Значит, попросту
ничего не известно. Надо ли действовать? И как действовать? Может, еще
подождать? Пожалуй, надо подождать.
Во время обеда в кают-компании все молчали. Пиркс вообще ни с кем не
заговаривал, потому что все еще боролся с искушением провести "химическую
проверку", до которой додумался у себя в каюте, и никак не мог принять
решение. Броун находился у штурвала, поэтому обедали впятером. И все
пятеро ели, а Пиркс думал, что это как-то чудовищно - есть только затем,
чтобы прикидываться человеком. И что, может быть, именно из таких вот
причин и рождается ощущение смехотворности, о котором говорил Барнс, и
именно оно является для него средством самозащиты - вот почему он
распространялся об условности: наверное, для него еда тоже была лишь
условным приемом! Даже если он верит, что у него нет ненависти к своим
создателям, то он сам себя обманывает. "Я бы их ненавидел, - уверенно
подумал Пиркс. - Это все же свинство какое-то, что они не стыдятся!"
Молчание, длившееся на протяжении всего обеда, становилось просто
невыносимым. В нем ощущалось уже не стремление каждого остаться при своем
и не вступать в контакты - чего и желали организаторы рейса, - то есть не
лояльное старание сохранить тайну, но скорее некая всеобщая враждебность,
а если не враждебность, то подозрительность: человек не хотел сближаться с
нечеловеком, а нечеловек в свою очередь понимал, что только заняв такую же
точно позицию он сможет маскироваться. Потому что, если б он хоть чуточку
попытался навязываться другим, то в этой ледяной атмосфере немедленно
привлек бы к себе внимание и заставил бы заподозрить, что он не человек.
Пиркс сидел над своей тарелкой, подмечая каждую мелочь: как Томсон
попросил соли, как Бартон передал ему солонку, как в свою очередь Барнс
подвинул Бартону графинчик с уксусом. Вилки и ножи деловито сновали в
руках, все жевали, глотали, почти не глядя на остальных, это было
прямо-таки погребение маринованной говядины, а не обед, и Пиркс, не доев
компота, встал, кивнул всем и вернулся к себе.
"Голиаф" развил курсовую скорость; примерно в двадцать часов по
бортовому времени они разминулись с двумя большими грузовозами, обменялись
обычными сигналами, и часом позже автоматы выключили на палубах дневной
свет. Пиркс как раз шел из рулевой, когда это произошло. Огромное
пространство средней палубы заполнила темнота, продырявленная голубыми
шарами ночных светильников. И сразу же засияли покрытые самосветящейся
краской тросы, протянутые вдоль стен для ходьбы при невесомости, углы
дверей и их ручки, указательные стрелки и надписи на перегородках. Корабль
был недвижим, словно стоял в каком-то земном доке. Не чувствовалось ни
малейшей вибрации, только климатизаторы почти бесшумно работали, и Пиркс
поочередно пересекал невидимые струи чуть более прохладного, слегка
пахнущего озоном воздуха.
Что-то, въедливо жужжа, легонько стукнуло его в лоб - какая-то муха,
пробравшаяся зайцем на корабль, - Пиркс посмотрел на нее с неодобрением,
он не любил мух, но она уже куда-то исчезла. За поворотом коридор сужался,
обходя лестницу и трубу индивидуального лифта. Пиркс ухватился за поручень
и пошел наверх, сам не зная зачем; он даже не сообразил, что там
расположен звездный экран. Вообще-то он знал о его существовании, но
наткнулся на этот огромный черный прямоугольник словно бы случайно.
В сущности, у него не было какого-то определенного отношения к
звездам. У многих космонавтов это особое отношение якобы существовало. В
давние времена оно даже считалось сугубо обязательной составной частью
романтического "космонавтского шика". Но и теперь почти каждый космонавт
старался сыскать в себе какие-то интимные чувства к этим сверкающим
скопищам - вероятно, потому, что общественное мнение, сформированное
кинофильмами, телевидением, литературой, приписывало пилотам внеземных
трасс какой-то особый "космический" облик. Пиркс давно в глубине души
подозревал, что все эти ребята бахвалятся и привирают: его лично звезды
мало интересовали, а уж болтовню на эту тему он считал полнейшим
идиотизмом. Сейчас он остановился, опершись об эластичную трубу,
предохранявшую голову от удара о невидимую стеклянную поверхность, и сразу
же опознал лежавший чуть ниже корабля центр Галактики, точнее -
направление, в котором следует его искать, потому что дальше взгляд
упирался в огромные белесые туманности Стрельца. Это созвездие всегда
служило ему чем-то вроде слегка размытого и потому не очень точного
дорожного знака - это у него осталось еще со времени службы в патруле,
потому что ограниченность поля зрения в одноместных патрульных ракетах
часто затрудняла ориентацию по созвездиям, а туманности Стрельца можно
было опознать даже на их крохотных экранах. Но Пиркс вовсе не думал о
Стрельце как о миллионах пылающих солнц с неисчислимыми планетными
системами - вернее, он думал так о нем в молодости, пока сам не очутился в
пустоте и не свыкся с нею. Тогда эти юношеские бредни как-то незаметно
ушли от него.
Пиркс медленно приблизил лицо к холодному стеклу, коснулся лбом и
застыл так, почти не замечая этого неисчислимого скопища неподвижных ярких
точек, местами сливающихся в белое свечение. Видимая изнутри Галактика
выглядела как сплошной хаос, как сумбурный итог миллиардолетней игры в
огненные костяшки. И все-таки порядок существовал - но на высшем уровне,
на уровне многих галактик, и увидеть его можно было только на фотографиях,
снятых гигантскими телескопами. На этих негативах галактики кажутся
эллипсовидными телами, вроде амеб на различных стадиях развития; только
космонавтов это ничуть не интересует, потому что наша Галактика для них -
все, а остальное не в счет. "Может, пойдет в счет через тысячи лет", -
подумал Пиркс.
Кто-то приближался. Пенопластовая дорожка глушила шаги, но Пиркс
ощутил чье-то присутствие. Он повернулся и увидел темную фигуру на фоне
светящихся полос, обозначающих места, где сходились стены и потолок.
- Кто это? - спросил он негромко.
- Это я, Томсон.
- Вы сдали вахту? - спросил Пиркс, чтобы хоть что-нибудь спросить.
- Да, командор.
Они стояли молча; Пиркс хотел было снова повернуться к экрану, но
Томсон словно чего-то ждал.
- Вы хотите мне что-то сказать?
- Нет, - ответил Томсон, повернулся и пошел в ту же сторону, откуда
появился.
"Это еще что?" - подумал Пиркс. Очень похоже было, что Томсон его
искал.
- Томсон! - крикнул он в тишину.
Шаги снова приблизились. Томсон вынырнул из темноты, едва заметный в
фосфоресцирующем свечении неподвижно висящих тросов.
- Здесь где-то есть кресла, - сказал Пиркс. Он подошел к
противоположной стене и увидел их. - Посидите-ка со мной, Томсон.
Инженер послушно приблизился. Они уселись напротив звездного экрана.
- Вы хотели мне что-то сказать. Я вас слушаю.
- Я опасаюсь...
- Ничего. Говорите. Это личное дело?
- Да. В высшей степени.
- Значит, поговорим совершенно неофициально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23