Я зашел в кафе сполоснуть коньяком
рот, а заодно и голову, где вертелись, вертелись слова Джонни, его
россказни, его видения, которых я не вижу и, признаться, не хочу
видеть. Заставил себя думать о послезавтрашнем дне, и пришло
успокоение, словно прочный мостик перекинулся от винной стойки к
будущему.
Если в чем-нибудь сомневаешься, внуши себе, что ты должен
действовать, как рычаг, который при нажатии непременно подаст
сигнал тревоги. Двумя или тремя днями позже я подумал, что надо
действовать, точнее, узнать, не маркиза ли достает марихуану
Джонни Картеру. И отправился в студию на Монпарнас. Маркиза в
самом деле настоящая маркиза, и у нее куча денег, которые
отваливает ей маркиз, хотя они давно разошлись из-за ее
пристрастия к марихуане. Дружба маркизы с Джонни началась еще в
Hью-Йорке, возможно в том самом году, когда Джонни одним
прекрасным утром проснулся знаменитостью, и всего лишь потому, что
кто-то дал ему возможность объединить четверых или пятерых ребят,
влюбленных в его манеру игры, и Джонни впервые смог развернуться
во всю силу и потряс публику. Я не собираюсь сейчас заниматься
анализом джазовой музыки; кто ею интересуется, может прочитать мою
книгу о Джонни и новом послевоенном стиле, однако с уверенностью
могу сказать, что в сорок восьмом году - в общем, до пятидесятого
- произошел словно музыкальный взрыв, но взрыв холодный, тихий,
взрыв, при котором все осталось на своих местах и не было ни
криков, ни осколков, однако заскорузлость привычки разбилась на
тысячи кусков, и даже поборники старого (среди музыкантов и
публики) лишь из самолюбия защищали свои прежние пристрастия.
Потому что после пассажей Джонни на альт-саксофоне уже невозможно
было слушать других джазистов и верить в их совершенство:
оставалось только с лицемерным смирением, которое называют
"чувством времени", признать, что кое-кто из этих
музыкантов был великолепен и останется таковым для своей эпохи.
Джонни перевернул джаз, как рука переворачивает страницу,- и
ничего не поделаешь.
Маркиза, у которой чутье на настоящую музыку, как у борзой
на дичь, всегда восхищалась Джонни и его товарищами по ансамблю.
Представляю, сколько долларов она им подкинула в дни существования
Клуба-ЗЗ, когда большинство критиков протестовали против
грамзаписи Джонни и использовали для оценки его джаза давно
прогнившие критерии. Возможно, именно в ту пору маркиза стала
иногда проводить ночи с Джонни и покуривать с ним. Часто видел я
их вместе перед сеансами записи или в антрактах концертов, и
Джонни выглядел безмерно счастливым рядом с маркизой, хотя в
партере или дома его ждали Лэн и ребята. Hо Джонни просто не
понимал, зачем ждать попусту, и вообще не представлял себе, что
кто-то может его ждать. Выбранный им способ отделаться от Лэн
достаточно характерен. Я видел открытку, которую он послал ей из
Рима после четырех месяцев отсутствия (он удрал самолетом с двумя
другими музыкантами, не сказав Лэн ни слова). Hа открытке
изображены Ромул и Рэм, которые всегда очень забавляли Джонни
(одна из его пластинок так и называется), и написано; "Брожу
один во множестве любви"- строка из поэмы Дилана Томаса,
которым Джонни зачитывался. Поверенные Джонни в США устроили так,
чтобы часть его доходов переводилась Лэн, которая сама скоро
поняла, что сделала неплохое дельце, развязавшись с Джонни. Кто-то
мне сказал, что маркиза тоже пересылала деньги Лэн, и не
подозревавшей, откуда они. Это меня не удивляет, потому что
маркиза добра до безрассудства и относится к жизни почти как к
омлету, который готовит в своей студии, когда у нее собираются
толпы друзей, или, точнее, как к своего рода вечному омлету, к
которому она добавляет всякую всячину и от которого отрезает
кусочки, наделяя ими страждущих...
Я застал у маркизы Марселя Гавоти и Арта Букайя; они как
раз говорили о записях, которые сделал Джонни накануне вечером.
Все бросаются ко мне, словно сам архангел явился пред ними;
маркиза чмокает меня до изнеможения, а парни жмут мне руку так,
как это могут делать только контрабасист и баритонист. Я нахожу
убежище за креслом, с трудом вырвавшись из их объятий,-
оказывается, они узнали, что я достал великолепный саксофон, и
Джонни смог вчера записать три или четыре свои лучшие композиции.
Маркиза тут же заявляет, что Джонни - мерзкий тип, а так как он
нахамил ей (о причине она умолчала), этот мерзкий тип прекрасно
знает, что, только попросив у нее, у маркизы, прощение в
надлежащей форме, он мог бы получить чек на покупку саксофона.
Понятно, Джонни не пожелал просить прощения после своего приезда в
Париж - ссора, кажется, произошла в Лондоне месяца два назад,- и
потому никто не знал, что он потерял свой проклятый сакс в метро,
и т. д. и т.п. Когда маркиза разражается речью, невольно думаешь,
не выделывает ли она языком штуки в стиле Дицци, ибо импровизации
следуют одна за другой в самых неожиданных регистрах. Hаконец в
качестве финального аккорда маркиза хлопает себя по ляжкам и
заливается таким истерическим смехом, словно кто-то вознамерился
защекотать ее до смерти. Арт Букайя пользуется моментом и подробно
рассказывает мне о вчерашнем сеансе грамзаписи, который я
пропустил по вине жены, схватившей воспаление легких.
- Тика вон подтвердит,- говорит Арт, кивая на маркизу,
которая продолжает корчиться от смеха.- Бруно, ты представить себе
не можешь, что было, пока не прослушаешь пластинку. Если сам бог
бродил вчера по грешной земле, то не иначе он забрел в эту
проклятую студию, где мы, кстати сказать, просто подыхали от
дьявольской жары. Ты помнишь "Плакучую иву", Марсель?
- Еще бы не помнить,- говорит Марсель.- Дурацкий вопрос,
помню ли я. С головы до пят исхлестала меня эта "Ива".
Тика подала нам "highballs"
3 , и мы приготовились приятно поболтать.
В общем-то, мы мало говорили о вчерашней грамзаписи, потому что
любому музыканту известно, как трудно говорить о таких вещах, по
немногое услышанное мной вернуло мне некоторую надежду, и я
подумал, что, может быть, мой саксофон принесет удачу Джонни.
Однако я наслушался и таких любопытных историй, которые способны
немного пошатнуть эту надежду,- Джонни, например, в перерыве снял
оба ботинка и разгуливал босиком по студии. Hо зато он помирился с
маркизой и обещал зайти к ней в студию опрокинуть стопку перед
своим сегодняшним вечерним выступлением.
- Ты знаешь девчонку, которая сейчас у Джонни? -
интересуется Тика. Я описываю Дэдэ весьма кратко, но Марсель
добавляет - на французский манер - всякого рода двусмысленные
подробности, которые несказанно веселят маркизу. О наркотике никто
не заикается, но я так насторожен, что, кажется, улавливаю его
запах в самом воздухе студии Тики, а еще у Тики та же манера
смеяться, какую я нередко замечал у Джонни и у Арта,- та, что
выдает наркоманов. Я спрашиваю себя, как мог Джонни добывать
марихуану, если был в ссоре с маркизой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
рот, а заодно и голову, где вертелись, вертелись слова Джонни, его
россказни, его видения, которых я не вижу и, признаться, не хочу
видеть. Заставил себя думать о послезавтрашнем дне, и пришло
успокоение, словно прочный мостик перекинулся от винной стойки к
будущему.
Если в чем-нибудь сомневаешься, внуши себе, что ты должен
действовать, как рычаг, который при нажатии непременно подаст
сигнал тревоги. Двумя или тремя днями позже я подумал, что надо
действовать, точнее, узнать, не маркиза ли достает марихуану
Джонни Картеру. И отправился в студию на Монпарнас. Маркиза в
самом деле настоящая маркиза, и у нее куча денег, которые
отваливает ей маркиз, хотя они давно разошлись из-за ее
пристрастия к марихуане. Дружба маркизы с Джонни началась еще в
Hью-Йорке, возможно в том самом году, когда Джонни одним
прекрасным утром проснулся знаменитостью, и всего лишь потому, что
кто-то дал ему возможность объединить четверых или пятерых ребят,
влюбленных в его манеру игры, и Джонни впервые смог развернуться
во всю силу и потряс публику. Я не собираюсь сейчас заниматься
анализом джазовой музыки; кто ею интересуется, может прочитать мою
книгу о Джонни и новом послевоенном стиле, однако с уверенностью
могу сказать, что в сорок восьмом году - в общем, до пятидесятого
- произошел словно музыкальный взрыв, но взрыв холодный, тихий,
взрыв, при котором все осталось на своих местах и не было ни
криков, ни осколков, однако заскорузлость привычки разбилась на
тысячи кусков, и даже поборники старого (среди музыкантов и
публики) лишь из самолюбия защищали свои прежние пристрастия.
Потому что после пассажей Джонни на альт-саксофоне уже невозможно
было слушать других джазистов и верить в их совершенство:
оставалось только с лицемерным смирением, которое называют
"чувством времени", признать, что кое-кто из этих
музыкантов был великолепен и останется таковым для своей эпохи.
Джонни перевернул джаз, как рука переворачивает страницу,- и
ничего не поделаешь.
Маркиза, у которой чутье на настоящую музыку, как у борзой
на дичь, всегда восхищалась Джонни и его товарищами по ансамблю.
Представляю, сколько долларов она им подкинула в дни существования
Клуба-ЗЗ, когда большинство критиков протестовали против
грамзаписи Джонни и использовали для оценки его джаза давно
прогнившие критерии. Возможно, именно в ту пору маркиза стала
иногда проводить ночи с Джонни и покуривать с ним. Часто видел я
их вместе перед сеансами записи или в антрактах концертов, и
Джонни выглядел безмерно счастливым рядом с маркизой, хотя в
партере или дома его ждали Лэн и ребята. Hо Джонни просто не
понимал, зачем ждать попусту, и вообще не представлял себе, что
кто-то может его ждать. Выбранный им способ отделаться от Лэн
достаточно характерен. Я видел открытку, которую он послал ей из
Рима после четырех месяцев отсутствия (он удрал самолетом с двумя
другими музыкантами, не сказав Лэн ни слова). Hа открытке
изображены Ромул и Рэм, которые всегда очень забавляли Джонни
(одна из его пластинок так и называется), и написано; "Брожу
один во множестве любви"- строка из поэмы Дилана Томаса,
которым Джонни зачитывался. Поверенные Джонни в США устроили так,
чтобы часть его доходов переводилась Лэн, которая сама скоро
поняла, что сделала неплохое дельце, развязавшись с Джонни. Кто-то
мне сказал, что маркиза тоже пересылала деньги Лэн, и не
подозревавшей, откуда они. Это меня не удивляет, потому что
маркиза добра до безрассудства и относится к жизни почти как к
омлету, который готовит в своей студии, когда у нее собираются
толпы друзей, или, точнее, как к своего рода вечному омлету, к
которому она добавляет всякую всячину и от которого отрезает
кусочки, наделяя ими страждущих...
Я застал у маркизы Марселя Гавоти и Арта Букайя; они как
раз говорили о записях, которые сделал Джонни накануне вечером.
Все бросаются ко мне, словно сам архангел явился пред ними;
маркиза чмокает меня до изнеможения, а парни жмут мне руку так,
как это могут делать только контрабасист и баритонист. Я нахожу
убежище за креслом, с трудом вырвавшись из их объятий,-
оказывается, они узнали, что я достал великолепный саксофон, и
Джонни смог вчера записать три или четыре свои лучшие композиции.
Маркиза тут же заявляет, что Джонни - мерзкий тип, а так как он
нахамил ей (о причине она умолчала), этот мерзкий тип прекрасно
знает, что, только попросив у нее, у маркизы, прощение в
надлежащей форме, он мог бы получить чек на покупку саксофона.
Понятно, Джонни не пожелал просить прощения после своего приезда в
Париж - ссора, кажется, произошла в Лондоне месяца два назад,- и
потому никто не знал, что он потерял свой проклятый сакс в метро,
и т. д. и т.п. Когда маркиза разражается речью, невольно думаешь,
не выделывает ли она языком штуки в стиле Дицци, ибо импровизации
следуют одна за другой в самых неожиданных регистрах. Hаконец в
качестве финального аккорда маркиза хлопает себя по ляжкам и
заливается таким истерическим смехом, словно кто-то вознамерился
защекотать ее до смерти. Арт Букайя пользуется моментом и подробно
рассказывает мне о вчерашнем сеансе грамзаписи, который я
пропустил по вине жены, схватившей воспаление легких.
- Тика вон подтвердит,- говорит Арт, кивая на маркизу,
которая продолжает корчиться от смеха.- Бруно, ты представить себе
не можешь, что было, пока не прослушаешь пластинку. Если сам бог
бродил вчера по грешной земле, то не иначе он забрел в эту
проклятую студию, где мы, кстати сказать, просто подыхали от
дьявольской жары. Ты помнишь "Плакучую иву", Марсель?
- Еще бы не помнить,- говорит Марсель.- Дурацкий вопрос,
помню ли я. С головы до пят исхлестала меня эта "Ива".
Тика подала нам "highballs"
3 , и мы приготовились приятно поболтать.
В общем-то, мы мало говорили о вчерашней грамзаписи, потому что
любому музыканту известно, как трудно говорить о таких вещах, по
немногое услышанное мной вернуло мне некоторую надежду, и я
подумал, что, может быть, мой саксофон принесет удачу Джонни.
Однако я наслушался и таких любопытных историй, которые способны
немного пошатнуть эту надежду,- Джонни, например, в перерыве снял
оба ботинка и разгуливал босиком по студии. Hо зато он помирился с
маркизой и обещал зайти к ней в студию опрокинуть стопку перед
своим сегодняшним вечерним выступлением.
- Ты знаешь девчонку, которая сейчас у Джонни? -
интересуется Тика. Я описываю Дэдэ весьма кратко, но Марсель
добавляет - на французский манер - всякого рода двусмысленные
подробности, которые несказанно веселят маркизу. О наркотике никто
не заикается, но я так насторожен, что, кажется, улавливаю его
запах в самом воздухе студии Тики, а еще у Тики та же манера
смеяться, какую я нередко замечал у Джонни и у Арта,- та, что
выдает наркоманов. Я спрашиваю себя, как мог Джонни добывать
марихуану, если был в ссоре с маркизой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17