подчиняясь страстям, узник сам крепче лю-
бого блюстителя караулит собственную темницу. Да,
стремящимся к познанию известно, в каком положении
бывает их душа, когда философия берет ее под свое
покровительство и с тихими увещаниями принимается
освобождать, выявляя, до какой степени обманчиво
зрение, обманчив слух и остальные чувства, убеждая
отдаляться от них, не пользоваться их службою, на-
сколько это возможно, и советуя душе сосредоточиваться
и собираться в себе самой, верить только себе, когда,
сама в себе, она мыслит о том, что существует само по
себе, и не считать истинным ничего из того, что она
с помощью другого исследует из других вещей, иначе
говоря, из ощутимых и видимых, ибо то, что видит душа,
умопостигаемо и безвидно. Вот то освобождение, кото-
рому не считает нужным противиться душа истинного
философа, и потому она бежит от радостей, желаний,
печалей и страхов, насколько это в ее силах, понимая,
что, если кто сильно обрадован, или опечален, или
испуган, или охвачен сильным желанием, он терпит не
только обычное зло, какого и мог бы ожидать, - напри-
мер, заболевает или проматывается, потакая своим
страстям, - но и самое великое, самое крайнее из всех
зол и даже не отдает себе в этом отчета.
- Какое же это, зло, Сократ? - спросил Кебет.
- А вот какое: нет человека, чья душа, испытывая
сильную радость или сильную печаль, не считала бы то,
чем вызвано такое ее состояние, предельно ясным и
предельно подлинным, хотя это и не так. Ты, я думаю,
со мною согласишься, что в первую очередь это отно-
сится к вещам видимым.
- Охотно соглашусь.
- А согласишься ли ты, что именно в таком со-
стоянии тело сковывает душу особенно крепко?
- То есть как?
- А вот как: у любой радости или печали есть как
бы гвоздь, которым она пригвождает душу к телу, прон-
зает ее и делает как бы телесною, заставляя принимать
за истину все, что скажет тело. А разделяя представ-
ления и вкусы тела, душа, мне кажется, неизбежно пе-
ренимает его правила и привычки, и уже никогда не
прийти ей в Аид чистою - она всегда отходит, обреме-
ненная телом, и потому вскоре вновь попадает в иное
тело и, точно посеянное зерно, пускает ростки. Так она
лишается своей доли в общении с божественным, чи-
стым и единообразным.
- Верно, Сократ, совершенно верно, - сказал
Кебет.
- По этим как раз причинам, Кебет, воздержны и
мужественны те, кто достойным образом стремится к
познанию, а вовсе не по тем, о которых любит говорить
большинство. Или, может, ты иного мнения?
- Нет, что ты!
- Да, душа философа рассуждает примерно так,
как мы говорили, и не думает, будто дело философии -
освобождать ее, а она, когда это дело сделано, может
снова предаться радостям и печалям и надеть прежние
оковы, наподобие Пенелопы, без конца распускающей
свою ткань. Внося во все успокоение, следуя разуму и
постоянно в нем пребывая, созерцая истинное, боже-
ственное и непреложное и в нем обретая для себя
пищу, душа полагает, что так именно должно жить,
пока она жива, а после смерти отойти к тому, что ей
сродни, и навсегда избавиться от человеческих бед-
ствий. Благодаря такой пище и в завершение такой
жизни, Симмий и Кебет, ей незачем бояться ничего дур-
ного, незачем тревожиться, как бы при расставании
с телом она не распалась, не рассеялась по ветру, не
умчалась неведомо куда, чтобы уже нигде больше и
никак не существовать.
После этих слов Сократа наступило долгое молча-
ние. Видно было, что и сам он размышляет над только
что сказанным, и большинство из нас тоже. Потом Ке-
бет и Симмий о чем-то коротко перемолвились друг с
другом. Сократ приметил это и спросил:
- Что такое? Вы, верно, считаете, что сказанного
недостаточно? Да, правда, остается еще немало сомни-
тельных и слабых мест, если просмотреть все от начала
до конца с нужным вниманием. Конечно, если у вас на
уме что-нибудь другое, я молчу. Но если вы в затруд-
нении из-за этого, не стесняйтесь, откройте свои со-
ображения, если они кажутся вам более убедитель-
ными, наконец, примите в свой разговор и меня, если
находите, что с моею помощью дело пойдет лучше.
- На это Симмий отозвался так:
- Я скажу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже
давно оба в смущении и всё только подталкиваем друг
друга, чтобы тебя спросить, потому что очень хотим
услышать, что ты ответишь, да боимся причинить тебе
огорчение - как бы наши вопросы не были тебе в тя-
гость из-за нынешней беды.
- Сократ слегка улыбнулся и сказал:
- Ах, Симмий, Симмий! До чего же трудно было бы
мне убедить чужих людей, что я совсем не считаю бе-
дою нынешнюю свою участь, если даже вас я не могу
в этом убедить и вы опасаетесь, будто сегодня я рас-
положен мрачнее, чем раньше, в течение всей жизни!
Вам, верно, кажется, что даром прорицания я уступаю
лебедям, которые, как почуют близкую смерть, заводят
песнь такую громкую и прекрасную, какой никогда еще
не певали: они ликуют оттого, что скоро отойдут к богу,
которому служат. А люди из-за собственного страха
перед смертью возводят напраслину и на лебедей, ут-
верждая, что они якобы оплакивают свою смерть и что
скорбь вдохновляет их на предсмертную песнь. Им
и невдомек, этим людям, что ни одна птица не поет, когда
страдает от голода, или холода, или иной какой нуж-
ды, - даже соловей, даже ласточка или удод, хотя
про них и рассказывают, будто они поют, оплакивая
свое горе. Но, по-моему, это выдумка - и про них, и
про лебедей. Лебеди принадлежат Аполлону, и пото-
му - вещие птицы - они провидят блага, ожидающие
их в Аиде, и поют, и радуются в этот последний свой
день, как никогда прежде. Но я и себя, вместе с лебе-
дями, считаю рабом того же господина и служителем то-
го же бога, я верю, что и меня мой владыка наделил
даром пророчества не хуже, чем лебедей, и не сильнее,
чем они, горюю, расставаясь с жизнью. Так что вы може-
те говорить и спрашивать о чем хотите, пока вам не пре-
пятствуют Одиннадцать, поставленные афинянами.
- Что ж, прекрасно, - начал Симмий, - в таком
случае и я объясню тебе, в чём мои затруднения, и Ке-
бет не скроет, что из сказанного сегодня кажется ему
неприемлемым. Мне думается, Сократ, - как, впрочем,
может быть, и тебе самому, - что приобрести точное
знание о подобных вещах в этой жизни либо невозмож-
но, либо до крайности трудно, но в то же время было
бы позорным малодушием не испытать и не проверить
всеми способами существующие на этот счет взгляды и
отступиться, пока возможности для исследования не
исчерпаны до конца. Значит, нужно достигнуть одного
из двух: узнать истину от других или отыскать ее са-
мому либо же, если ни первое, ни второе невозможно,
принять самое лучшее и самое надежное из человече-
ских учений и на нем, точно на плоту, попытаться пе-
реплыть через жизнь, если уже не удастся перепра-
виться на более устойчивом и надежном судне - на
каком-нибудь божественном учении. Поэтому я теперь
наберусь смелости и задам свой вопрос, тем более что
ты и сам велишь: я не хочу потом укорять себя за то,
что теперь промолчал. Да, Сократ, я и сам размышляю
над твоими словами, и вместе с ним, с Кебетом, и мне
кажется, они не вполне убедительны.
А Сократ на это:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22