– Кто же тогда истинный владыка – Хан Калуна или глава Общины Хес? – снова спросил я.
– В делах духовных – жрица Хес, наш Оракул и Глас Небесный. В делах же мирских – Хан Калуна.
– Хан? Ты ведь замужем, госпожа?
– Да, – ответила она, вспыхнув. – И я скажу тебе то, что все равно скоро узнаешь, если еще не узнал: мой муж – безумец, и я его ненавижу.
– Я уже знаю это, Хания.
Она посмотрела на меня проницательным взглядом.
– Что? Неужели мой дядя, Шаман, Хранитель Ворот, успел проболтаться? Нет, ты подслушал, я знаю, что ты подслушал, и лучше всего было бы убить тебя; что ты теперь обо мне подумаешь?
Я ничего не ответил, потому что и впрямь не знал, что думать, кроме того, я опасался, что опрометчивое признание может повлечь за собой немедленную расправу.
– Теперь ты считаешь, – продолжала она, – будто я, что всегда ненавидела мужчин и чьи губы, клянусь, чище, чем эти горные снега, Хания Калуна, прозванная Ледяным Сердцем, будто я бесстыдница. – И, закрыв лицо рукой, она застонала в горьком отчаянии.
– Нет, – сказал я. – Должны быть какие-то причины, объяснения, если ты соблаговолишь их привести.
– Странник, причины, конечно же, есть, если уж ты знаешь так много, почему бы тебе не узнать и их. Как и мой муж, я обезумела. Как только впервые увидела лицо твоего товарища, вытаскивая его из реки… я… я…
– Полюбила его, – договорил за нее я. – Такое и прежде случалось с людьми отнюдь не безумными.
– О, – продолжала она, – это было что-то большее, чем любовь; я стала как одержимая, не знала, что делаю в ту ночь. По велению какой-то Высшей Силы и самой Судьбы отныне и до конца дней своих я люблю его, только его. Да, его, и клянусь, он будет моим. – С этим откровенным признанием, таящим в себе большую угрозу и опасность для нас, она повернулась и выбежала из комнаты.
Утомленный борьбой, ибо это была борьба, я откинулся навзничь. Почему ею овладела эта неожиданная страсть? Кто эта Хания, что она собой представляет, размышлял я, а самое главное, – что о ней думает Лео? Если бы только я мог с ним повидаться, прежде чем он скажет или совершит что-нибудь непоправимое.
В течение трех дней я больше не видел Хании; Шаман Симбри сообщил мне, что она вернулась в город, чтобы сделать необходимые приготовления для встречи гостей; солгал ли он или сказал правду, я не знал. Я попросил его, чтобы меня переселили обратно к Лео, но он твердым тоном, хотя и учтиво, ответил, что моему приемному сыну лучше побыть одному. Это насторожило меня, я опасался, как бы с Лео не случилось какой-нибудь беды, но не представлял себе, как выяснить, что с ним. Снедаемый беспокойством, я хотел передать Лео записку, написанную на листке бумаги с водяными знаками, вырванном из моей записной книжки, но желтолицый слуга отказался даже притронуться к ней, а Симбри сухо сказал, что не станет передавать того, что не может прочесть. На третью ночь я решил попытаться повидать Лео, чего бы мне это ни стоило.
К тому времени я уже окреп и был почти здоров. И вот в полночь, с восходом луны, я тихо слез с кровати, оделся и, взяв с собой нож – единственное мое оружие, – открыл дверь и вышел.
Когда меня несли из той, высеченной в скале комнаты, где мы находились вместе с Лео, я старался запомнить дорогу. От моей спальни начинался коридор длиной в тридцать шагов, я знал это точно, потому что просчитал шаги носильщиков. Поворот налево – и еще один коридор, в десять шагов, и наконец около ступеней, ведущих неизвестно куда, резкий поворот направо – там-то и должна находиться комната, которую я ищу.
Я прошел крадучись по длинному коридору, отыскал в кромешном мраке поворот налево и достиг крутого поворота направо, оттуда начиналась галерея, к которой примыкали лестницы. Едва завернув, я тотчас же попятился, ибо увидел Ханию с лампадой в руке: она как раз запирала дверь в комнату Лео.
Первым моим побуждением было вернуться к себе, но я тотчас отбросил эту мысль. Не сомневаясь, что меня сразу же заметят, я решил: если Хания наткнется на меня, я не буду юлить и прямо скажу, что хотел найти Лео, узнать о его самочувствии. Я прижался к стене и стал ждать с бьющимся сердцем. Она быстро прошла по коридору и начала подниматься по лестнице.
«Что делать? – задумался я. – Идти дальше – бесполезно, ибо она заперла дверь на ключ. Вернуться к себе? Нет, я последую за ней и, если мы столкнемся, повторю ту же отговорку. Таким образом я смогу получить какие-нибудь вести или удар кинжалом».
С бесшумностью змеи я завернул за угол и стал подниматься по лестнице. Лестница была длинная и спиральная, как в церковной башне, но в конце концов я добрался до верхней площадки и увидел дверь. Дверь была очень старая, растрескавшаяся; сквозь нее пробивался свет и слышались голоса – Шамана Симбри и Хании.
– Тебе удалось что-нибудь выяснить, племянница? – спросил мужской голос. И женский отозвался:
– Немногое, очень немногое.
Желание знать, что происходит, придало мне смелости; я подкрался ближе и посмотрел в широкую трещину. Прямо передо мной, в свете висячей лампады, опираясь рукой о стол, за которым сидел Симбри, стояла Хания. Она была очень хороша собой в пурпурной мантии и небольшой золотой диадеме, из-под которой ее волосы волнами сбегали на лебединую шею и грудь. Ясно было, что она нарядилась ля какого-то особого случая, подчеркнув свою природную красоту всеми известными женщинам ухищрениями. Симбри пристально смотрел на нее; и даже в его холодных, бесстрастных чертах угадывались страх и сомнения.
– О чем был ваш разговор? – спросил он.
– Я расспрашивала его, зачем они прибыли в эту страну; мне только удалось выяснить у него, что они ищут какую-то прекрасную женщину, больше он ничего не хотел сказать. Когда я спросила его, красивее ли она, чем я, он любезно ответил – я думаю, то была простая любезность, – что нас трудно сравнивать, она совершенно другая. На это я сказала: хотя и не приличествует мне высказывать свое мнение, все мужчины считают, что ни одна женщина в стране не может соперничать со мной красотой, к тому же я – владычица страны и его спасительница. Сердце мне подсказывает, добавила я, что именно я та женщина, кого он ищет.
– Ладно, племянница, – нетерпеливо сказал Симбри, – мне не хотелось бы слышать о твоих уловках, без сомнения весьма искусных. Что дальше?
– Он сказал: «вполне вероятно», ибо он полагает, что та, о ком речь, возродилась, – и внимательно меня осмотрел, а затем спросил, погружалась ли я в огонь. Я ответила, что меня и сейчас сжигает огонь – огонь мук. Тогда он сказал: «Покажи мне свои волосы», – и я вложила свой локон ему в руку. Он выронил его и из этой сумочки, что он не снимает с шеи, достал длинную прядь – более прекрасных волос я не видела в своей жизни, ибо эта прядь была мягкая, словно шелк, и длиной от моей диадемы до земли. И ни одно вороново крыло не может сверкать так ярко в солнечных лучах, как сверкала эта благоухающая прядь.
«Твои волосы очень красивы, – сказал он, – но, как видишь, они отличаются от этих».
«Возможно, – ответила я. – Таких волос нет ни у одной смертной женщины».
«Верно, – подтвердил он, – та, кого я ищу, отнюдь не смертная женщина».
Несмотря на все мои ухищрения, он больше ничего не сказал, поэтому, чувствуя, что в моем сердце вскипает ненависть против этой таинственной незнакомки, и, опасаясь, как бы не наговорила чего-нибудь такого, о чем лучше было бы молчать, я оставила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80