.. Я хочу понять, что общего у всех ваших работ? По-видимому,
где-то в невообразимой дали времен они сходятся в точку, и точка эта очень
важна для нас... для человечества, я имею в виду, - он снова с аппетитом
отхлебнул кофе. - Сверхцивилизация, как я понимаю, это сила настолько
огромная, что ее вполне можно считать стихией, а все ее проявления - это
как бы проявления нового закона природы. Воевать против законов природы -
глупо Капитулировать перед законом природы - стыдно. В конечном счете -
тоже глупо. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Именно
этим я и намерен заняться.
- Глупо, - сказал Малянов. - Глупо! - сказал он, все более
раздражаясь. - Зачем тебе в это ввязываться? Ты же уникальный
специалист... Ты же лучший в Европе. Они же просто убьют тебя, и все.
- Не думаю, - сказал Вечеровский. - Промахнутся. Пойми, они слишком
огромны, они все время промахиваются...
- Откуда ты все это можешь знать?
- Господи, - сказал Вечеровский. - Откуда я могу это знать? Ты видел
мою гостиную? Промах! А в прошлую субботу... Да что там говорить! Они
лупят меня уже вторую неделя. За мою собственную работу. За мою.
Собственную. А вы все здесь совсем ни при чем, бедные мои барашки,
котики-песики... Ну что, Митька, я-таки умею владеть собой, а?
- Пр-ровались ты!... - сказал Малянов и поднялся. Он был красен и
зол.
- Сядь! - сказал Вечеровский, и Малянов сел.
- Налей в кофе коньяк.
Малянов налил.
- Пей. Залпом!
И Малянов осушил чашечку, не почувствовав ни вкуса, ни запаха.
- Ты очень спешишь, - сказал Вечеровский назидательно. - А спешить
нам некуда. Предстоит работа... Ты все еще никак не можешь понять, что
ничего интересного с нами не произошло. Просто работа. Долгая. Тяжелая.
Скорее всего, грязная. Не один год, а может быть, сто лет или тысячу, или
миллиард... Опасно? Да, опасно. Заниматься настоящей научной проблемой
всегда было опасно. Архимеда зарезали солдаты. Ньютон свихнулся в мистику.
Жолио-Кюри умер от лучевой болезни... Научная проблема - это всегда
опасно. А тут - настоящая проблема. На всю жизнь.
- Идиот! - сказал Малянов. - Гордыня проклятая, сатанинская...
Архимед, Ньютон... Проблему себе отыскал. Здесь детей убивают, а он
проблему себе выдумал на миллиард лет вперед...
- Я вижу, они тебя основательно запугали, - сказал Вечеровский,
покусывая губу.
- А тебя они не запугали? - спросил Малянов злобным шепотом. - У тебя
под твоей проклятой лощеной маской, скажешь, не прячется маленький
голенький дрожащий человечек?! Когда у тебя в доме бомбу рвали, этот
человечек что - не плакал, не рвался под кровать - забиться в угол,
закрыть глаза и ни о чем не думать?.
Вечеровский молчал, опустив белесые ресницы.
- Вот они меня запугали! - заорал вдруг Малянов, крутя у него перед
носом потной дулей. - Я ничего не боюсь! Но на совесть свою гирю навесить
не позволю! Нет, ради чего? Во имя человечества? За достоинство землянина?
За галактический престиж? Вот тебе! Я не дерусь за слова! За себя драться,
за семью, за друзей, даже за мальчишку этого чудовищного, которого я
раньше и не видел никогда, - пожалуйста! До последнего, без пощады! Но за
какие-тестам проблемы?.. Увольте. Это вам не девятнадцатый век! Кому будет
принадлежать Галактика через миллиард лет, нам или им? Да плевал я на это!
Он вскочил и забегал по кухне, размахивая руками.
- Нет, вы подумайте только, какой страшный выбор мне предлагают: или
мы тебя сделаем директором великолепного современного института, из-за
которого два членкора уже глотки друг другу переели, - или мы тебя
шлепнем, как гада, или, хуже того, моральным калекой сделаем до конца дней
твоих! Ничего себе выбор! Да я в этом своем институте десять нобелевок
заложу, понял? Институт - это тебе не чечевичная похлебка, можно его и на
право первородства поменять. Не хотите, чтобы я макроскопической
устойчивостью занимался, - пожалуйста! Обойдусь! Я в своем институте
десять новых идей заложу, двадцать идей, а если вам не понравится еще
какая-нибудь, ну что ж, снова поторгуемся!.. И не коптите мне мозги
красивыми словами! Через миллиард лет от меня и молекул не останется. А я
человек простой, я хочу умереть естественной смертью и совесть свою не
пачкать...
Он вдруг замолчал, словно ему заткнули рот, уселся на прежнее место,
схватил папку, бросил ее на стол, снова схватил.
- Не знаю, что делать, - сказал он жалобно. - Может быть, они только
запугивают?
- Может быть, - сказал Вечеровский.
- Однако Снегового они до смерти запугали.
- Похоже на то.
- Ч-черт! Работу жалко. Экстра-класс. Люкс. У меня, может быть,
никогда больше ничего подобного не выйдет.
- Возможно, - сказал Вечеровский.
- Но мальчишка-то? Мальчишка-то как? Или, может быть, запугивают? Ну
невозможно же себе это представить, чтобы они осмелились... А может быть,
это вовсе и не мальчишка даже? Уж очень он странный... Может быть, это
робот какой-нибудь, а?
Вечеровский, не отвечая, поднялся и снова принялся заваривать кофе.
Малянов следил за ним бездумным взглядом.
- А если они тебя угробят? - спросил он.
- Вряд ли.
- А если все-таки?.. Куда же тогда все это денется? - он потряс
папкой.
- Ну ты же в курсе, - сказал Вечеровский, не оборачиваясь. - Да и не
один ты. Вас довольно много.
- Только не я, - сказал Малянов, мотая щеками. - Я в это дело
впутываться не желаю. Уволь.
Тогда Вечеровский повернулся к нему и прочитал негромко: "Сказали
мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул
назад. С тех пор все тянутся передо мною кривые, глухие, окольные
тропы..."
Малянов застонал, как от боли.
Он сидел, прижав папку к животу, и раскачивался взад-вперед, плотно
зажмурив глаза, скрипя стиснутыми зубами, и в голове у него не было ни
одной мысли, только глуховатый голос Вечеровского в десятый, двадцатый раз
повторял одно и то же: "...с тех пор все тянутся передо мною кривые,
глухие, окольные тропы..."
А в пяти километрах от этой кухни, на плоском песчаном морском
берегу, на мелководье, в неподвижной, похожей на застывшее стекло воде
лежал навзничь, неловко подвернув под себя руку, мальчик в коротких
штанишках с лямочкой и с сандалией только на одной левой ноге. Он был
совершенно неподвижен, и смотреть на него было неприятно и страшно, потому
что он казался давно и безнадежно мертвым.
Над сопками-скалами, окаймляющими город, над недалекими отсюда домами
окраины показалось солнце. Длинные синие тени легли на пляж. Легкий
ветерок пронесся и зарябил воду у берега. И тогда мальчик вдруг
пошевелился. Упираясь ладонями в песок, он поднялся и поглядел сонными
глазами вокруг. Потом он вдруг вскочил и запрыгал на одной ноге,
вытряхивая воду из уха и приговаривая: "Ухо, ухо, вылей воду на дремучую
колоду..."
И был пляж, и было стеклянное море, и солнце вставало самым
жизнеутверждающим образом, и мальчуган, вполне живой, здоровый, веселый,
разве что несколько мокрый, а потому слегка озябший, бредет вдоль воды
босиком, загребая ногами влажный песок, держа в руке одинокую сандалию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
где-то в невообразимой дали времен они сходятся в точку, и точка эта очень
важна для нас... для человечества, я имею в виду, - он снова с аппетитом
отхлебнул кофе. - Сверхцивилизация, как я понимаю, это сила настолько
огромная, что ее вполне можно считать стихией, а все ее проявления - это
как бы проявления нового закона природы. Воевать против законов природы -
глупо Капитулировать перед законом природы - стыдно. В конечном счете -
тоже глупо. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Именно
этим я и намерен заняться.
- Глупо, - сказал Малянов. - Глупо! - сказал он, все более
раздражаясь. - Зачем тебе в это ввязываться? Ты же уникальный
специалист... Ты же лучший в Европе. Они же просто убьют тебя, и все.
- Не думаю, - сказал Вечеровский. - Промахнутся. Пойми, они слишком
огромны, они все время промахиваются...
- Откуда ты все это можешь знать?
- Господи, - сказал Вечеровский. - Откуда я могу это знать? Ты видел
мою гостиную? Промах! А в прошлую субботу... Да что там говорить! Они
лупят меня уже вторую неделя. За мою собственную работу. За мою.
Собственную. А вы все здесь совсем ни при чем, бедные мои барашки,
котики-песики... Ну что, Митька, я-таки умею владеть собой, а?
- Пр-ровались ты!... - сказал Малянов и поднялся. Он был красен и
зол.
- Сядь! - сказал Вечеровский, и Малянов сел.
- Налей в кофе коньяк.
Малянов налил.
- Пей. Залпом!
И Малянов осушил чашечку, не почувствовав ни вкуса, ни запаха.
- Ты очень спешишь, - сказал Вечеровский назидательно. - А спешить
нам некуда. Предстоит работа... Ты все еще никак не можешь понять, что
ничего интересного с нами не произошло. Просто работа. Долгая. Тяжелая.
Скорее всего, грязная. Не один год, а может быть, сто лет или тысячу, или
миллиард... Опасно? Да, опасно. Заниматься настоящей научной проблемой
всегда было опасно. Архимеда зарезали солдаты. Ньютон свихнулся в мистику.
Жолио-Кюри умер от лучевой болезни... Научная проблема - это всегда
опасно. А тут - настоящая проблема. На всю жизнь.
- Идиот! - сказал Малянов. - Гордыня проклятая, сатанинская...
Архимед, Ньютон... Проблему себе отыскал. Здесь детей убивают, а он
проблему себе выдумал на миллиард лет вперед...
- Я вижу, они тебя основательно запугали, - сказал Вечеровский,
покусывая губу.
- А тебя они не запугали? - спросил Малянов злобным шепотом. - У тебя
под твоей проклятой лощеной маской, скажешь, не прячется маленький
голенький дрожащий человечек?! Когда у тебя в доме бомбу рвали, этот
человечек что - не плакал, не рвался под кровать - забиться в угол,
закрыть глаза и ни о чем не думать?.
Вечеровский молчал, опустив белесые ресницы.
- Вот они меня запугали! - заорал вдруг Малянов, крутя у него перед
носом потной дулей. - Я ничего не боюсь! Но на совесть свою гирю навесить
не позволю! Нет, ради чего? Во имя человечества? За достоинство землянина?
За галактический престиж? Вот тебе! Я не дерусь за слова! За себя драться,
за семью, за друзей, даже за мальчишку этого чудовищного, которого я
раньше и не видел никогда, - пожалуйста! До последнего, без пощады! Но за
какие-тестам проблемы?.. Увольте. Это вам не девятнадцатый век! Кому будет
принадлежать Галактика через миллиард лет, нам или им? Да плевал я на это!
Он вскочил и забегал по кухне, размахивая руками.
- Нет, вы подумайте только, какой страшный выбор мне предлагают: или
мы тебя сделаем директором великолепного современного института, из-за
которого два членкора уже глотки друг другу переели, - или мы тебя
шлепнем, как гада, или, хуже того, моральным калекой сделаем до конца дней
твоих! Ничего себе выбор! Да я в этом своем институте десять нобелевок
заложу, понял? Институт - это тебе не чечевичная похлебка, можно его и на
право первородства поменять. Не хотите, чтобы я макроскопической
устойчивостью занимался, - пожалуйста! Обойдусь! Я в своем институте
десять новых идей заложу, двадцать идей, а если вам не понравится еще
какая-нибудь, ну что ж, снова поторгуемся!.. И не коптите мне мозги
красивыми словами! Через миллиард лет от меня и молекул не останется. А я
человек простой, я хочу умереть естественной смертью и совесть свою не
пачкать...
Он вдруг замолчал, словно ему заткнули рот, уселся на прежнее место,
схватил папку, бросил ее на стол, снова схватил.
- Не знаю, что делать, - сказал он жалобно. - Может быть, они только
запугивают?
- Может быть, - сказал Вечеровский.
- Однако Снегового они до смерти запугали.
- Похоже на то.
- Ч-черт! Работу жалко. Экстра-класс. Люкс. У меня, может быть,
никогда больше ничего подобного не выйдет.
- Возможно, - сказал Вечеровский.
- Но мальчишка-то? Мальчишка-то как? Или, может быть, запугивают? Ну
невозможно же себе это представить, чтобы они осмелились... А может быть,
это вовсе и не мальчишка даже? Уж очень он странный... Может быть, это
робот какой-нибудь, а?
Вечеровский, не отвечая, поднялся и снова принялся заваривать кофе.
Малянов следил за ним бездумным взглядом.
- А если они тебя угробят? - спросил он.
- Вряд ли.
- А если все-таки?.. Куда же тогда все это денется? - он потряс
папкой.
- Ну ты же в курсе, - сказал Вечеровский, не оборачиваясь. - Да и не
один ты. Вас довольно много.
- Только не я, - сказал Малянов, мотая щеками. - Я в это дело
впутываться не желаю. Уволь.
Тогда Вечеровский повернулся к нему и прочитал негромко: "Сказали
мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул
назад. С тех пор все тянутся передо мною кривые, глухие, окольные
тропы..."
Малянов застонал, как от боли.
Он сидел, прижав папку к животу, и раскачивался взад-вперед, плотно
зажмурив глаза, скрипя стиснутыми зубами, и в голове у него не было ни
одной мысли, только глуховатый голос Вечеровского в десятый, двадцатый раз
повторял одно и то же: "...с тех пор все тянутся передо мною кривые,
глухие, окольные тропы..."
А в пяти километрах от этой кухни, на плоском песчаном морском
берегу, на мелководье, в неподвижной, похожей на застывшее стекло воде
лежал навзничь, неловко подвернув под себя руку, мальчик в коротких
штанишках с лямочкой и с сандалией только на одной левой ноге. Он был
совершенно неподвижен, и смотреть на него было неприятно и страшно, потому
что он казался давно и безнадежно мертвым.
Над сопками-скалами, окаймляющими город, над недалекими отсюда домами
окраины показалось солнце. Длинные синие тени легли на пляж. Легкий
ветерок пронесся и зарябил воду у берега. И тогда мальчик вдруг
пошевелился. Упираясь ладонями в песок, он поднялся и поглядел сонными
глазами вокруг. Потом он вдруг вскочил и запрыгал на одной ноге,
вытряхивая воду из уха и приговаривая: "Ухо, ухо, вылей воду на дремучую
колоду..."
И был пляж, и было стеклянное море, и солнце вставало самым
жизнеутверждающим образом, и мальчуган, вполне живой, здоровый, веселый,
разве что несколько мокрый, а потому слегка озябший, бредет вдоль воды
босиком, загребая ногами влажный песок, держа в руке одинокую сандалию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17