с т у д е н т. Нет, откуда же? Двое-трое ссыльных, для которых Наташа была матерью и сестрою, и только. Но у нас были книги – все деньги мы тратили на книги и журналы, и у меня была очень хорошая библиотека, товарищи, – да, были книги, эти лучшие, неизменно-верные друзья человека. Когда кругом все изнывало от скуки, и ливмя лил дождь, и пурга стучала в оконца, мы с Наташей читали, плакали и смеялись, отдаваясь творческой мечте великого друга… и у нас было светло, как в храме. И вот… пришла смерть. (Задумывается.)
О н у ф р и й (Блохину тихо) . Хороший старик, его надо принять. Примем, Сережа?
К о ч е т о в. А где же ваши книги?
С т. с т у д е н т. Мои книги? Я их продал, чтобы достать денег на поездку сюда, в Москву. Продал друзей… не кажется ли вам, что это похоже несколько на измену? (Улыбаясь.) Конечно, нет – в душе моей они все сохранны.
К о с т и к. Конечно, не все продали, любимых-то небось привезли?
С т. с т у д е н т. Нет, все. Мне трудно бы было выбирать, и это уже совсем бы походило на измену. Да и не хотел я, идя в новую жизнь, сохранять какую бы то ни было материальную связь с прошедшим. Несколько карточек Наташи и моей девочки, да разве еще вот эта седая голова – это все, что осталось у меня от прожитого.
К о з л о в. Значит – начинать жизнь с начала?
С т. с т у д е н т (серьезно) . Да. С начала.
К о с т и к. А не боязно? Дело-то вы серьезное затеяли.
С т. с т у д е н т. Да, я знаю… Нет, не страшно.
К о с т и к. Ну – в добрый час тогда. Дорога-то дальняя!
Л и л я (растроганно) . Дай вам Бог! Дай вам Бог!
О н у ф р и й (мрачно покачивает головою, тихо) . А на новорожденного все-таки не особенно похож. Э-эх, лучше бы уж лысый был!
Д и н а. А скажите… если вам не трудно об этом говорить… от чего умерла ваша жена?
С т. с т у д е н т. Девочка принесла с улицы дифтерит. Обе они умерли почти в один час. Да, умерли… ну, а я продал книги и приехал сюда. По счастью, мне выдали жалованье за то время, как я был болен, и теперь я человек совсем обеспеченный. (Смеется.)
Л и л я. А вы долго были больны?
С т. с т у д е н т. Около года. Я был в больнице для душевнобольных.
Молчание.
С т. с т у д е н т (обращаясь к Лиле) . На «Фаусте», где мы были с вами вместе, я вспоминал Наташу. Я ей рассказывал все оперы, какие видел, даже представлял немного, и «Фауста» она знала хорошо… Кажется, это вы, товарищ, привели стихи Эдгара Поэ?
Г р и н е в и ч. Я.
С т. с т у д е н т. А помните вы конец?.. «И в мерцаньи ночей, я все с ней, я все с ней, с незабвенной – с невестой – с любовью моей»… Да.
Л и л я. Вот что, вы приходите к нам, мы с Верочкой живем. И я к вам ходить буду, можно?
С т. с т у д е н т. Сердечно буду рад.
Л и л я. Я буду называть вас Старым Студентом – хорошо? (Утирает слезы.)
П е т р о в с к и й. Размокропогодилась наша Лилюша.
О н у ф р и й. А тебя не трогают, ты и молчи. Видишь, народ безмолвствует.
С т. с т у д е н т (поднимая голову). Да… И вот, товарищи, я пришел к вам, примите меня. Правда, я немного стар, и среди ваших черных голов моя может казаться странною и наводить на печальные мысли… но я искренно предан науке, горячо люблю молодость и смех и во всем буду хорошим товарищем. Примите меня.
Молчание.
К о с т и к. (мрачно) . Что же, можно. У нас в уставе есть примечание к параграфу пятнадцатому, так по этому примечанию, в исключительных, конечно, случаях…
К о з л о в. Вспомнил!
Общий смех.
С т. с т у д е н т (улыбаясь) . Чему они?
Д и н а. (смущенно) . Да так. Наш Константин Иванович ужасный формалист, и если в правилах чего-нибудь нет, так он тут же сочиняет примечание.
Т е н о р. Законник!
Во время дальнейшего разговора Стамескин и Онучина прощаются с Диной и уходят.
К о с т и к. Ну ладно, законник. Надо же оформить, с меня же потом спросите. Ну, а кто рекомендует?
Л и ля. Я.
П е т р о в с к и й (тонким голосом) . Мы с Верочкой.
К о с т и к. Да нельзя же так, Лиля, вы сами сейчас только увидели товарища. Тогда и все мы можем рекомендовать.
Л и л я. Ну все и будем рекомендовать – тем лучше.
Т е н о р. Петр Кузьмич, чай готов. Пойдемте, я проведу вас в столовую.
Д и н а. Ну, ушли! Что же вы не идете в столовую, Петр Кузьмич? И я с вами пойду, я вас чем-нибудь покормлю. Вы устали, бедный? Мы вас замучили.
С т. с т у д е н т (идя) . Я так тронут вашим сердечным товарищеским приемом, Дина. Сегодня я впервые почувствовал себя действительно молодым и сердечно…
Уходят в столовую. Здесь непродолжительное молчание.
О н у ф р и й. Старенек.
К о ч е т о в. Да, есть тот грех.
Б л о х и н. С-седой.
К о з л о в. Седой. А бородка-то клинушком, чтобы поменьше казалась. Бодрится.
О н у ф р и й. Бунтует. (Вздыхая.) Э-эх-ма! Вот она жизнь-то, Сережа. Живешь так-то, живешь, ничего и не чувствуешь, а там хвать – снег тебе на голову и выпал. Холодно небось голове-то, вороны каркают… брр! Нет, никуда я не уйду из университета, тут я жил, тут я и умру. Не вылезу я из тужурки, штопором меня не вытащишь, честное слово!
П е т р о в с к и й. Да он ничего, он держится.
О н у ф р и й. Эх-ма! Принять-то, конечно, принять, а только по совести скажу: старик сомнительный. Влюбится еще – такой он тут размазни наделает, в глубоких калошах не пролезешь.
Л и л я. Свинство так говорить! Он жену свою любит.
О н у ф р и й. Мертвую-то? Кто же мертвых любит искренно – одни гробовщики. А такие, как они, без любви не могут, я их знаю. Эх, Лиля, Лилюша, душа моя милая: перед любовью да перед временем всякий человек подлец.
К о з л о в. (запевает) . «Наша жизнь коротка – все уносит с собою, наша юность, друзья, пронесется стрелою».
При первых звуках песни торопливо выходит С т а р ы й с т у д е н т с бутербродом в руке. Присоединяется к хору; на глазах у него слезы умиления. Не поет один Онуфрий.
Х о р. «Проведемте ж, друзья, эту ночь веселее – пусть студентов семья – соберется теснее».
Занавес
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Зима. Меблированные комнаты Фальцфейна на Тверской. Комната Старого Студента, очень чистенькая, содержимая в большом порядке. Шведская гимнастика, под диваном гири.
Утро; по окнам видно, что на дворе сильный мороз. Светит красноватое зимнее солнце. В комнатке тепло.
За дощатой, не доходящей до потолка перегородкой ворочается проснувшийся Т е н о р – он тут ночевал; крякает, пробует голос. На небольшом коротком диванчике смятая подушка и студенческое пальто. Только что принесен номерной, сильно кипящий самоварчик со сломанной ручкой крана; на столе свежий хлеб, газета. С т а р ы й С т у д е н т, умытый, чистый, заваривает ложечкой чай и ставит чайник на конфорку.
С т. с т у д е н т. Ну, вставай, Саша, вставай, довольно ворочаться. Соберись с духом и встань. Я уже и гимнастикой успел позаняться… Вставай, чай готов. Ты какой хлеб любишь, я твоего вкуса еще не знаю? – Я взял французскую булку. Но, может быть, ты любишь сладкий хлеб, так говори, я сейчас пошлю.
Т е н о р (сердито) . Отстань!
С т. с т у д е н т. Ну, ну, не сердись, какой ты сердитый. Вставай, голубчик. Оттого, что ты валяешься, тебе еще хуже. Умойся и иди. Ты и спал-то одетый, чудак.
Т е н о р. Не хочу умываться.
С т. с т у д е н т (тихо смеется) . Ну не надо, не умывайся. Иди так. Я тебе налил, слышишь? Хлеб, брат, какой удивительный, совсем теплый.
Т е н о р. Ну ладно, иду. Хлеб! Эх! (Выходит из-за перегородки, не умыт, волосы в беспорядке, вид крайне мрачный.)
С т. с т у д е н т. Вот твой чай.
Т е н о р. Ладно, вижу.
Молча пьет чай, глотая хлеб огромными кусками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
О н у ф р и й (Блохину тихо) . Хороший старик, его надо принять. Примем, Сережа?
К о ч е т о в. А где же ваши книги?
С т. с т у д е н т. Мои книги? Я их продал, чтобы достать денег на поездку сюда, в Москву. Продал друзей… не кажется ли вам, что это похоже несколько на измену? (Улыбаясь.) Конечно, нет – в душе моей они все сохранны.
К о с т и к. Конечно, не все продали, любимых-то небось привезли?
С т. с т у д е н т. Нет, все. Мне трудно бы было выбирать, и это уже совсем бы походило на измену. Да и не хотел я, идя в новую жизнь, сохранять какую бы то ни было материальную связь с прошедшим. Несколько карточек Наташи и моей девочки, да разве еще вот эта седая голова – это все, что осталось у меня от прожитого.
К о з л о в. Значит – начинать жизнь с начала?
С т. с т у д е н т (серьезно) . Да. С начала.
К о с т и к. А не боязно? Дело-то вы серьезное затеяли.
С т. с т у д е н т. Да, я знаю… Нет, не страшно.
К о с т и к. Ну – в добрый час тогда. Дорога-то дальняя!
Л и л я (растроганно) . Дай вам Бог! Дай вам Бог!
О н у ф р и й (мрачно покачивает головою, тихо) . А на новорожденного все-таки не особенно похож. Э-эх, лучше бы уж лысый был!
Д и н а. А скажите… если вам не трудно об этом говорить… от чего умерла ваша жена?
С т. с т у д е н т. Девочка принесла с улицы дифтерит. Обе они умерли почти в один час. Да, умерли… ну, а я продал книги и приехал сюда. По счастью, мне выдали жалованье за то время, как я был болен, и теперь я человек совсем обеспеченный. (Смеется.)
Л и л я. А вы долго были больны?
С т. с т у д е н т. Около года. Я был в больнице для душевнобольных.
Молчание.
С т. с т у д е н т (обращаясь к Лиле) . На «Фаусте», где мы были с вами вместе, я вспоминал Наташу. Я ей рассказывал все оперы, какие видел, даже представлял немного, и «Фауста» она знала хорошо… Кажется, это вы, товарищ, привели стихи Эдгара Поэ?
Г р и н е в и ч. Я.
С т. с т у д е н т. А помните вы конец?.. «И в мерцаньи ночей, я все с ней, я все с ней, с незабвенной – с невестой – с любовью моей»… Да.
Л и л я. Вот что, вы приходите к нам, мы с Верочкой живем. И я к вам ходить буду, можно?
С т. с т у д е н т. Сердечно буду рад.
Л и л я. Я буду называть вас Старым Студентом – хорошо? (Утирает слезы.)
П е т р о в с к и й. Размокропогодилась наша Лилюша.
О н у ф р и й. А тебя не трогают, ты и молчи. Видишь, народ безмолвствует.
С т. с т у д е н т (поднимая голову). Да… И вот, товарищи, я пришел к вам, примите меня. Правда, я немного стар, и среди ваших черных голов моя может казаться странною и наводить на печальные мысли… но я искренно предан науке, горячо люблю молодость и смех и во всем буду хорошим товарищем. Примите меня.
Молчание.
К о с т и к. (мрачно) . Что же, можно. У нас в уставе есть примечание к параграфу пятнадцатому, так по этому примечанию, в исключительных, конечно, случаях…
К о з л о в. Вспомнил!
Общий смех.
С т. с т у д е н т (улыбаясь) . Чему они?
Д и н а. (смущенно) . Да так. Наш Константин Иванович ужасный формалист, и если в правилах чего-нибудь нет, так он тут же сочиняет примечание.
Т е н о р. Законник!
Во время дальнейшего разговора Стамескин и Онучина прощаются с Диной и уходят.
К о с т и к. Ну ладно, законник. Надо же оформить, с меня же потом спросите. Ну, а кто рекомендует?
Л и ля. Я.
П е т р о в с к и й (тонким голосом) . Мы с Верочкой.
К о с т и к. Да нельзя же так, Лиля, вы сами сейчас только увидели товарища. Тогда и все мы можем рекомендовать.
Л и л я. Ну все и будем рекомендовать – тем лучше.
Т е н о р. Петр Кузьмич, чай готов. Пойдемте, я проведу вас в столовую.
Д и н а. Ну, ушли! Что же вы не идете в столовую, Петр Кузьмич? И я с вами пойду, я вас чем-нибудь покормлю. Вы устали, бедный? Мы вас замучили.
С т. с т у д е н т (идя) . Я так тронут вашим сердечным товарищеским приемом, Дина. Сегодня я впервые почувствовал себя действительно молодым и сердечно…
Уходят в столовую. Здесь непродолжительное молчание.
О н у ф р и й. Старенек.
К о ч е т о в. Да, есть тот грех.
Б л о х и н. С-седой.
К о з л о в. Седой. А бородка-то клинушком, чтобы поменьше казалась. Бодрится.
О н у ф р и й. Бунтует. (Вздыхая.) Э-эх-ма! Вот она жизнь-то, Сережа. Живешь так-то, живешь, ничего и не чувствуешь, а там хвать – снег тебе на голову и выпал. Холодно небось голове-то, вороны каркают… брр! Нет, никуда я не уйду из университета, тут я жил, тут я и умру. Не вылезу я из тужурки, штопором меня не вытащишь, честное слово!
П е т р о в с к и й. Да он ничего, он держится.
О н у ф р и й. Эх-ма! Принять-то, конечно, принять, а только по совести скажу: старик сомнительный. Влюбится еще – такой он тут размазни наделает, в глубоких калошах не пролезешь.
Л и л я. Свинство так говорить! Он жену свою любит.
О н у ф р и й. Мертвую-то? Кто же мертвых любит искренно – одни гробовщики. А такие, как они, без любви не могут, я их знаю. Эх, Лиля, Лилюша, душа моя милая: перед любовью да перед временем всякий человек подлец.
К о з л о в. (запевает) . «Наша жизнь коротка – все уносит с собою, наша юность, друзья, пронесется стрелою».
При первых звуках песни торопливо выходит С т а р ы й с т у д е н т с бутербродом в руке. Присоединяется к хору; на глазах у него слезы умиления. Не поет один Онуфрий.
Х о р. «Проведемте ж, друзья, эту ночь веселее – пусть студентов семья – соберется теснее».
Занавес
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Зима. Меблированные комнаты Фальцфейна на Тверской. Комната Старого Студента, очень чистенькая, содержимая в большом порядке. Шведская гимнастика, под диваном гири.
Утро; по окнам видно, что на дворе сильный мороз. Светит красноватое зимнее солнце. В комнатке тепло.
За дощатой, не доходящей до потолка перегородкой ворочается проснувшийся Т е н о р – он тут ночевал; крякает, пробует голос. На небольшом коротком диванчике смятая подушка и студенческое пальто. Только что принесен номерной, сильно кипящий самоварчик со сломанной ручкой крана; на столе свежий хлеб, газета. С т а р ы й С т у д е н т, умытый, чистый, заваривает ложечкой чай и ставит чайник на конфорку.
С т. с т у д е н т. Ну, вставай, Саша, вставай, довольно ворочаться. Соберись с духом и встань. Я уже и гимнастикой успел позаняться… Вставай, чай готов. Ты какой хлеб любишь, я твоего вкуса еще не знаю? – Я взял французскую булку. Но, может быть, ты любишь сладкий хлеб, так говори, я сейчас пошлю.
Т е н о р (сердито) . Отстань!
С т. с т у д е н т. Ну, ну, не сердись, какой ты сердитый. Вставай, голубчик. Оттого, что ты валяешься, тебе еще хуже. Умойся и иди. Ты и спал-то одетый, чудак.
Т е н о р. Не хочу умываться.
С т. с т у д е н т (тихо смеется) . Ну не надо, не умывайся. Иди так. Я тебе налил, слышишь? Хлеб, брат, какой удивительный, совсем теплый.
Т е н о р. Ну ладно, иду. Хлеб! Эх! (Выходит из-за перегородки, не умыт, волосы в беспорядке, вид крайне мрачный.)
С т. с т у д е н т. Вот твой чай.
Т е н о р. Ладно, вижу.
Молча пьет чай, глотая хлеб огромными кусками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19