– Так будет лучше. Я хотел вам сказать, что больница находится в катастрофическом финансовом положении.
– Какая больница?
– Наша!.. – удивленно сказал иезуит.
– Неужели вы называете покойницкую, в которой мы живем, больницей? – холодно спросила Фани.
Оливарес посмотрел на нее испуганно.
– Я спрашиваю вас именно об этом, – продолжала она. – Что такое наш лагерь – больница или похоронное бюро, содержащееся на средства благотворительности?
– Не знаю, сеньора!.. – ответил иезуит угнетенно. – Разум заставляет меня видеть вещи почти в таком же свете, в каком их видите вы, но…
– Это большая добродетель – прислушиваться, кроме голоса бога, и к голосу своего разума. Может быть, я оскорбляю вашу веру?
– Нет, сеньора!.. Наш преславный ангельский доктор святой Фома Аквинский пришел к вере, руководствуясь разумом.
– К сожалению, мне кажется, что отец Эредиа находится под влиянием других святых… Простите! Я не хотела его оскорбить… Я только хотела сказать, что отец Эредиа открыл эту больницу, движимый глубочайшей христианской ревностью, но не прислушиваясь к голосу разума, который посоветовал бы ему вообще ее не открывать, а бороться против сыпного тифа, бедности и страданий как-то иначе.
– Как же? – спросил монах.
– О, есть много способов, но это дело самих испанцев, я не хочу вмешиваться… Я говорю только о способе отца Эредиа. Вы думаете, что вакцина, сдобренная молитвами и усердием всех отцов-иезуитов, дала удовлетворительные результаты?
– Сеньора!.. Я не врач и не смею об этом судить, но все-таки я могу себе представить, как умирали бы эти несчастные, если бы не было даже нашей жалкой больницы.
– Тогда больные умирали бы в своих хижинах, давая нормальный процент смертности, как при любой эпидемии сыпного тифа… Тогда по крайней мере они имели бы воздух и пищу. Тогда кюре не посылали бы их сюда, чтобы они рассеивали эпидемию и умирали, как собаки, во славу Христова воинства…
Добродушные глаза профессора замигали тревожно и недоуменно.
– Сеньора!.. – сказал он с притворным огорчением, и голос его вдруг стал странно неубедительным. – Боюсь, что и в вашу душу проникла черная легенда, измышленная врагами Христова воинства.
– Мне нет дела до легенд, – холодно сказала Фани. – В данный момент меня интересуют только личные соображения. Из-за общей неразберихи вы больше не получаете субсидии от Института экспериментальной медицины, не так ли?
Лицо Оливареса выразило отчаяние.
– Да, сеньора, – сказал он умоляющим голосом бедняка, который ждет подаяния.
– Отец Сандовал также не может теперь посылать вам ту мизерную, совсем мизерную сумму, которую он вам отпускал из средств ордена после моего приезда… Не так ли?
– Да, сеньора! – смущенно признался иезуит.
– Вот видите! Но тогда и я не могу давать больше. Я не обязана давать деньги вместо Христова воинства. Я на пороге разорения… Вы не имеете права требовать у меня!
– Мы не требуем… Мы просим… – стал мямлить отец Оливарес, вконец смутившись. – Больным нечего есть… они умирают с голоду… Это страшно… ужасно! Я… мы просим вас, сеньора…
– Почему вы не попросите у кого-нибудь из местных аристократов? Например, у маркиза Досфуэнтеса?
Оливарес опять замигал беспомощно и горестно.
– Мы просили у него… но он отказал.
– В самом деле? Как жаль!
– Впрочем… он пожертвовал большие суммы на дело короля и, может быть, действительно не имеет возможности помочь нам.
– А донья Инес?
– Донья Инес не такая уж богатая женщина.
– Я тоже не такая уж богатая женщина… Я не могу помогать вам больше! Я располагаю всего лишь маленькой суммой наличными, которой мне едва хватит, чтобы добраться до Англии.
Фани торжествовала. «Эредиа, Эредиа, я заставлю и тебя просить меня и унижаться передо мной!» – злобно подумала она.
– Не думаете ли вы покинуть нас? – испуганно спросил Оливарес.
– К моему большому сожалению, я должна вам сказать, что решила это сделать.
Увядшее лицо Оливареса изобразило ужас, отчаяние. Он остолбенел и посмотрел на Фани с таким страхом, точно ее решение начисто лишило его способности и соображать и действовать. Потом вдруг его нижняя губа задрожала и по отечному, изжелта-бледному лицу разлился необычный румянец. Он поставил стакан и сказал быстро, взволнованно:
– Нет, сеньора!.. Вы не оставите нас сейчас!.. Вы не можете оставить нас сейчас!..
– Мне кажется, вы говорите странные вещи.
– Ничего странного на свете нет!
Он умолк внезапно, будто испугался смелости своих слов, которые можно было истолковать как ересь. А потом уныло уставился на полы своей рясы. Фани показалось, что в этом взгляде есть что-то угнетенное и надломленное, как во взгляде бедняги, осужденного на пожизненную каторгу.
– Что может задержать меня здесь? – спросила она ледяным голосом.
Оливарес медленно поднял на нее свои темные глаза.
– Отец Эредиа, – тихо сказал он.
– Какое мне дело до Эредиа? – нервно воскликнула Фани.
– Вы приехали сюда ради него. И ради него вы остаетесь здесь.
Фани онемела. И почувствовала, что дрожит от смущения и гнева. Странно и глупо, но в эту минуту она дрожала больше от того, что раскрылась тайна Эредиа, чем из-за собственного самолюбия. Никто, никто не должен был подозревать, зачем она приехала сюда!..
– Вы шутите, – сказала она сипло.
– Я не шучу, – ответил Оливарес серьезно, но без всякой угрозы в голосе: видимо, он не собирался прибегать к вымогательству. Голос его прозвучал устало, горестно. – Еще когда вы пришли в нашу резиденцию и стали расспрашивать меня об Эредиа, я догадался, как вы к нему относитесь. Мое предположение было логичным и верным…
– Логичным еще не значит верным.
– Для нас… для меня – верным.
– Вы хотите сказать – действительным?
– Да, – сказал иезуит.
– Осторожней! – засмеялась Фани. – Значит, логика – это действительность!.. Но так учит Гегель!.. Наконец-то я вас поймала!
Из груди у Оливареса тоже вырвался странный сдавленный смех, в котором прозвучали трагические нотки. Казалось, он вдруг забыл всю важность разговора о больнице.
– Вы умеете играть словами, – сказал он сухо, снова становясь серьезным. – Но у Гегеля это всего лишь один из тезисов. Кстати, этот тезис защищает и наша схоластика.
– Простите!.. Я в свое время вкусила университетской науки. Схоластика защищает этот тезис совсем с других позиций… Но оставим эту игру! О, молчите!.. Позвольте говорить мне… – Она перевела дыхание. – То, что вы сказали, верно!.. Для меня – страшно, трагически верно! Я приехала сюда ради Эредиа, и у меня не хватило сил уйти, потому что… потому что я его любила! А теперь я его ненавижу… ужасно, несказанно ненавижу! И это правда, вы видите, вы понимаете, что это правда. Поэтому я не дам больше ни гроша Эредиа, вашей больнице, вашему проклятому ордену…
– Но больные голодают… умирают! Эредиа и орден не виноваты в этом!
– Не виноваты?… Сбросьте маску, лицемерный жонглер мыслями. Будет вам притворяться дурачком! Вы-то знаете, где истина!.. Она только в мысли, только в логике, только в абсолютной идее и развитии этой идеи, которая есть все, которая есть единственная реальность… А может быть, истина только в материи, как утверждают коммунисты… Но вы не верите в бога на небесах, и, во всяком случае, вы знаете, что такой бог не может существовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Какая больница?
– Наша!.. – удивленно сказал иезуит.
– Неужели вы называете покойницкую, в которой мы живем, больницей? – холодно спросила Фани.
Оливарес посмотрел на нее испуганно.
– Я спрашиваю вас именно об этом, – продолжала она. – Что такое наш лагерь – больница или похоронное бюро, содержащееся на средства благотворительности?
– Не знаю, сеньора!.. – ответил иезуит угнетенно. – Разум заставляет меня видеть вещи почти в таком же свете, в каком их видите вы, но…
– Это большая добродетель – прислушиваться, кроме голоса бога, и к голосу своего разума. Может быть, я оскорбляю вашу веру?
– Нет, сеньора!.. Наш преславный ангельский доктор святой Фома Аквинский пришел к вере, руководствуясь разумом.
– К сожалению, мне кажется, что отец Эредиа находится под влиянием других святых… Простите! Я не хотела его оскорбить… Я только хотела сказать, что отец Эредиа открыл эту больницу, движимый глубочайшей христианской ревностью, но не прислушиваясь к голосу разума, который посоветовал бы ему вообще ее не открывать, а бороться против сыпного тифа, бедности и страданий как-то иначе.
– Как же? – спросил монах.
– О, есть много способов, но это дело самих испанцев, я не хочу вмешиваться… Я говорю только о способе отца Эредиа. Вы думаете, что вакцина, сдобренная молитвами и усердием всех отцов-иезуитов, дала удовлетворительные результаты?
– Сеньора!.. Я не врач и не смею об этом судить, но все-таки я могу себе представить, как умирали бы эти несчастные, если бы не было даже нашей жалкой больницы.
– Тогда больные умирали бы в своих хижинах, давая нормальный процент смертности, как при любой эпидемии сыпного тифа… Тогда по крайней мере они имели бы воздух и пищу. Тогда кюре не посылали бы их сюда, чтобы они рассеивали эпидемию и умирали, как собаки, во славу Христова воинства…
Добродушные глаза профессора замигали тревожно и недоуменно.
– Сеньора!.. – сказал он с притворным огорчением, и голос его вдруг стал странно неубедительным. – Боюсь, что и в вашу душу проникла черная легенда, измышленная врагами Христова воинства.
– Мне нет дела до легенд, – холодно сказала Фани. – В данный момент меня интересуют только личные соображения. Из-за общей неразберихи вы больше не получаете субсидии от Института экспериментальной медицины, не так ли?
Лицо Оливареса выразило отчаяние.
– Да, сеньора, – сказал он умоляющим голосом бедняка, который ждет подаяния.
– Отец Сандовал также не может теперь посылать вам ту мизерную, совсем мизерную сумму, которую он вам отпускал из средств ордена после моего приезда… Не так ли?
– Да, сеньора! – смущенно признался иезуит.
– Вот видите! Но тогда и я не могу давать больше. Я не обязана давать деньги вместо Христова воинства. Я на пороге разорения… Вы не имеете права требовать у меня!
– Мы не требуем… Мы просим… – стал мямлить отец Оливарес, вконец смутившись. – Больным нечего есть… они умирают с голоду… Это страшно… ужасно! Я… мы просим вас, сеньора…
– Почему вы не попросите у кого-нибудь из местных аристократов? Например, у маркиза Досфуэнтеса?
Оливарес опять замигал беспомощно и горестно.
– Мы просили у него… но он отказал.
– В самом деле? Как жаль!
– Впрочем… он пожертвовал большие суммы на дело короля и, может быть, действительно не имеет возможности помочь нам.
– А донья Инес?
– Донья Инес не такая уж богатая женщина.
– Я тоже не такая уж богатая женщина… Я не могу помогать вам больше! Я располагаю всего лишь маленькой суммой наличными, которой мне едва хватит, чтобы добраться до Англии.
Фани торжествовала. «Эредиа, Эредиа, я заставлю и тебя просить меня и унижаться передо мной!» – злобно подумала она.
– Не думаете ли вы покинуть нас? – испуганно спросил Оливарес.
– К моему большому сожалению, я должна вам сказать, что решила это сделать.
Увядшее лицо Оливареса изобразило ужас, отчаяние. Он остолбенел и посмотрел на Фани с таким страхом, точно ее решение начисто лишило его способности и соображать и действовать. Потом вдруг его нижняя губа задрожала и по отечному, изжелта-бледному лицу разлился необычный румянец. Он поставил стакан и сказал быстро, взволнованно:
– Нет, сеньора!.. Вы не оставите нас сейчас!.. Вы не можете оставить нас сейчас!..
– Мне кажется, вы говорите странные вещи.
– Ничего странного на свете нет!
Он умолк внезапно, будто испугался смелости своих слов, которые можно было истолковать как ересь. А потом уныло уставился на полы своей рясы. Фани показалось, что в этом взгляде есть что-то угнетенное и надломленное, как во взгляде бедняги, осужденного на пожизненную каторгу.
– Что может задержать меня здесь? – спросила она ледяным голосом.
Оливарес медленно поднял на нее свои темные глаза.
– Отец Эредиа, – тихо сказал он.
– Какое мне дело до Эредиа? – нервно воскликнула Фани.
– Вы приехали сюда ради него. И ради него вы остаетесь здесь.
Фани онемела. И почувствовала, что дрожит от смущения и гнева. Странно и глупо, но в эту минуту она дрожала больше от того, что раскрылась тайна Эредиа, чем из-за собственного самолюбия. Никто, никто не должен был подозревать, зачем она приехала сюда!..
– Вы шутите, – сказала она сипло.
– Я не шучу, – ответил Оливарес серьезно, но без всякой угрозы в голосе: видимо, он не собирался прибегать к вымогательству. Голос его прозвучал устало, горестно. – Еще когда вы пришли в нашу резиденцию и стали расспрашивать меня об Эредиа, я догадался, как вы к нему относитесь. Мое предположение было логичным и верным…
– Логичным еще не значит верным.
– Для нас… для меня – верным.
– Вы хотите сказать – действительным?
– Да, – сказал иезуит.
– Осторожней! – засмеялась Фани. – Значит, логика – это действительность!.. Но так учит Гегель!.. Наконец-то я вас поймала!
Из груди у Оливареса тоже вырвался странный сдавленный смех, в котором прозвучали трагические нотки. Казалось, он вдруг забыл всю важность разговора о больнице.
– Вы умеете играть словами, – сказал он сухо, снова становясь серьезным. – Но у Гегеля это всего лишь один из тезисов. Кстати, этот тезис защищает и наша схоластика.
– Простите!.. Я в свое время вкусила университетской науки. Схоластика защищает этот тезис совсем с других позиций… Но оставим эту игру! О, молчите!.. Позвольте говорить мне… – Она перевела дыхание. – То, что вы сказали, верно!.. Для меня – страшно, трагически верно! Я приехала сюда ради Эредиа, и у меня не хватило сил уйти, потому что… потому что я его любила! А теперь я его ненавижу… ужасно, несказанно ненавижу! И это правда, вы видите, вы понимаете, что это правда. Поэтому я не дам больше ни гроша Эредиа, вашей больнице, вашему проклятому ордену…
– Но больные голодают… умирают! Эредиа и орден не виноваты в этом!
– Не виноваты?… Сбросьте маску, лицемерный жонглер мыслями. Будет вам притворяться дурачком! Вы-то знаете, где истина!.. Она только в мысли, только в логике, только в абсолютной идее и развитии этой идеи, которая есть все, которая есть единственная реальность… А может быть, истина только в материи, как утверждают коммунисты… Но вы не верите в бога на небесах, и, во всяком случае, вы знаете, что такой бог не может существовать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73