То ли дело на воле… Хорошо… А вы как?
Пятеро новичков надули губы, заругались;
— Иди к чертям!.. Мы едва попали сюда. А ты — воля. А чего там, на воле-то? Холод, вша ест, озорство. Беги: воля дураков любит. Баран кривобрюхий…
— Ша! Захлопнись! — осердился Ленька Пузик и в обиде так шумно задышал, что из левой ноздри его выскочил пузырь и лопнул.
Все засмеялись. Ленька сконфузился, поглядел кругом — никого из администрации не видно, — сморкнулся на пол и сказал:
— С вами вежливо разъясняются, а не то чтобы… Сволочи этакие, обормоты. Вам хорошее советуют… А вы лаетесь, как кобели поповские. Не хотите — и торчите здесь. А я вот убегу! Теперича весна.
Тогда трое остальных поманили Леньку в коридор и шепотом таинственно сообщили ему:
— Ежели в четверг, то и мы увинтим. Только б шкурку получить казенную. Сапоги дают?
— Дают.
— Мы уже из четвертого дома сигаем. Мы — вольные. С «красивыми» нам не жить. Только ты не сказывай.
— Будьте благонадежны, — весело поддернул штаны Ленька Пузик и тихонечко пошел от них, а как завернул за угол коридора, понесся вскачь и постучал в комнату Ивана Петровича Петрова.
— Товарищ заведующий! Резолюцию принес. Пяти гражданам можешь выдать спецодежду, это верные ваши. А трем — Кольке Жучку, который хромой, еще Ваньке Морошкину, самый низенький который, еще Спирьке Зайцеву — этим гражданам ша давать. В четверг тягаля хотят задать. Винтить. Фють, наматывай! Я хитрый: я все выведал. Имей в виду. Я Ленька Пузиков, то есть Алексей из старшей группы. Поведения хорошего. А то ты новый, — поди не знаешь меня…
Закончив торопливый свой доклад, мальчонка топтался на месте, не знал, уход иль иль нет.
Иван Петрович выслушал его со смущением, прошелся по комнате, подумал и сказал:
— За такое твое усердие надо бы тебе, оболтусу, оттянуть уши до плеч. Но я на первый раз прощаю. Ты — слушай, Алексей. Выпытывать людей таким образом, как ты это сделал, называется провокация. Это очень нехорошо. Это постыдно. Это позорно. Понимаешь?
— Понимаю. Я от усердия. Мне казенное жаль.
— Ступай. Ничего им больше не говори. А если придешь ко мне еще раз с подобной «резолюцией», я переведу тебя в разряд штрафных.
Ленька Пузик вышел в коридор, встал возле окна и целый час торчал так, огорченный и недоумевающий, барабаня в стекло пальцами, обдумывая свой разговор с заведующим и тягостно вздыхая.
В тот же вечер все восемь новичков все-таки получили казенную одежду и по паре крепких сапожишек.
Перед тем как укладываться спать, один из малышей закричал:
— Ай, ай!! Арабчика моего украли!..
Арабчик — кукла из черного сукна с белыми глазами и красными волосами. Были опрошены все дети. Никто не брал.
Тогда к Марколавне подбежал хорошенький Жоржик.
— Я очень, очень хочу кушать, — сказал он ей. — Если вы дадите мне пирожка кусочек, я скажу, кто украл арабчика. Я знаю, кто украл.
— Пирога нет. Но если ты умненький мальчик и любишь меня, то и так скажешь.
Жоржик подумал, сказал: «Пойдемте», — и побежал в спальню. Там он сел на пол и заявил при всех:
— Это я украл арабчика.
— Куда же ты его дел? — спросила Марколавна.
— А я его за печку бросил. — Он подбежал к печке, — Вон туда.
Но арабчика за печкой не оказалось.
— Зачем же ты врешь?
— Нет, не вру. Я забыл. Я его в шкаф… Вот в этот. Поиграл и положил.
В шкафу тоже не оказалось арабчика.
— Опять врешь.
— Забыл, забыл! — вскричал Жоржик. — Я его… я его за зеркало сунул.
Посмотрели за зеркало: нет.
— Жоржик!.. Говори правду… Или я тебя накажу, — едва сдерживая гнев, проговорила вся раскрасневшаяся Марколавна.
Жоржик заплакал и сказал:
— Вот вы не верите… А еще зоветесь моей мамой… Я забыл, Я его под шкаф подсунул. К самой стене.
Все заглянули под шкаф. Темно. Толстобокая нянька легла на живот и, дрыгая обутыми в красные чулки ногами, возила под шкафом клюкой. Оттуда летели сгустки пыли, сор. Не было и здесь арабчика.
Жоржик, смахнув слезы, рассмеялся, опять сел посреди пола и сказал:
— Я не украдывал арабчика. Я даже не видал, какой он есть. Я наврал.
Тогда малыш, у которого пропал арабчик, поднял нестерпимый вой: у него рухнула всякая надежда, что арабчик найдется. На его отчаянный рев и плач слетелись, как мошкара, ребятишки со всех спален. Марколавна растерялась.
В это время пришла нянька из флигеля, где жили девочки, и подала Марколавне куклу.
— Не ваша ли?
Тогда владелец куклы сразу прекратил плач, вырвал арабчика из рук воспитательницы и побежал с ним спать. А Жоржик кричал:
— Вот вы не верите, а я правду говорил, что не я украл! А вы все говорите, что я… Обижайте, обижайте маленьких! — с нервностью завизжал он и залился слезами.
Дети кругом смеялись, хлопали в ладоши, издевались над Жоржиком:
— Врун, врун, врун!.. Марколавна, накажите его. Вот мы сейчас за Инженером сходим, за Вошкиным… Он тебе…
Жоржик закрутился на полу волчком, заверезжал пуще. От его рева звенело в ушах. Нянька в дверях скрипела зубами: ну и задала бы она этому пащенку! Марколавна подняла его, поцеловала:
— Вот, дети, глядите. Сейчас я сделаю фокус: накрою Жоржика платком, сосчитаю — раз, два, три, и он замолчит.
Она сняла с себя теплый платок и покрыла им голову плачущего мальчика. Нянька неодобрительно плюнула и, тряся толстыми боками, сердито ушла.
* * *
Когда все дети засыпают, Марколавна обходит спальни, останавливается у Жоржика.
— Вы велели мне подумать о моем поступке, — лепечет он. — Вот я все думаю, думаю. Не сплю. А завтра, как проснусь, сяду на лестницу и все буду думать, думать. Я ночью сегодня обделаюсь.
— Надо, Жоржик, выходить в уборную.
— Я боюсь. Я лучше обделаюсь, а завтра матрасик высушу у печки… Я есть хочу.
— Спи.
— Я совсем, совсем буду умненький.
Марколавна идет к себе, садится за дневник. Дневники ведутся воспитателями обо всех детях с неустойчивым характером.
Одиннадцать часов вечера. За окном крупные, на темном небе, звезды. Марколавна мельком взглядывает на них, вздыхает. Болит голова, в ушах звон от дневного гвалта, шума. Она ведет три дневника — о Жоржике, Оле Буяльцевой и Пете Чижикове. Особенно подробно и с любовью она пишет о Жоржике, его поведении за истекший день, о плюсах и минусах.
Постучал в дверь и вошел Иван Петрович, заведующий. На его не по возрасту обрюзгшем лице усталость.
— Посоветоваться с вами, — сказал он, сел к печке и засунул руки в рукава. — Новые восемь мальчиков, присланные из приемника, — сплошное хулиганье. Трое собираются бежать. Все они очень скверно влияют на наших ребят, уже достаточно дисциплинированных. Что делать? Изолировать хулиганов некуда, и нецелесообразно, по-моему, было бы это. И вот я придумал некий выход.
— Нуте, нуте, — заинтересовалась Марколавна.
— Я хочу в виде опыта попробовать направлять волю малышей путем гипноза. Что вы на это скажете?
— Не опасно ли?
— Вряд ли опасно. Врач-психиатр говорит, что нет. Я тоже так думаю. Мы, педагоги, обычно воздействуем на психику ребят извне. Так отчего ж не попытаться воздействовать изнутри, ослабить одни мозговые центры, укрепить другие?..
— Не знаю, не знаю, — с некоторым колебанием произнесла Марколавна, но глаза ее блеснули любопытством. Она закурила и протянула коробку с папиросами Ивану Петровичу.
— Спасибо. Бросил, — проговорил он, втягивая ноздрями приятный дымок и глотая слюни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Пятеро новичков надули губы, заругались;
— Иди к чертям!.. Мы едва попали сюда. А ты — воля. А чего там, на воле-то? Холод, вша ест, озорство. Беги: воля дураков любит. Баран кривобрюхий…
— Ша! Захлопнись! — осердился Ленька Пузик и в обиде так шумно задышал, что из левой ноздри его выскочил пузырь и лопнул.
Все засмеялись. Ленька сконфузился, поглядел кругом — никого из администрации не видно, — сморкнулся на пол и сказал:
— С вами вежливо разъясняются, а не то чтобы… Сволочи этакие, обормоты. Вам хорошее советуют… А вы лаетесь, как кобели поповские. Не хотите — и торчите здесь. А я вот убегу! Теперича весна.
Тогда трое остальных поманили Леньку в коридор и шепотом таинственно сообщили ему:
— Ежели в четверг, то и мы увинтим. Только б шкурку получить казенную. Сапоги дают?
— Дают.
— Мы уже из четвертого дома сигаем. Мы — вольные. С «красивыми» нам не жить. Только ты не сказывай.
— Будьте благонадежны, — весело поддернул штаны Ленька Пузик и тихонечко пошел от них, а как завернул за угол коридора, понесся вскачь и постучал в комнату Ивана Петровича Петрова.
— Товарищ заведующий! Резолюцию принес. Пяти гражданам можешь выдать спецодежду, это верные ваши. А трем — Кольке Жучку, который хромой, еще Ваньке Морошкину, самый низенький который, еще Спирьке Зайцеву — этим гражданам ша давать. В четверг тягаля хотят задать. Винтить. Фють, наматывай! Я хитрый: я все выведал. Имей в виду. Я Ленька Пузиков, то есть Алексей из старшей группы. Поведения хорошего. А то ты новый, — поди не знаешь меня…
Закончив торопливый свой доклад, мальчонка топтался на месте, не знал, уход иль иль нет.
Иван Петрович выслушал его со смущением, прошелся по комнате, подумал и сказал:
— За такое твое усердие надо бы тебе, оболтусу, оттянуть уши до плеч. Но я на первый раз прощаю. Ты — слушай, Алексей. Выпытывать людей таким образом, как ты это сделал, называется провокация. Это очень нехорошо. Это постыдно. Это позорно. Понимаешь?
— Понимаю. Я от усердия. Мне казенное жаль.
— Ступай. Ничего им больше не говори. А если придешь ко мне еще раз с подобной «резолюцией», я переведу тебя в разряд штрафных.
Ленька Пузик вышел в коридор, встал возле окна и целый час торчал так, огорченный и недоумевающий, барабаня в стекло пальцами, обдумывая свой разговор с заведующим и тягостно вздыхая.
В тот же вечер все восемь новичков все-таки получили казенную одежду и по паре крепких сапожишек.
Перед тем как укладываться спать, один из малышей закричал:
— Ай, ай!! Арабчика моего украли!..
Арабчик — кукла из черного сукна с белыми глазами и красными волосами. Были опрошены все дети. Никто не брал.
Тогда к Марколавне подбежал хорошенький Жоржик.
— Я очень, очень хочу кушать, — сказал он ей. — Если вы дадите мне пирожка кусочек, я скажу, кто украл арабчика. Я знаю, кто украл.
— Пирога нет. Но если ты умненький мальчик и любишь меня, то и так скажешь.
Жоржик подумал, сказал: «Пойдемте», — и побежал в спальню. Там он сел на пол и заявил при всех:
— Это я украл арабчика.
— Куда же ты его дел? — спросила Марколавна.
— А я его за печку бросил. — Он подбежал к печке, — Вон туда.
Но арабчика за печкой не оказалось.
— Зачем же ты врешь?
— Нет, не вру. Я забыл. Я его в шкаф… Вот в этот. Поиграл и положил.
В шкафу тоже не оказалось арабчика.
— Опять врешь.
— Забыл, забыл! — вскричал Жоржик. — Я его… я его за зеркало сунул.
Посмотрели за зеркало: нет.
— Жоржик!.. Говори правду… Или я тебя накажу, — едва сдерживая гнев, проговорила вся раскрасневшаяся Марколавна.
Жоржик заплакал и сказал:
— Вот вы не верите… А еще зоветесь моей мамой… Я забыл, Я его под шкаф подсунул. К самой стене.
Все заглянули под шкаф. Темно. Толстобокая нянька легла на живот и, дрыгая обутыми в красные чулки ногами, возила под шкафом клюкой. Оттуда летели сгустки пыли, сор. Не было и здесь арабчика.
Жоржик, смахнув слезы, рассмеялся, опять сел посреди пола и сказал:
— Я не украдывал арабчика. Я даже не видал, какой он есть. Я наврал.
Тогда малыш, у которого пропал арабчик, поднял нестерпимый вой: у него рухнула всякая надежда, что арабчик найдется. На его отчаянный рев и плач слетелись, как мошкара, ребятишки со всех спален. Марколавна растерялась.
В это время пришла нянька из флигеля, где жили девочки, и подала Марколавне куклу.
— Не ваша ли?
Тогда владелец куклы сразу прекратил плач, вырвал арабчика из рук воспитательницы и побежал с ним спать. А Жоржик кричал:
— Вот вы не верите, а я правду говорил, что не я украл! А вы все говорите, что я… Обижайте, обижайте маленьких! — с нервностью завизжал он и залился слезами.
Дети кругом смеялись, хлопали в ладоши, издевались над Жоржиком:
— Врун, врун, врун!.. Марколавна, накажите его. Вот мы сейчас за Инженером сходим, за Вошкиным… Он тебе…
Жоржик закрутился на полу волчком, заверезжал пуще. От его рева звенело в ушах. Нянька в дверях скрипела зубами: ну и задала бы она этому пащенку! Марколавна подняла его, поцеловала:
— Вот, дети, глядите. Сейчас я сделаю фокус: накрою Жоржика платком, сосчитаю — раз, два, три, и он замолчит.
Она сняла с себя теплый платок и покрыла им голову плачущего мальчика. Нянька неодобрительно плюнула и, тряся толстыми боками, сердито ушла.
* * *
Когда все дети засыпают, Марколавна обходит спальни, останавливается у Жоржика.
— Вы велели мне подумать о моем поступке, — лепечет он. — Вот я все думаю, думаю. Не сплю. А завтра, как проснусь, сяду на лестницу и все буду думать, думать. Я ночью сегодня обделаюсь.
— Надо, Жоржик, выходить в уборную.
— Я боюсь. Я лучше обделаюсь, а завтра матрасик высушу у печки… Я есть хочу.
— Спи.
— Я совсем, совсем буду умненький.
Марколавна идет к себе, садится за дневник. Дневники ведутся воспитателями обо всех детях с неустойчивым характером.
Одиннадцать часов вечера. За окном крупные, на темном небе, звезды. Марколавна мельком взглядывает на них, вздыхает. Болит голова, в ушах звон от дневного гвалта, шума. Она ведет три дневника — о Жоржике, Оле Буяльцевой и Пете Чижикове. Особенно подробно и с любовью она пишет о Жоржике, его поведении за истекший день, о плюсах и минусах.
Постучал в дверь и вошел Иван Петрович, заведующий. На его не по возрасту обрюзгшем лице усталость.
— Посоветоваться с вами, — сказал он, сел к печке и засунул руки в рукава. — Новые восемь мальчиков, присланные из приемника, — сплошное хулиганье. Трое собираются бежать. Все они очень скверно влияют на наших ребят, уже достаточно дисциплинированных. Что делать? Изолировать хулиганов некуда, и нецелесообразно, по-моему, было бы это. И вот я придумал некий выход.
— Нуте, нуте, — заинтересовалась Марколавна.
— Я хочу в виде опыта попробовать направлять волю малышей путем гипноза. Что вы на это скажете?
— Не опасно ли?
— Вряд ли опасно. Врач-психиатр говорит, что нет. Я тоже так думаю. Мы, педагоги, обычно воздействуем на психику ребят извне. Так отчего ж не попытаться воздействовать изнутри, ослабить одни мозговые центры, укрепить другие?..
— Не знаю, не знаю, — с некоторым колебанием произнесла Марколавна, но глаза ее блеснули любопытством. Она закурила и протянула коробку с папиросами Ивану Петровичу.
— Спасибо. Бросил, — проговорил он, втягивая ноздрями приятный дымок и глотая слюни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110