— Ничего страшного, — серьезно сказал Миша. — В любом случае, это было чудесное приключение. Помнишь ли ты вождя, джунгли, прекрасных шоколадных женщин?

— Я помню другое, — ответил Александр Иванович, перестраивая свое настроение на ностальгическую волну. — Я помню этот кайф от тяжелого железа, впившегося в мои запястья; этот блаженный ужас перед насильственным броском в небытие, минуту, когда я вышел из подземелья и увидел утро — ради нее я готов повеситься тридцать раз подряд; это раннее, еще холодное солнце и моя жизнь — здесь, со мной; это утро было самым лучшим, потому что последним. Почему вы не повесили меня. Оно? Лучшей реальности не будет; все остальное — всего лишь запутанные абстракции, фикции, которых не существует. Я хочу назад — в петлю!

— Вот в этом и есть твоя главная ошибка, друг мой; но все равно — благодарен ли ты мне за то, что я предал тебя, и ты испытал все это? Запомни, сынок, малая мудрость сводится к нормальным нравственным законам, в соответствии с которыми иные поступки ужасны, но не будь их — этих поступков — что бы оставалось делать нам? Нельзя испытать счастья от «непредательства» в мире, где никто никого не предает; в этом смысле предатель — творец, он создает ситуацию, новый поворот, целую жизнь, а стойкий человек с закрытым ртом, от которого не добьешься никаких сведений — даже тех, которые абсолютно никого не волнуют — он идет у предателя на поводу; он не создает сам ничего: и если представить этих двоих в виде любящих друг друга педерастов, то предаваемый будет пассивным.
Миша Оно замолчал после этой тирады и посмотрел на Александра Ивановича, обнаружив, что тот почти ничего не слушал, а думал исключительно о своем, и тогда Миша плюнул куда-то вдаль и решил снова оказаться где-нибудь в конкретной действительности.
Через какое-то время они уже стояли на опушке и смотрели на березу прямо перед собой. Александр Иванович снял ботинки и насладительно провел кончиком ноги по зеленой траве. Было прохладно и свежо.
Миша Оно задумчиво посмотрел в сторону начинающейся за опушкой чащи, в которой были дупла, дубы и мрачная тьма и что-то прошептал про себя, видимо, приняв некое решение. Александр Иванович умиротворенно молчал, слушая тихий звук ветра, шевелящего листья и ветки, и опять был готов к любой участи, так как он, в принципе, не имел никаких главных ценностей и целей и воспринимал реальность адекватно ей самой — без любых надстроек и осмыслений. Потом он поднял голову и скучным голосом спросил:
— Ну что, Миша? Мы опять не попали туда, куда ты хочешь? Где твой мир, где твоя цель? Здесь нет ничего — все едино; и вожди, и березы, и чувства.

— Да, ты прав, это не то, — сказал Миша. — Но я знаю, что мне делать.

— Что же?
Миша Оно нагнулся, взял большой камень, прицелился и со страшной силой метнул этот камень в голову Александра Ивановича. Раздался стук, пролилась кровь. Александр Иванович упал, схватился рукой за голову, а Миша подошел к нему.
— Ааа… — застонал Александр Иванович, увидев кровожадный взгляд Миши.

— Чтобы попасть, в этот идиотский мир, — сказал Миша Оно тоном лектора, рассказывающего о коллизиях семейной жизни, — я должен поступить неадекватно. Например: я должен тебя съесть.

— Что?-переспросил окровавленный Александр Иванович.

— Съесть. Ритуальное людоедство в данной ситуации является чистым маразмом, поэтому я остановлюсь на нем. А может быть, твоя кровь согреет мое одиночество.
Александр Иванович попытался встать, но Миша сильным ударом ноги в морду поверг его в грязь.
— Лежать, скотина! — скомандовал он и ударил беднягу второй раз опять в морду.

— Милосердие… — прошептал Александр Иванович.

— Власть! — крикнул Оно, начав настоящее избиение.

— Ты, гнида вонючая, онтологический выблядок! Я из тебя вытрясу бессмертное чувство "Я"! Твои уши будут хрустеть у меня за щекой.
Ноги и руки мелькали, нанося беспощадные удары. Хрипела жертва, моля о помощи, хрустели кости и хрящи. Кровь выступала из тела, свидетельствуя о подлинной силе побоев. Фингалы даже не успевали образовываться, поскольку лицо находилось постоянно в деле и даже уже не защищалось от злых ног с каблуками, а как бы плюнуло на свое дальнейшее будущее. Миша бил и бил, и даже присвистывал в ритм, непонятно для чего. Он сказал:
— Когда же ты уже сдохнешь, гадина!.. Может, тебя кончить ножом?
Телесное месиво не отреагировало на это предложение. Тогда Миша вытащил из-за пояса большой острый нож и ловкими, умелыми движениями отрезал у Александра Ивановича голову. Он поднял ее за волосы, посмотрел в разбитые глазницы с остатками глаз, плюнул в эту рожу, и словно футбольный мяч, пнул эту голову носком сапога, так что она отлетела куда-то в сторону. Потом Миша склонился над искореженным телом.
— Что бы у него съесть эдакое? — размышлял Оно, щупая плоть. — Может быть, член?
Миша обнажил член и быстро отрезал его. Он брезгливо приподнял этот член за кончик крайней плоти и сморщился. Потом положил в траву рядом с собой.
— Можно и его скушать, но вообще я люблю вырезку! Миша сказал эти слова и улыбнулся, ощутив счастье. Он вдруг почувствовал себя сильным, мужественным существом, которое живет настоящей мужской жизнью. Он положил свою ладонь на грудь тела перед собой и погладил ее так, как гладит женщина или педераст. Он наслаждался своим могуществом и властью,
и был готов еще долго размышлять и думать, растягивая удовольствие, что же, все-таки съесть.
— Вырезку! — крикнул Оно, поворачивая труп спиной кверху. Процесс вырезания вырезки занял немного времени, потому что нож был очень острым, а Миша — очень ловким. Отрезая сочащуюся кровью мякоть, Миша подумал, а не надругаться ли ему над жертвой, но тут же отмел эту мысль, поскольку не являлся педерастом, как некоторые.

— О, если бы ты был женщиной, друг мой! — патетично воскликнул Миша Оно, доотрезая филейную часть.
Когда процедура была закончена, Миша положил предназначенное для готовки мясо на траву, рядом с членом. Потом он замер на мгновение и сказал:
— А в принципе, я поджарю тебя всего!
Это была удачная мысль — и через некоторое время уже все тело Александра Ивановича, насаженное через задницу на кол, румянилось на углях; а рядом, на отдельных шампурах, допекались до абсолютной готовности и сочная поджаристая вырезка и покрытый аппетитной корочкой вкусно пахнущий член.
— Просто пальчики оближешь! — сказал Миша Оно. беря в руки шампур с членом.
Подув на лакомого вида головку, от которой шел пар, Миша откусил ее, разжевал и проглотил. Вкуснота была необыкновенная; и Миша доел весь остальной член, слегка задыхаясь от того, что было слишком горячо. Когда части члена утрамбовались в желудке, Миша положил шампур рядом с собой и стал смотреть на вырезку, которая вот-вот должна была поспеть. Он сидел так минут пять, потом вдруг что-то случилось.
Что-то лиловое возникло во всем, некий свет, идущий сверху и отовсюду, какое-то свечение каждого предмета; все стало живым, все наполнялось смыслом и истинным бытием. Миша пристально смотрел вперед и не видел того. что должен был видеть; он видел свет — чистый и нежный, как цветок лилии, он видел резкие цвета и их сочетания; цвета сочетались друг с другом, как любовники, они не смешивались, не переходили плавно один в другой, но были вместе, и словно держались за руки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71