Как? Ах… Так вот почему у Терезины есть молоко?…
Веревка дергается, выскальзывает у нее из рук, и она убегает вдогонку.
Терезина. Che cosa ha detto di me?
Саша (любовно). Niente…
Терезина. На detto il mio nome.
Саша. Vuole mungere il vitello e non ha capito per il latte materno.
Они тихо смеются вдвоем, Терезина – чуть стесняясь. Голос Натали, ругающей Лизу, становится громче. Входит Натали – она расстроена, нервна, слезлива. Заглядывает в коляску.
Натали. Знаете, я ведь убила двух своих малюток.
Саша. Не надо…
Натали (Терезине). Я убила их тем, что хотела, чтобы все было по-моему.
Саша. Терезина не говорит по-французски, только по-итальянски.
Натали. Ха! Она и по-итальянски-то не говорит. (Громко, чтобы услышал Герцен.) Ты разочаровал отца. Итальянская крестьянка замужем за Герценом!
Герцен. Я… Довольно!
Натали снова начинает всхлипывать.
Натали. Простите. Простите.
Саша. Она не крестьянка. Она – пролетарий.
Саша и Терезина продолжают движение и скрываются из виду.
Натали (Герцену). Ты говорил, подожди до весны, а я сказала – нет, нет, я хочу уехать сейчас, немедленно, я хочу, я хочу… Ты говорил, езжай прямо на юг, а я сказала – нет, нет, я хочу снова увидеть Париж, я хочу, я хочу… А в Париже была дифтерия, и она унесла наших мальчика Лолу и девочку Лолу… Зачем ты позволил мне сделать по-моему?!
Герцен. Натали… ну что теперь… Натали…
Натали. Я не настоящая Натали. Настоящая Натали на небесах. (Петляя, уходит в глубь сада.)
Герцен (зовет). Тата… Тата!..
Входит Тата. Ей 23 года, и она стала помощником и наперсником Герцена.
Тата. Я здесь… Что?
Герцен. Ольга не приехала?
Тата. Нет, еще нет. Чернецкий приходил, принес что-то для Ника и заодно привел с собой Бакунина.
Герцен. Бакунин? У нас же тут семейный праздник…
Тата. Он скоро уйдет, вместе с Чернецким – тебе Бакунин пойдет на пользу, будет с кем поспорить. С нами тебе скучно, и ты так хорошо себя ведешь… (Целует его.)
Герцен. Как только Ольга приедет, приведешь ее сразу ко мне, да? Может, экипаж не успел на станцию.
Тата. Наверняка успел. Я пойду посмотрю, не едут ли.
Тата уходит. Входят Огарев и Бакунин. Огарев без носков и с палкой, которую он передает Бакунину в то время, как сам разворачивает помятый пакет.
Огарев (доволен). Мэри нашла мои носки. Я думал, что больше их никогда не увижу. Они были на мне перед тем, как я потерял сознание. Интересно, ей их отдали в полицейском участке?
Бакунин. Натали открыто живет с Герценом, так почему тебе нельзя привести Мэри? В его представлении о приличиях нет никакой логики.
Огарев. Ну, не затевай… (Подходя к Герцену. ) Посмотри, кто здесь.
Герцен. А-а… Международное братство социал-демократов, и Огарев вместе с ним.
Бакунин. Я распустил Братство. Моя новая организация называется Социал-демократический союз. Не хочешь вступить?
Огарев и Бакунин садятся. Огарев с некоторым трудом надевает носки.
Герцен. Какие цели вы преследуете?
Бакунин. Отмена государства освобожденными рабочими.
Герцен. Это разумно.
Бакунин. Тогда с тебя двадцать франков.
Герцен. Я дам тебе экземпляр «Колокола». Это последний. Они не хотят нас в Женеве, ни по-русски, ни по-французски. Не знаю, зачем я сюда приехал. Пока мой кошелек был открыт для них, русские презирали меня. Я давал и давал, пока не устал давать. И уж тогда они ополчились на меня по-настоящему. Эти «новые люди» – сифилис нашей революционной похоти. Они плюют на все, что прекрасно или человечно, в прошлом или настоящем.
Бакунин. Старой морали больше нет, а новая только формируется. Они попали в щель. Но у них есть отвага и страсть. В ненависти к молодым всегда есть что-то от старческого маразма. Самому молодому из моих новых соратников всего шестнадцать.
Огарев. Ты имеешь в виду Генри?
Бакунин. Нам важен каждый голос. Я сейчас занят преобразованием моего Союза в женевское отделение Интернациональной ассоциации рабочих Маркса.
Герцен. Но… Маркс хочет завладеть государством, а не отменить его.
Бакунин. Это ты в самую точку попал.
Герцен. В какую точку?
Бакунин. Это секрет.
Герцен. Но я состою членом Союза.
Бакунин. Да, но внутри Союза есть еще Секретный Союз.
Герцен. И какой там членский взнос?
Бакунин. Сорок франков.
Герцен. Нет, пожалуй, не стоит.
Бакунин. Ладно, я тебе все равно скажу.
Герцен. Ты слишком щедр!
Бакунин. Маркс этого не знает, но Союз станет троянским конем внутри его цитадели! Я уважаю Маркса. Мы оба стремимся освободить рабочего. Но Маркс хочет освободить рабочего как класс, а не как индивидуума. Такая свобода связана диктатурой рабочего класса. Но настоящая свобода спонтанна. Подчиняться какой-либо власти унизительно для духовной основы человека. Любая дисциплина порочна. Нашей первой задачей будет разрушить власть. Второй задачи не существует.
Герцен. Но твоих – наших – врагов в Интернационале десятки тысяч.
Бакунин. Вот тут и пригодится мой Секретный Союз – сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти…
Герцен. Погоди…
Бакунин. Дни Маркса сочтены. Все практически готово, за исключением нескольких досадных мелочей. Я тебя больше никогда ни о чем не попрошу…
Его перебивает появление Таты, которая выходит из дома, ведя за собой Ольгу.
Общее движение… Мальвида, Саша и Терезина, Натали, которая более или менее пришла в себя. Прислуга накрывает чай для всех на столе в саду. Все собираются за этим столом.
Герцен будто ожил с приездом Ольги. Он идет ей навстречу. Они целуются.
Герцен (быстро). Я не услышал экипажа! Тебя встречали на станции? На границе все было в порядке? Как ты модно одета! Что? Что с тобой?
Ольга смотрит на Мальвиду в смущении.
Ох… ты забыла русский?
Ольга. Просто… мы с Мальвидой теперь говорим по-итальянски!
Герцен. Ну, ну и что в этом такого, в конце концов. Мы сами полжизни говорим по-французски! Самое главное, что ты здесь. (Мальвиде.) Добро пожаловать!
Саша (Ольге). Ты стала тетей!
Ольга реагирует, как положено, на Терезину и на коляску. Она уже знакома с Терезиной.
Мальвида. Надо же, какая роскошь, Александр! Мы к такому не привыкли. Надолго вы сняли эту виллу?
Герцен. Только на месяц. Из вашего окна вид на озеро.
Мальвида. На озеро и на другой берег.
Мальвида присоединяется к остальным. Герцен возвращается в свое кресло, отставленное несколько в сторону от стола с чаем. За столом все ввосьмером – Лиза отсутствует – начинают разговор…
Саша (Бакунину). Двадцать франков? На самом деле меня мало интересует политика, я преподаю физиологию.
Натали (Огареву). Тата написала ее чудесный портрет – так Саша с ней и познакомился.
Огарев. Ты по-прежнему занимаешься живописью?
Тата. Нет. У меня не было особых способностей.
Натали. Глупости. (Герцену.) Что же ты, Александр…
Бакунин. Семь уровней человеческого счастья! Первый – умереть, сражаясь за свободу; второй – любовь и дружба; третий – искусство и наука; четвертый – сигары; пятый, шестой, седьмой – вино, еда, сон.
Аплодисменты и возражения.
Огарев. Первый – любовь и дружба…
Мальвида. Первый – поднять человека на тот уровень, на который он способен!
Натали. Александр…
Тата. Оставь его. Он плохо спал ночью.
Натали. А кто хорошо спал? Где Лиза? У меня голова болит.
Мальвида (обращаясь к Натали). Я свято верю во фланель.
Герцен спит.
Ему снятся Тургенев и Маркс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Веревка дергается, выскальзывает у нее из рук, и она убегает вдогонку.
Терезина. Che cosa ha detto di me?
Саша (любовно). Niente…
Терезина. На detto il mio nome.
Саша. Vuole mungere il vitello e non ha capito per il latte materno.
Они тихо смеются вдвоем, Терезина – чуть стесняясь. Голос Натали, ругающей Лизу, становится громче. Входит Натали – она расстроена, нервна, слезлива. Заглядывает в коляску.
Натали. Знаете, я ведь убила двух своих малюток.
Саша. Не надо…
Натали (Терезине). Я убила их тем, что хотела, чтобы все было по-моему.
Саша. Терезина не говорит по-французски, только по-итальянски.
Натали. Ха! Она и по-итальянски-то не говорит. (Громко, чтобы услышал Герцен.) Ты разочаровал отца. Итальянская крестьянка замужем за Герценом!
Герцен. Я… Довольно!
Натали снова начинает всхлипывать.
Натали. Простите. Простите.
Саша. Она не крестьянка. Она – пролетарий.
Саша и Терезина продолжают движение и скрываются из виду.
Натали (Герцену). Ты говорил, подожди до весны, а я сказала – нет, нет, я хочу уехать сейчас, немедленно, я хочу, я хочу… Ты говорил, езжай прямо на юг, а я сказала – нет, нет, я хочу снова увидеть Париж, я хочу, я хочу… А в Париже была дифтерия, и она унесла наших мальчика Лолу и девочку Лолу… Зачем ты позволил мне сделать по-моему?!
Герцен. Натали… ну что теперь… Натали…
Натали. Я не настоящая Натали. Настоящая Натали на небесах. (Петляя, уходит в глубь сада.)
Герцен (зовет). Тата… Тата!..
Входит Тата. Ей 23 года, и она стала помощником и наперсником Герцена.
Тата. Я здесь… Что?
Герцен. Ольга не приехала?
Тата. Нет, еще нет. Чернецкий приходил, принес что-то для Ника и заодно привел с собой Бакунина.
Герцен. Бакунин? У нас же тут семейный праздник…
Тата. Он скоро уйдет, вместе с Чернецким – тебе Бакунин пойдет на пользу, будет с кем поспорить. С нами тебе скучно, и ты так хорошо себя ведешь… (Целует его.)
Герцен. Как только Ольга приедет, приведешь ее сразу ко мне, да? Может, экипаж не успел на станцию.
Тата. Наверняка успел. Я пойду посмотрю, не едут ли.
Тата уходит. Входят Огарев и Бакунин. Огарев без носков и с палкой, которую он передает Бакунину в то время, как сам разворачивает помятый пакет.
Огарев (доволен). Мэри нашла мои носки. Я думал, что больше их никогда не увижу. Они были на мне перед тем, как я потерял сознание. Интересно, ей их отдали в полицейском участке?
Бакунин. Натали открыто живет с Герценом, так почему тебе нельзя привести Мэри? В его представлении о приличиях нет никакой логики.
Огарев. Ну, не затевай… (Подходя к Герцену. ) Посмотри, кто здесь.
Герцен. А-а… Международное братство социал-демократов, и Огарев вместе с ним.
Бакунин. Я распустил Братство. Моя новая организация называется Социал-демократический союз. Не хочешь вступить?
Огарев и Бакунин садятся. Огарев с некоторым трудом надевает носки.
Герцен. Какие цели вы преследуете?
Бакунин. Отмена государства освобожденными рабочими.
Герцен. Это разумно.
Бакунин. Тогда с тебя двадцать франков.
Герцен. Я дам тебе экземпляр «Колокола». Это последний. Они не хотят нас в Женеве, ни по-русски, ни по-французски. Не знаю, зачем я сюда приехал. Пока мой кошелек был открыт для них, русские презирали меня. Я давал и давал, пока не устал давать. И уж тогда они ополчились на меня по-настоящему. Эти «новые люди» – сифилис нашей революционной похоти. Они плюют на все, что прекрасно или человечно, в прошлом или настоящем.
Бакунин. Старой морали больше нет, а новая только формируется. Они попали в щель. Но у них есть отвага и страсть. В ненависти к молодым всегда есть что-то от старческого маразма. Самому молодому из моих новых соратников всего шестнадцать.
Огарев. Ты имеешь в виду Генри?
Бакунин. Нам важен каждый голос. Я сейчас занят преобразованием моего Союза в женевское отделение Интернациональной ассоциации рабочих Маркса.
Герцен. Но… Маркс хочет завладеть государством, а не отменить его.
Бакунин. Это ты в самую точку попал.
Герцен. В какую точку?
Бакунин. Это секрет.
Герцен. Но я состою членом Союза.
Бакунин. Да, но внутри Союза есть еще Секретный Союз.
Герцен. И какой там членский взнос?
Бакунин. Сорок франков.
Герцен. Нет, пожалуй, не стоит.
Бакунин. Ладно, я тебе все равно скажу.
Герцен. Ты слишком щедр!
Бакунин. Маркс этого не знает, но Союз станет троянским конем внутри его цитадели! Я уважаю Маркса. Мы оба стремимся освободить рабочего. Но Маркс хочет освободить рабочего как класс, а не как индивидуума. Такая свобода связана диктатурой рабочего класса. Но настоящая свобода спонтанна. Подчиняться какой-либо власти унизительно для духовной основы человека. Любая дисциплина порочна. Нашей первой задачей будет разрушить власть. Второй задачи не существует.
Герцен. Но твоих – наших – врагов в Интернационале десятки тысяч.
Бакунин. Вот тут и пригодится мой Секретный Союз – сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти…
Герцен. Погоди…
Бакунин. Дни Маркса сочтены. Все практически готово, за исключением нескольких досадных мелочей. Я тебя больше никогда ни о чем не попрошу…
Его перебивает появление Таты, которая выходит из дома, ведя за собой Ольгу.
Общее движение… Мальвида, Саша и Терезина, Натали, которая более или менее пришла в себя. Прислуга накрывает чай для всех на столе в саду. Все собираются за этим столом.
Герцен будто ожил с приездом Ольги. Он идет ей навстречу. Они целуются.
Герцен (быстро). Я не услышал экипажа! Тебя встречали на станции? На границе все было в порядке? Как ты модно одета! Что? Что с тобой?
Ольга смотрит на Мальвиду в смущении.
Ох… ты забыла русский?
Ольга. Просто… мы с Мальвидой теперь говорим по-итальянски!
Герцен. Ну, ну и что в этом такого, в конце концов. Мы сами полжизни говорим по-французски! Самое главное, что ты здесь. (Мальвиде.) Добро пожаловать!
Саша (Ольге). Ты стала тетей!
Ольга реагирует, как положено, на Терезину и на коляску. Она уже знакома с Терезиной.
Мальвида. Надо же, какая роскошь, Александр! Мы к такому не привыкли. Надолго вы сняли эту виллу?
Герцен. Только на месяц. Из вашего окна вид на озеро.
Мальвида. На озеро и на другой берег.
Мальвида присоединяется к остальным. Герцен возвращается в свое кресло, отставленное несколько в сторону от стола с чаем. За столом все ввосьмером – Лиза отсутствует – начинают разговор…
Саша (Бакунину). Двадцать франков? На самом деле меня мало интересует политика, я преподаю физиологию.
Натали (Огареву). Тата написала ее чудесный портрет – так Саша с ней и познакомился.
Огарев. Ты по-прежнему занимаешься живописью?
Тата. Нет. У меня не было особых способностей.
Натали. Глупости. (Герцену.) Что же ты, Александр…
Бакунин. Семь уровней человеческого счастья! Первый – умереть, сражаясь за свободу; второй – любовь и дружба; третий – искусство и наука; четвертый – сигары; пятый, шестой, седьмой – вино, еда, сон.
Аплодисменты и возражения.
Огарев. Первый – любовь и дружба…
Мальвида. Первый – поднять человека на тот уровень, на который он способен!
Натали. Александр…
Тата. Оставь его. Он плохо спал ночью.
Натали. А кто хорошо спал? Где Лиза? У меня голова болит.
Мальвида (обращаясь к Натали). Я свято верю во фланель.
Герцен спит.
Ему снятся Тургенев и Маркс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56