.
- Не понимаю, - сказал Малянов сердито.
- Действительно, это было как-то связано с моей работой. Какая-то
связь, пожалуй, была... Но ведь не более того. Не более того, Филипп
Павлович! Аллергия - и не более того!..
- Я вас не нанимаю, Владлен Семенович! - сказал Малянов, оживляясь,
ибо кое-что ему стало понятно.
- Все очень просто, - сказал Вечеровский лениво. - Начиная с прошлого
марта, стоило Владлену Семеновичу сесть за свою диссертацию, уже почти
готовую, между прочим, как его поражала головная боль, причем столь
сильная, что он вынужден бывал работу свою прекращать Это длилось
несколько месяцев и кончилось тем, что Владлен Семенович свою диссертацию
и вовсе отставил.
- Позвольте, позвольте! - живо вмешался Глухов - Все это так, но я
хочу подчеркнуть, что я отставил ее, как вы выражаетесь, только временно и
исключительно по совету врачей. И я попросил бы никаких аналогий здесь не
проводить. Всякие аналогии здесь совершенно неправомерны.
- Над чем вы работали? - резко спросил Малянов. - Тема?
- "Культурное влияние США на Японию. Опыт количественного и
качественного анализа", - с готовностью отбарабанил Глухов.
- Господи, - сказал Малянов. - При чем тут культурное влияние...
- Вот именно! - подхватил Глухов. - Вот именно!
- А тема у вас не закрытая была?
- Ни в какой степени! Совершенно!
- А Губаря, Захара Захаровича, вы не знаете?
- Да в первый раз слышу!
Малянов хотел спросить еще кое о чем, но спохватился: он вдруг понял,
что задает Глухову такие же вопросы, какие Снеговой задавал вчера ему,
Малянову.
- Вы понимаете, что я не мог не последовать совету врачей, -
продолжал между тем Глухов. - Врачи посоветовали, и я отложил пока эту
работу. Пока! В конце концов в мире достаточно прелести и без этой моей
работы... И потом я, знаете ли, амбиций никаких не имею, да и не имел
никогда... Я ученый маленький, а если по большому счету, то и не ученый,
собственно, а так, научный сотрудник. Конечно, я люблю свою работу, но с
другой стороны... - он поглядел на часы и всполошился: - Ай-яй-яй-яй!
Поздно-то как! Я побегу... Я побегу, Филипп Павлович! Извините меня,
друзья мои, но сегодня же детектив по телевизору. Ах, друзья мои, друзья
мои! Ну много ли человеку надо? Если честно, если без дурацкой простите,
романтики? Добротный детектив, стакан правильно заваренного чая в чистом
подстаканнике, сигаретка... Право же, Дмитрий Алексеевич, было трудно,
очень болезненно было мне выбрать более спокойный путь, но врачи врачами,
а если подумать: что выбирать? Ну, конечно же, жизнь надо выбирать. Жизнь!
Не абстракции, пусть даже самые красивые, не телескопы же ваши, не
пробирки, не затхлые же архивы! Да пусть они подавятся всеми этими
телескопами и архивами! Жить надо, любить надо, природу ощущать надо...
Именно ощущать, прильнуть к ней, а не ковырять ее ланцетом... Когда я
теперь смотрю на дерево, на куст, я чувствую, я ощущаю физически: это мой
друг, мы нужны друг другу... Ах, Дмитрий Алексеевич!
Он вдруг махнул рукой и пошел из комнаты, на ходу вдевая руки в
рукава серого своего занюханного пиджачка. Он даже не простился ни с кем.
Пронесся по гостиной сквознячок, колыхнул облако табачного дыма над
головой Вечеровского, потом ахнула вырвавшаяся, видимо, из рук входная
дверь, и все стихло.
- Ну и что ты думаешь? - осведомился Малянов агрессивно.
- О чем?
- Что ты думаешь о своем Глухове? По-моему, его запутали. Или даже
купили. Какал гадость!
- Не суди и несудим будешь.
- Ты так ставишь вопрос? - сказал Малянов саркастически.
Вечеровский наклонился вперед, выбрал в чаше новую трубку и принялся
медленно, вдумчиво набивать ее.
- Мне кажется, Митя, - сказал он, - ты плохо пока понимаешь свое
положение. Ты возбужден, ты слегка напуган, сильно озадачен и в высшей
степени заинтригован. Так вот, тебе надлежит понять, что ничего
интересного с тобою не произошло. Тебе предстоит очень неприятный выбор.
Неприятный в любом случае, ибо если ты поднимешь руки, то станешь таким,
как Глухов, и никогда не простишь себе этого, ты же очень высокого о себе
мнения, я тебя знаю. Если же ты решишь бороться, тебе будет так плохо, как
бывает только человеку на передовой...
- На передовой люди тоже жили, - сказал Малянов сердито.
- Да. Только, как правило, плохо и недолго.
- Ты что, запугиваешь меня?
- Нет. Я пытаюсь только объяснить тебе, что в твоем положении нет
ничего интересного. На тебя действует сила - чудовищная, совершенно
несоразмерная и никак не контролируемая...
- Ты все-таки считаешь, что это сверхцивилизация?
- Послушай, дружище, какая тебе разница? Тля под кирпичом, тля под
пятаком... Ты - одиночный боец, на которого прет танковая армия.
- Клопа танком не раздавишь, - пробормотал Малянов.
- Верно. Но ты же не согласен быть клопом.
- Хорошо, хорошо, но что ты мне посоветуешь? Я ведь пришел к тебе за
советом, черт тебя дерн, а не философией заниматься...
- Я тебе могу посоветовать только одно: пойми и осознай, что ничего
интересного...
- Это я уже понял!
- По-моему, нет.
- Это я уже понял! - сказал Малянов, повышая голос. - И легче мне от
этого не стало. Если это жулики, то я их не боюсь. Пусть они меня боятся.
А если это действительно сверхцивилизация, если это действительно
вторжение... Во-первых, я не очень-то в это верю... А во-вторых, что ж, мы
так и будем сдаваться - одна за другим? Мы ляжем на спинку, все по
очереди, и будем жалостно махать лапками в воздухе, а они беспрепятственно
станут отныне определять, чем нам можно заниматься, а чем нельзя? Нет,
отец, этого допускать нельзя, как хочешь...
- Логично, - сказал Вечеровский без всякого, впрочем, одобрения в
голосе. - И даже красиво. Только на передовой нет ни логики, ни красоты.
Там - грязь, голод, вши, страх, смерть...
Малянов не слушал его. Он глубоко вдруг задумался. Рот приоткрылся,
глаза стали бессмысленными. Потом он вдруг улыбнулся.
- Слушай, Фил, - сказал он. - А мощную, наверное, я сделал работу,
если целая сверхцивилизация поднялась на нее войной. А?

Дома он снова засел за работу. Он махнул рукой на все, все отринул,
все забыл - он работал. Он исписывал формулами листок за листком и швырял
черновики прямо на пол. Было уже поздно. Гасли окна в домах напротив.
Стало совсем темно. Из открытого окна летели мотыльки, кружились вокруг
лампы, падали на бумагу перед Маляновым. Он их досадливо смахивал, но они
возвращались на ярко-белое - снова я снова.
Мальчик как с вечера заснул, так и спал беспробудно, обняв во сне
мохнатого олимпийского мишку. Малянов прикрыл их обоих шалью. По кушетке
разбросаны были книги: том Спинозы, Достоевский, "Популярная медицинская
энциклопедия" и какие-то детские, с картинками.
Работалось Малянову очень хорошо, он ни на что не отвлекался, только
один раз почудилось ему боковым зрением, что в кресле для гостей сидят,
прикрыв лицо ладонью, большой темный человек... Малянов вздрогнул так, что
ручка вылетела у него из пальцев и закатилась под бумаги. Еще мгновение он
совершенно отчетливо видел человека в кресле и успел понять, что это
Снеговой сидит там, упершись локтем в подлокотник, и смотрит одним глазом
через расставленные пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17