демократическое, ни монархию, ни республику, – нельзя строить на всеобщем, братолюбиво-сентиментальном доверии. Такое доверие уместно только в сердце праведного пустынножителя; уже в монастырском быту оно неуместно.
Это совсем не значит, что в политике, дипломатии и стратегии надо «всем не доверять». Но для доверия необходимо иметь серьезные основания. Доверяющий несет ответственность за свое доверие: ибо он доверяет не только себя и свою жизнь (подобно отшельнику), а дело своего народа и государства. Здесь прежде чем «отрезать», надо семь раз «примерить» и проверить, чтобы самому не оказаться по недосмотру – причастным измене и предательству.
Мера доверия различна: в политике – в дипломатии – и в стратегии; но во всех трех сферах она строго обусловлена и ограничена.
Политика отнюдь не состоит в говорении речей: это лишь поверхностная видимость ее; это иллюзия наивных людей; это ее «полая вода». Настоящая, серьезная и глубокая политика состоит в молчании и действовании. Надо молча готовить дело и говорить лишь в ту меру, в какую слова необходимы и насыщены волевым молчанием и подготовкою дела. Последние годы русской государственности выдвинули два противоположные облика политического «оратора»: дивное красноречие П. А. Столыпина, насыщенное молчаливою мыслью и волевым действованием, и аффектированное пусторечие Керенского, с его позой, фразой, безмыслием и безволием.
Серьезный политик должен научиться молчать: надо говорить только необходимое и не вредящее. Надо понять, что в политике все преждевременно высказанное может стать неосуществимым именно потому, что оно было высказано, и притом преждевременно. Семьдесят семь политических противников, узнав о твоем замысле, бросятся тебе наперерез и воздвигнут семьдесят семь препятствий, – по общему правилу парламентаризма: «я не дам тебе сделать это, потому что я сам хочу выдвинуться»… И сто семьдесят семь болтунов подхватят твой план, исказят его, разгласят всякий вздор, посеют недоразумения, вызовут смуту и возбудят против тебя вихрь того «общественного мнения», которое несет пыль и подымает мусор к небу…
Настоящая политика есть школа волевого молчания и решительного действования. К этому волевому молчанию, к этой страстной решительности советский террор воспитывает русский народ против своей собственной воли.
Еще несравненно большее значение имеет молчание в дипломатии и стратегии. Разговорчивый дипломат и экспансивный стратег подобны человеку, который, играя в карты, держит их лицом к противнику, а крапом к себе; или тому, который, начиная шахматную партию, отвинчивает у себя свою, данную от природы, тайномыслящую голову и привинчивает себе стеклянную, насквозь прозрачную башку. О Святославе рассказывают, будто он, собираясь в поход на соседей, посылал сказать им «иду на вы»; наивная легенда… трогательное полурыцарство… устаревшая манера оборонять свой народ.
Дипломат и стратег связаны прежде всего блюдением тайны, полной тайны, – такой, что даже самая наличность тайны должна быть скрыта за легкой и естественной, добродушной любезностью. Ибо если кто ведет себя «таинственно» и явно что-то скрывает, то он пробуждает этим в окружающих любопытство; а уж любопытные таковы: пронюхав тайну, они не успокаиваются до тех пор, пока не дознаются, в чем она… Дипломату и стратегу нужна простота и видимая «откровенность» при полной замкнутости:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Эта откровенность в ведении государственных дел (и притом – дел самого острого, судьбоносного значения!) является, по-видимому, симптомом замечательной общей доверчивости. Тот, кто следит за мировой прессой, постоянно спрашивает себя: как возможно, что к самым стратегически важнейшим изысканиям, к самым конфиденциальным работам министерств иностранных дел – допускаются все эти Алжер Хиссы, Фуксы, Гольды, Жулье-Кюри и другие? Откуда это предположение, что «всякий человек – джентльмен», что все салонно-обходительные люди – честнейшие ребята, что всякий натурализовавшийся в стране бродяга – никак не может быть предателем и шпионом? Объяснений нет. Остается только констатировать факт, столь часто отмеченный русской честной эмиграцией: политические бактерии имеют свои таинственные ходы, которыми они пробираются повсюду, особенно в министерства иностранных дел; а политические лейкоциты («белые»), с правдивостью и неподкупностью которых должны считаться и друзья, и враги, – не имеют этих «водосточных» ходов, гнушаются ими и остаются дезавуированными, подверженными всякой инсинуации и клевете. Западные народы верят кривым и не верят прямым, – и притом себе в сущую опасность и в сущий вред. И когда они опомнятся и начнут учиться не доверять ловким бродягам, то эти же ловкие бродяги, уже вцепившиеся в их организации наподобие клещей, научат их, в порядке диверсий, не доверять прямым и посадить «к разбору и сортировке» людей – новых проходимцев. Так было, напр., уже с германцами, где в министерстве Розенберга – личным составом «будущей» германской администрации в России заведовал один балтиец, известный агент НКВД, вырученный Розенбергом «по родству» из концентрационного лагеря гестапо…
С публичной дипломатией и стратегией мы уже имели дело в России. Когда в 1917 году началась революция, то из левого лагеря, приблизительно от Керенского до Ленина, раздались самые резкие, «обличительно-разоблачительные» протесты против тайной дипломатии и тайной стратегии. Казалось, корень бедствий и неудач был найден: демократические массы не имели возможности контролировать дипломатию и стратегию императорской России; стоит им только взяться за дело – и все пойдет иначе; стоит только извлечь на свет и начать публично обсуждать и решать вопросы о державных сношениях, соглашениях и проблемах русского государства, а также о целях, средствах и способах ведения войны – и все будет спасено. Волна этого противогосударственного психоза захватила и трезвого, но глубоко бестактного Милюкова, и он поспешил выступить в момент всероссийского крушения с гласным требованием «проливов»…
Грустно и постыдно вспомнить тот бедлам, который начался тогда в совдепах и на фронте. Мы с гневом и ужасом следили за этим сознательным и вызывающим попранием всех аксиом дипломатии и стратегии, кончая солдатским голосованием наступления на фронтовых митингах. Вывод напрашивался сам собой: дилетанты дорвались до власти; агенты врага провоцируют их на непоправимые и гибельные поступки; февральская интеллигенция губит войну и Россию; мы катимся в пропасть… Опасения и предчувствия наши оправдались… Какие уж уроки мы должны извлечь из всего этого?
* * *
Никакое государство, – ни авторитарное, ни демократическое, ни монархию, ни республику, – нельзя строить на всеобщем, братолюбиво-сентиментальном доверии. Такое доверие уместно только в сердце праведного пустынножителя; уже в монастырском быту оно неуместно.
Это совсем не значит, что в политике, дипломатии и стратегии надо «всем не доверять». Но для доверия необходимо иметь серьезные основания. Доверяющий несет ответственность за свое доверие: ибо он доверяет не только себя и свою жизнь (подобно отшельнику), а дело своего народа и государства. Здесь прежде чем «отрезать», надо семь раз «примерить» и проверить, чтобы самому не оказаться по недосмотру – причастным измене и предательству.
Мера доверия различна: в политике – в дипломатии – и в стратегии; но во всех трех сферах она строго обусловлена и ограничена.
Политика отнюдь не состоит в говорении речей: это лишь поверхностная видимость ее; это иллюзия наивных людей; это ее «полая вода». Настоящая, серьезная и глубокая политика состоит в молчании и действовании. Надо молча готовить дело и говорить лишь в ту меру, в какую слова необходимы и насыщены волевым молчанием и подготовкою дела. Последние годы русской государственности выдвинули два противоположные облика политического «оратора»: дивное красноречие П. А. Столыпина, насыщенное молчаливою мыслью и волевым действованием, и аффектированное пусторечие Керенского, с его позой, фразой, безмыслием и безволием.
Серьезный политик должен научиться молчать: надо говорить только необходимое и не вредящее. Надо понять, что в политике все преждевременно высказанное может стать неосуществимым именно потому, что оно было высказано, и притом преждевременно. Семьдесят семь политических противников, узнав о твоем замысле, бросятся тебе наперерез и воздвигнут семьдесят семь препятствий, – по общему правилу парламентаризма: «я не дам тебе сделать это, потому что я сам хочу выдвинуться»… И сто семьдесят семь болтунов подхватят твой план, исказят его, разгласят всякий вздор, посеют недоразумения, вызовут смуту и возбудят против тебя вихрь того «общественного мнения», которое несет пыль и подымает мусор к небу…
Настоящая политика есть школа волевого молчания и решительного действования. К этому волевому молчанию, к этой страстной решительности советский террор воспитывает русский народ против своей собственной воли.
Еще несравненно большее значение имеет молчание в дипломатии и стратегии. Разговорчивый дипломат и экспансивный стратег подобны человеку, который, играя в карты, держит их лицом к противнику, а крапом к себе; или тому, который, начиная шахматную партию, отвинчивает у себя свою, данную от природы, тайномыслящую голову и привинчивает себе стеклянную, насквозь прозрачную башку. О Святославе рассказывают, будто он, собираясь в поход на соседей, посылал сказать им «иду на вы»; наивная легенда… трогательное полурыцарство… устаревшая манера оборонять свой народ.
Дипломат и стратег связаны прежде всего блюдением тайны, полной тайны, – такой, что даже самая наличность тайны должна быть скрыта за легкой и естественной, добродушной любезностью. Ибо если кто ведет себя «таинственно» и явно что-то скрывает, то он пробуждает этим в окружающих любопытство; а уж любопытные таковы: пронюхав тайну, они не успокаиваются до тех пор, пока не дознаются, в чем она… Дипломату и стратегу нужна простота и видимая «откровенность» при полной замкнутости:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128