Я утащила из сейфа у главного бухгалтера железнодорожное расписание и наутро за завтраком стала его изучать. Никогда ещё я так долго и так тщательно не пережёвывала пищу, зато результаты получились потрясающие. Я отыскала место под Варшавой, где действительно в течение двух часов проезжают три состава. Теперь у меня на очереди была пища для размышлений… Надо при первом же звонке разузнать, где находится район сто три, а потом произвести разведку на местности, может, там все и выясню…** Всю вторую половину дня я прождала звонка. Отвергла приглашение на бридж, не пошла к парикмахеру, не купила себе хлеба, порешив лучше помереть с голоду, чем упустить хоть крупицу информации. Как репей за собачий хвост, цеплялась я за ниспосланное мне судьбой приключение. Телефон зазвонил в полдесятого.
— Алло, — в нетерпении откликнулась я, всеми фибрами души настроенная на Скорбута.
— Иоанна? Как поживаешь, это Януш… Сначала мне показалось, что дело дошло до слуховых галлюцинаций. Потом несчастное моё сердце забилось в грудной клетке как безумное, потом мне стало дурно, потом наконец я смогла подать голос.
— Невероятно, — прощебетала я и высшей степени беззаботно и доброжелательно. — Ты снова в Варшаве?
— Ну да. Хочу извиниться за неожиданный отъезд…
— Это ужасно…
— Что именно?
— Что ты извиняешься Я уж было рассчитывала, что смогу бесповоротно на тебя обидеться.
— Надеюсь, ты этого не сделаешь? Сама знаешь, какая у меня работа — иной раз срываешься с места, не успев перевести дух.
Не ожидала я от себя, что после всего пережитого и вроде отболевшего так вдруг расчувствуюсь. Хватило одной секунды, чтобы мои нынешние треволнения, моя страсть к тайнам, к разным авантюрам лопнула как мыльный пузырь. Все это натужное, напускное — лишь бы унять боль от занозы, застрявшей глубоко в сердце. Жизнь моя стала невыносимо пустой, вот я и пытаюсь заполнить её случайной дребеденью. Милостивая судьба подкинула мне какой-то Скорбут, чтобы я забыла про свою беду. Но вот объявился Януш, и беду как рукой сняло…
А потом я внезапно осознала смысл того, что он говорит. Как же так? Уже неделю в Варшаве? И только сегодня обо мне вспомнил?
Возликовавшую душу словно холодной водой окатило, я даже заподозрила, что объявился он ради несчастных пятисот злотых, которые я у него заняла в ту безумную ночь…
— Что, деньги понадобились? — мрачно перебила я его.
— Ты о чем? Прости, не понял…
— Я спрашиваю, тебе прямо сейчас отдать те полтыщи?
— Какие полтыщи?
— Те, что я тебе задолжала три недели назад — Задолжала? Серьёзно? Приятно слышать.
— Я так понимаю, что надо вернуть. Когда и где?
— Погоди, дай подумать. Времени, как всегда, в обрез…
Условились мы ко взаимному удовлетворению. Завтра он будет ждать делового звонка у себя в гостинице, и наши общие финансовые дела, учитывая данное обстоятельство, ему удобней уладить там же, при личной встрече…
А потом снова позвонили.
— Алло, Скорбут…
Да провались ты, постылый Скорбут! Какое мне дело, где находятся проклятые районы — хоть на Северном полюсе, хоть в столичном Дворце культуры! Всякие шайки прохвостов, бандитов и прочих злодеев теперь меня интересуют как прошлогодний снег. Единственный объект моих интересов только что положил трубку на другом конце провода, в гостинице “Варшава”.
Со смертельной скукой выслушала я известие о том, что испытания В-3 временно отложены. Все мои помыслы и надежды были направлены на другое. Завтра я полечу в гостиницу, отнесу ему спасительные, благословенные полтыщи злотых…
Благословенные полтыщи предстояло ещё где-то раздобыть: отдай я свои собственные, пришлось бы до конца месяца положить зубы на полку. Стрельнуть такую сумму за пять дней до получки — дело гиблое. В родном коллективе мои поползновения получили решительный отпор: кто стучал пальцем по лбу, кто разражался издевательским смехом. Меня это не подкосило, особых иллюзий я не питала. Телефонные переговоры принесли такой же результат, как и непосредственные, то есть нулевой. Короче говоря, я истратила массу усилий, приближая момент, который окончательно сделает мою жизнь несчастной, лишит последней надежды…
Все это время я изо всех сил отгоняла от себя горестные мысли. Ведь и слепому ясно, что мой интерес к нему не идёт ни в какое сравнение с его интересом ко мне. Он видит во мне не лишённую обаяния знакомую, с которой дружи хоть всю жизнь: и на люди с ней покачаться не стыдно, и не соскучишься — при её-то экстравагантных завихрениях! И ничего больше. А что вижу в нем я?.. Нет слов!..
Я шла на встречу, напичкав себя строжайшими инструкциями. Наказала себе держаться по-товарищески тепло, но соблюдать при этом достоинство и лёгкую светскую дистанцию. Поднялась лифтом на четвёртый этаж, постучала. Он встал из-за стола, за которым что-то писал, и встретил меня с радостной улыбкой в голубых своих глазах.
При виде этой улыбки все внутри у меня перевернулось и благие намерения развеялись как дым. Утраченные надежды, былое счастье и нынешние муки безрассудным словесным потоком хлынули из моей души, и без того ослабленной всяческими экзотическими событиями, — короче, я напрочь потеряла самообладание.
Я понимала, что веду себя скандально, что откровения мои самоубийственны и лишают меня последнего шанса, который, возможно, ещё сохранялся, — словом, поступаю как круглая идиотка, но мне уже было на все наплевать. Нет, в истерике я не билась, выдержала свой мелодраматический монолог на безукоризненно сдержанной светской интонации, тщательно следя за корректностью формы. Форма-то была в порядке, а вот содержание… Его лицо менялось на глазах, во взгляде появилось недоумение, если не оторопь.
— Иоанна, — тихо проговорил он, — что ты несёшь, опомнись — Не опомнюсь. Мне уже все равно. Я пыталась выбросить тебя из головы, делала что только могла, и все без толку. Даже с другим тебя старалась забыть, но в самые интимные минуты, закрыв глаза, видела твоё лицо. И с открытыми тоже…
Ситуация, конечно, сложилась неординарная. Мы сидели друг против друга, он на стуле, я в кресле, и спокойным, лёгким тоном говорили такие вещи, от которых, казалось, должны содрогнуться небеса. Говорила, собственно, я, а он с неописуемым тактом прикидывался, что мне не верит…
Дамская глупость не знает границ, и все же есть последняя черта, которую дама никогда не переступит, если не хочет поставить крест на собственной чести и достоинстве. Дальше остаётся либо победить, либо погибнуть. Я свой Рубикон перешла, положив погибнуть.
— Позволь задать ещё один неделикатный вопрос, — сказала я с дружеской заинтересованностью. — Есть у тебя женщина, к которой ты неравнодушен?
На лице его явственно читалось, что ему сильно не по себе и, будь его воля, он бы от ответа ушёл. Но со мной в прятки не поиграешь, он меня изучил достаточно, чтобы даже не пытаться.
— Как сказать… — захлопал он простодушными своими очами. — Пожалуй что есть…
Отчаянным усилием я взяла себя в руки, решив испить чашу до дна.
— И давно это у вас тянется?
— Тянется!.. Слово-то какое! Месяца полтора, как ты изволила выразиться, гм.., тянется.
— Как жевательная резинка, — брякнула я.
Понимала, что несу совсем уж непотребную галиматью, но остановиться не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Алло, — в нетерпении откликнулась я, всеми фибрами души настроенная на Скорбута.
— Иоанна? Как поживаешь, это Януш… Сначала мне показалось, что дело дошло до слуховых галлюцинаций. Потом несчастное моё сердце забилось в грудной клетке как безумное, потом мне стало дурно, потом наконец я смогла подать голос.
— Невероятно, — прощебетала я и высшей степени беззаботно и доброжелательно. — Ты снова в Варшаве?
— Ну да. Хочу извиниться за неожиданный отъезд…
— Это ужасно…
— Что именно?
— Что ты извиняешься Я уж было рассчитывала, что смогу бесповоротно на тебя обидеться.
— Надеюсь, ты этого не сделаешь? Сама знаешь, какая у меня работа — иной раз срываешься с места, не успев перевести дух.
Не ожидала я от себя, что после всего пережитого и вроде отболевшего так вдруг расчувствуюсь. Хватило одной секунды, чтобы мои нынешние треволнения, моя страсть к тайнам, к разным авантюрам лопнула как мыльный пузырь. Все это натужное, напускное — лишь бы унять боль от занозы, застрявшей глубоко в сердце. Жизнь моя стала невыносимо пустой, вот я и пытаюсь заполнить её случайной дребеденью. Милостивая судьба подкинула мне какой-то Скорбут, чтобы я забыла про свою беду. Но вот объявился Януш, и беду как рукой сняло…
А потом я внезапно осознала смысл того, что он говорит. Как же так? Уже неделю в Варшаве? И только сегодня обо мне вспомнил?
Возликовавшую душу словно холодной водой окатило, я даже заподозрила, что объявился он ради несчастных пятисот злотых, которые я у него заняла в ту безумную ночь…
— Что, деньги понадобились? — мрачно перебила я его.
— Ты о чем? Прости, не понял…
— Я спрашиваю, тебе прямо сейчас отдать те полтыщи?
— Какие полтыщи?
— Те, что я тебе задолжала три недели назад — Задолжала? Серьёзно? Приятно слышать.
— Я так понимаю, что надо вернуть. Когда и где?
— Погоди, дай подумать. Времени, как всегда, в обрез…
Условились мы ко взаимному удовлетворению. Завтра он будет ждать делового звонка у себя в гостинице, и наши общие финансовые дела, учитывая данное обстоятельство, ему удобней уладить там же, при личной встрече…
А потом снова позвонили.
— Алло, Скорбут…
Да провались ты, постылый Скорбут! Какое мне дело, где находятся проклятые районы — хоть на Северном полюсе, хоть в столичном Дворце культуры! Всякие шайки прохвостов, бандитов и прочих злодеев теперь меня интересуют как прошлогодний снег. Единственный объект моих интересов только что положил трубку на другом конце провода, в гостинице “Варшава”.
Со смертельной скукой выслушала я известие о том, что испытания В-3 временно отложены. Все мои помыслы и надежды были направлены на другое. Завтра я полечу в гостиницу, отнесу ему спасительные, благословенные полтыщи злотых…
Благословенные полтыщи предстояло ещё где-то раздобыть: отдай я свои собственные, пришлось бы до конца месяца положить зубы на полку. Стрельнуть такую сумму за пять дней до получки — дело гиблое. В родном коллективе мои поползновения получили решительный отпор: кто стучал пальцем по лбу, кто разражался издевательским смехом. Меня это не подкосило, особых иллюзий я не питала. Телефонные переговоры принесли такой же результат, как и непосредственные, то есть нулевой. Короче говоря, я истратила массу усилий, приближая момент, который окончательно сделает мою жизнь несчастной, лишит последней надежды…
Все это время я изо всех сил отгоняла от себя горестные мысли. Ведь и слепому ясно, что мой интерес к нему не идёт ни в какое сравнение с его интересом ко мне. Он видит во мне не лишённую обаяния знакомую, с которой дружи хоть всю жизнь: и на люди с ней покачаться не стыдно, и не соскучишься — при её-то экстравагантных завихрениях! И ничего больше. А что вижу в нем я?.. Нет слов!..
Я шла на встречу, напичкав себя строжайшими инструкциями. Наказала себе держаться по-товарищески тепло, но соблюдать при этом достоинство и лёгкую светскую дистанцию. Поднялась лифтом на четвёртый этаж, постучала. Он встал из-за стола, за которым что-то писал, и встретил меня с радостной улыбкой в голубых своих глазах.
При виде этой улыбки все внутри у меня перевернулось и благие намерения развеялись как дым. Утраченные надежды, былое счастье и нынешние муки безрассудным словесным потоком хлынули из моей души, и без того ослабленной всяческими экзотическими событиями, — короче, я напрочь потеряла самообладание.
Я понимала, что веду себя скандально, что откровения мои самоубийственны и лишают меня последнего шанса, который, возможно, ещё сохранялся, — словом, поступаю как круглая идиотка, но мне уже было на все наплевать. Нет, в истерике я не билась, выдержала свой мелодраматический монолог на безукоризненно сдержанной светской интонации, тщательно следя за корректностью формы. Форма-то была в порядке, а вот содержание… Его лицо менялось на глазах, во взгляде появилось недоумение, если не оторопь.
— Иоанна, — тихо проговорил он, — что ты несёшь, опомнись — Не опомнюсь. Мне уже все равно. Я пыталась выбросить тебя из головы, делала что только могла, и все без толку. Даже с другим тебя старалась забыть, но в самые интимные минуты, закрыв глаза, видела твоё лицо. И с открытыми тоже…
Ситуация, конечно, сложилась неординарная. Мы сидели друг против друга, он на стуле, я в кресле, и спокойным, лёгким тоном говорили такие вещи, от которых, казалось, должны содрогнуться небеса. Говорила, собственно, я, а он с неописуемым тактом прикидывался, что мне не верит…
Дамская глупость не знает границ, и все же есть последняя черта, которую дама никогда не переступит, если не хочет поставить крест на собственной чести и достоинстве. Дальше остаётся либо победить, либо погибнуть. Я свой Рубикон перешла, положив погибнуть.
— Позволь задать ещё один неделикатный вопрос, — сказала я с дружеской заинтересованностью. — Есть у тебя женщина, к которой ты неравнодушен?
На лице его явственно читалось, что ему сильно не по себе и, будь его воля, он бы от ответа ушёл. Но со мной в прятки не поиграешь, он меня изучил достаточно, чтобы даже не пытаться.
— Как сказать… — захлопал он простодушными своими очами. — Пожалуй что есть…
Отчаянным усилием я взяла себя в руки, решив испить чашу до дна.
— И давно это у вас тянется?
— Тянется!.. Слово-то какое! Месяца полтора, как ты изволила выразиться, гм.., тянется.
— Как жевательная резинка, — брякнула я.
Понимала, что несу совсем уж непотребную галиматью, но остановиться не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43