– Он похож на Франшота Тона, – авторитетно установила Клара. – Только поменьше ростом.
– Теперь я вижу, что ты и правда с удовольствием бы его выжала, – заметила Фани.
Американка усмехнулась снисходительно и не сочла нужным ответить. Она уже вырвала Мюрье из рук Фани и была полна тщеславной гордости, но отчасти и сочувствия к своей приятельнице. Бедная Фани! Когда в женщине нет изюминки, ей ничто не поможет!
В это время монах кончил молитву и спокойно принялся за еду. Ужин его был самый дешевый – такой, наверное, заказывали бедняки и странники на первом этаже. Немного вареного гороха, капуста и сало – все в одной тарелке. Пока он ел, а Фани спорила с друзьями – она настаивала, чтобы они подольше пробыли в Авиле, – с шоссе послышались громкие голоса и шум грузовика. Трактирщик выскочил из комнаты, но никто не обратил на это внимания.
Джек, по природе не злопамятный и не ревнивый, а только вспыльчивый и избалованный, снова почувствовал расположение к монаху и, перебросившись с ним несколькими словами, решил, несмотря на протесты Фани, послать ему бутылку вина. Монах принял ее с благодарностью, но попросил позволения выпить вино на следующий день. Четверка опять повела вполголоса иронический разговор, которого монах не слышал, так как столик его стоял в противоположном углу комнаты.
– Держу пари, он вообще не станет ее пить, – сказал Джек сердито.
– Куда же он ее денет?
– Может, кому-нибудь подарит.
– Или сам выхлещет перед сном, – предположила Клара.
– Ну и что из этого? – спросила Фани.
– А ты готова стать его адвокатом, дорогая?…
– Чем он нас оскорбил?
– Как чем? – спросил Джек, уже сильно захмелевший, – Можно ли представить себе более дерзкую надменность?
– Глупости!.. Он держится совершенно естественно.
Они уже готовы были поссориться, когда монах кончил ужинать и оперся локтем о стол. Видимо, ему хотелось уйти, но из вежливости он решил поговорить с ними несколько минут. Или, может, он делал это в силу привычки изучать людей. Его красивые глаза остановились по очереди на каждом.
– Вы… вероятно, туристы?… – спросил он вежливо.
– Вроде того, – развязно ответил Джек. – Ищем потехи по всей Испании.
– Так делает большинство иностранцев, которые не знают нашей страны, – кротко заметил монах.
– Мы из таких.
– Может быть, вы гордитесь этим? – внезапно спросил испанец.
– Конечно, – ответила Фани за Джека, – потому что мансанилья сразу бросается нам в голову.
Она сказала это по-испански, к удивлению монаха, который улыбнулся п пробормотал понимающе:
– Yo lo veo!..
Он посмотрел на нее своими пронзительными, блестящими, как черный бриллиант, глазами, точно хотел сказать: «Спасибо, но меня ничуть не задевает поведение этого сеньора!» Фани ощутила волнение от этой мгновенной солидарности, установившейся между ними. Присутствие монаха сразу заглушило раздражение, которое вызывал у нее флирт Клары и Мюрье.
Кюре действовал на нее как мансанилья или, точнее, вместе с мансанильей вносил в обстановку что-то гипнотическое, возбуждающее и приятное… Это матовое испанское лицо, блеск зубов, нервная южная красота, аскетически сжатые губы и твердый блеск глаз в таком странном сочетании с христианским смирением были поистине пленительны и овладевали всем ее существом. Молчание, наступившее после глупой выходки Джека, прогнало бы монаха, если бы Фани не постаралась задержать его еще немного.
– К какому ордену вы принадлежите, отец? – спросила она почтительно.
– Ого, она называет его «отец»! – вырвалось у Клары. И американка громко захохотала, потому что тоже была пьяна.
– Я из Христова воинства, – ответил монах, не обращая внимания на смех.
– Что это за общество? – спросил Джек.
– Это не общество, сэр, а религиозный орден, основанный нашим духовным отцом Лойолой.
– А-а! Значит, вы иезуит? – торжественно установила Клара и обвела взглядом всю компанию, точно хотела сказать: «Наконец-то мы его поймали!»
– Это слово звучит у нас не слишком лестно, – заявил Джек.
– В этом виноваты наши враги, – ответил монах.
– А почему у вас есть враги?
– Потому что даже у самого Христа было мало друзей.
– Какие цели у вашего ордена?
– Они просты, но мне не дозволено излагать их по трактирам.
– Может, вы изготовляете ликеры? – спросила Клара.
– Нет, благородная мисс.
– Вы не обязаны отвечать на глупые вопросы, – заявила Фани решительно.
– Знаю, – смиренно ответил монах, – но я не считаю господ глупыми.
– Мы только нечестивые, – сказал Джек.
– И избалованные, – добавила Фани.
Клара и Джек набросились на нее с ироническими упреками, но Фани не обратила на них внимания. Она не спускала глаз с монаха, который опять посмотрел на нее слегка озадаченно, точно удивлялся, что она так реагирует на выходки своих друзей и даже готова рассориться с ними ради него. Они обменялись взглядами и снова молча согласились, что Клара и Джек – избалованные дети, на дерзость которых но следует обращать внимания. Но нахальство американцев уже перешло все границы. И тем не менее в терпении монаха было не безразличие, а достоинство человека, превосходящего их неизмеримо. Может быть, он вел себя так, подчиняясь только правилам ордена. Может быть, если бы этот человек – его властные с жестокой складкой губы, острый взгляд, в котором горели неукротимые фанатичные огоньки, утонченность всего его облика выдавали идальго, облачившегося в рясу por convicci?n, – может быть, если бы этот человек находился где-нибудь в клубе или на стадионе, он ответил бы Джеку вызовом на дуэль, ударом кулака в челюсть. Но сейчас он воздержался даже от резкого слова и сделал это красиво, умело, подчиняясь той внутренней дисциплине, какой требовал его орден.
Шум, долетавший снизу, внезапно усилился и отвлек внимание четверки от монаха. Послышались громкие угрожающие выкрики и вслед за тем удары по воротам.
– Что там происходит? – по-испански спросила Фани кельнера.
– Это очень неприятно, сеньора!.. Рабочие едут на митинг в Сеговию.
– Ну и что же?
– Они хотят войти в трактир.
– Пускай входят!
– Как? Сюда? – растерялся кельнер.
Мысль о том, чтобы смешать господ с простонародьем, показалась ему скандальной.
– Говорите, митинг? По какому поводу? – спросил Джек.
– Против восстановления старой церкви в Сеговии, – объяснил Мюрье.
В Бургосе, пока они пили кофе, он успел пробежать заголовки газет.
– Но ведь Испания – прогрессивная республика?
– Вот именно! Прогрессивная, только чересчур набожная, и рабочие протестуют.
– Замолчите, давайте послушаем! – предложила Фани.
Шум и крики не смолкали. Откуда-то выскочили две служанки и испуганно прижались друг к другу.
– Madrecita!.. – захныкала молоденькая, ломая руки.
– Не бойся, Рамонсита! – утешала ее другая, постарше. – Хозяин послал Хоселито за гражданской гвардией.
– Какой от нее толк? Эта гражданская гвардия наполовину из антихристов!.. – не унималась Рамонсита.
Сельский священник давно внушил ей, что все, кто не признает короля, – антихристы.
Любопытство компании перешло в тревогу, когда по лестнице, ведущей наверх, тяжело затопали люди, прорвавшиеся в трактир. Послышался голос хозяина, который убеждал их:
– Mucliachos!.. Muchachos!.. Это комнаты для господ. Там сейчас иностранцы… англичане…
Другой голос, подобный иерихонской трубе, взревел яростно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73