И тогда – до этого момента она наблюдала схватку с молчаливым ужасом, не зная, что предпринять, – тогда она с криком бросилась вперед. Она выронила револьвер, но успела вцепиться в плечи монаха и прикрыть его своим телом.
– Опустите винтовки, товарищи!.. – крикнул один из анархистов. – Не стреляйте в женщин!.. Вы испанка, сеньора?… – обратился он к Фани.
Он был одет в рваную блузу и штаны, запачканные машинным маслом. У него было тонкое и болезненное лицо интеллигента, которого гноили в тюрьмах, а в черных как угли глазах горел мрачный пламень революции.
– Я англичанка!.. – выкрикнула Фани дико. – Стреляйте, но завтра вас вздернут!..
– Мы не боимся виселиц, сеньора! – насмешливо заметил анархист. – Оттащите попа, ребята!
Фани еще сильнее впилась в Эредиа. Кармен прикрыла его с другой стороны, а престарелые монахини, глядя на них, осмелели и вцепились костлявыми руками в полы его рясы. Чтобы отнять его у женщин, нападавшие должны были бить и пинать их, а они – испанские анархисты – не хотели бить и пинать женщин. На миг наступило молчание. Возня прекратилась. Нападавшие не знали, что предпринять. И тогда в тишине все услышали цокот конских копыт. Солдаты полковника Хила скакали к лагерю.
– Уходите, ребята, – предупредил Оливарес. – Это солдаты. Не проливайте кровь.
Но никто его не слушал.
– Приготовиться к бою! – скомандовал черноглазый анархист.
Его товарищи тотчас рассыпались в круг и залегли. Фани заметила, что карабины у них автоматические. Эредиа и все, кто хотел его спасти, остались в середине этого круга. Один из анархистов достал из машины гранаты, роздал их товарищам и залег, направив свой карабин на окруженных. Он приказал им не двигаться с места. Фани поняла, что его угроза относится главным образом к Оливаресу и брату Доминго, который уже пришел в себя. Все застыли на своих местах и не шевелились. Фани не отпускала Эредиа, конвульсивно сжимая его плечи, а старые кармелитки и Кармен вцепились в его рясу. Монах старался высвободиться, точно эта защита женщин его унижала. Но Фани не обращала на это внимание, потому что хотела своим телом прикрыть его от пуль, если бы человек с карабином, лежавший позади них, стал стрелять, и потому что в ее самопожертвовании под дулами, среди опасностей этой зловещей испанской ночи было что-то причинявшее ей сладостную боль.
Кавалеристы полковника Хила, подскакав к группе, спешились и цепью пошли на нее. Перед цепью с саблей наголо и пистолетом в руке шагал высокий офицер.
– Кто вы? – тихо спросил вожак анархистов.
– Поручик Росабланка, – ответил офицер, – двоюродный брат маркиза.
Фани подумала, что, если бы такая драма в подобной обстановке развертывалась в другой стране, все было бы кончено сразу, с молниеносной и немой жестокостью. Анархисты могли несколькими меткими залпами покончить с солдатами полковника Хила, но они этого не сделали. Они не хотели стрелять, потому что знали, что солдаты ответят им, и тогда пули могут поразить женщин.
– Осторожно, сеньор! – крикнул вожак анархистов офицеру. – Здесь женщины!
– Тогда отведите женщин в сторону! – спокойно ответил офицер, точно речь шла об условиях обычной дуэли.
– Всем отойти! – обратился анархист к окруженным. – За исключением отца Эредиа.
Фани видела, как проявили себя сильные и слабые натуры: Оливарес, Мюрье, Робинзон, Кармен и она сама не тронулись с места. Брат Доминго и кармелитки тоже не шелохнулись. Малодушный брат Гонсало сделал было несколько шагов, чтобы спасти свое тело, погубив душу, но тут же вернулся и покаянно перекрестился. Долорес и испанские шоферы один за другим отделились от группы.
– Отойдите прочь! – еще раз приказал анархист. Наступило затишье. Анархисты терпеливо ждали, хотя это ожидание было отнюдь не в их пользу, потому что солдаты Росабланки, не теряя времени, окружили группу и занимали удобные позиции. И еще раз Фани увидела, как в этих оборванных рабочих из Бильбао, горевших местью к королевской и императорской Испании, проявилось рыцарство презираемого аристократами голого и бедного испанского народа.
Внезапно Фани услышала голос Эредиа:
– Оливарес!.. Уведи монахинь и останься с ними!
– Я не могу тебя бросить, отец! – тихо сказал Оливарес.
– Я тебе приказываю! – громко повторил иезуит. -
Именем ордена!
И тогда Фани поняла, что Эредиа, хотя он и очень молод, стоит на более высокой ступени в иерархии ордена, так что профессор схоластики должен ему подчиняться, а увидела, как эта иерархия, вековая и неумолимая дисциплина ордена, победила дружбу и готовность к самопожертвованию. Оливарес подхватил монахинь и, не обращая внимания на их вопли, повел их в сторону. И не вернулся, потому что так приказал его начальник и потому что, наверное, он был необходим Христову воинству для других целей.
– Доминго и Гонсало!.. – гремел голос Эредиа. – Миссис Хорн!
Братья выполнили приказ.
– Мюрье, Кармен, Робинзон! – крикнула Фани. – Отойдите!
– И ты начала командовать? – спросил Мюрье со смехом, а Фани показалось страшным, что он может смеяться в такой момент.
– Робинзон, Кармен! – повторила она резко.
После недолгих колебаний Робинзон отошел. Девушка из Чамбери не тронулась с места.
– Отойдите и вы, сеньора! – сказал поручик Росабланка.
– Не отойду! – заявила Фани смело. – Я – англичанка, а этот господин – француз. Никто не имеет права нас тронуть.
Опять наступило неопределенное молчание, и в эти минуты Фани осознала, что значит быть британской подданной. Ее слова, видимо, произвели глубокое впечатление как на анархистов, так и на офицера. Попробуй оттащи силой – а иначе как ее оттащишь – иностранную подданную, и уж совсем невозможно оставлять ее под пулями, хотя бы и предназначенными для другого.
– Говорите, никто? – насмешливо спросил вожак анархистов. – Сеньора, мне кажется, вы злоупотребляете испанским терпением.
Он был совершенно прав. Фани опять подумала, что эти переговоры, несмотря на уважение противников к ее британскому подданству, могли тянуться так только в Испании. Вместе с тем она ясно видела, что анархисты, как и Росабланка, не очень-то склонны считаться с британским авторитетом. Казалось, всеми ими овладела какая-то мрачная решимость, и только рыцарство по отношению к женщинам еще удерживало их от действий.
Что-то необычайное происходило этой ночью, что-то драматическое и жестокое, но торжественное, и это сказывалось равно в словах анархиста, иезуита и поручика Росабланки. Даже внешний вид офицера – Фани только сейчас заметила это – был необычайным и торжественным для такого позднего часа и для такой обстановки. Он был в небесно-голубом мундире, высоком парадном гусарском шлеме, на котором развевалась грива. Через плечо у него был перевязан шелковый шарф, свисавший до колен, желтого цвета – одного из цветов испанской империи, которая владела Южной Америкой, Кубой и Филиппинами, – а на груди сверкал усыпанный бриллиантами орден Изабеллы. Он выглядел как человек, который возвращается с бала или со званого ужина, может быть с того самого, с которого вернулись страстная донья Инес и Мюрье. Но неужели он еще не успел переодеться? А может быть, он явился с бриджа или покера, затянувшегося до рассвета? Но тут ей пришло в голову, что аристократы одевались так с незапамятных времен, уходя на войну или на дуэль, что, может быть, эта традиция все еще держится в полку, где служит Росабланка, и что сейчас шелковый шарф и орден Изабеллы означает торжественное – в Испании все мрачно и торжественно – провозглашение войны, революции или бог его знает чего еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73