«Камера Континенталь» — продюсерская организация, помещающаяся в стеклянном аквариуме с пальмами на тихой средневековой улочке, сочащаяся жирно деньгами, долго раскачивалась и так и не приняла решения. Как они, наверное, кусают себе локти сегодня, жирные ленивые болваны. В проекте, поданном мною, как раз и значилось общение с Анпиловым и Жириновским, посещение конгресса, участие в демонстрации 23 февраля (как известно, она обернулась первой битвой патриотов с демократическим ОМОНом). Всего-то нужно было послать со мной двоих людей с камерой. Все более жиреющее и малоподвижное, французское общество неспособно на быстрые реакции: ни в бизнесе, ни в культуре. Если бы сытые калеки в «Камера Континенталь» тогда среагировали, у них были бы сегодня уникальные кадры.
Потому я явился к Жириновскому на Рыбников переулок один, а очень жаль. Ибо нет уже тех забитых фанерой окон, рваных обоев и прочих атрибутов героического периода становления политической партии. Впрочем, в понедельник 17 февраля я не попал к Жириновскому, я отменил свидание, позвонил в «Советскую Россию» и попросил отменить. В понедельник в 14 часов меня ждал в Верховном Совете Бабурин. Справляюсь со своим блокнотом «20 подъезд, 6 этаж, комната 93».
К Жириновскому же я попал 18 февраля. Помню, что день был холодный, но я почему-то отправился пешком. Я спустился по улице Герцена до бульвара, и по нему вышел на Пушкинскую площадь, и от нее мимо кинотеатра «Россия» пошел по бульварам на Трубную. Трубная площадь вся оказалась разрытой и развороченной, чудовищные котлованы и траншеи обросли ледяными сталактитами и сталагмитами, над всей этой территорией стоял адский пар, целое облако. Пересекая по деревянным мосткам этот мерзкий холодный пейзаж, из котлована из льда и глины выпирали какие-то немыслимой толщины трубы, я, помню, подумал, что так же разворочена и брюхом кверху лежит во льду и грязи Россия. На Сретенке оказалось, что я напрочь позабыл топографию этого района Москвы. Между тем, я провел здесь часть жизни. Я обитал в свое время (два раза) на Уланском переулке, тотчас после свадьбы жил я там с молодой женой Еленой в мастерской художника Бачурина, а до этого обитал в 1968 году в здании школы, в квартире бывшего директора. Где-то здесь же, на Луковом переулке свил себе гнездо когда-то мой приятель художник Виталий Стесин, полубезумный тип. В доме акционерного общества «Россия» жил и здесь же умер художник Юло Соостер и нынешний гений (его и тогда уже считали гением) — скушный, как сельский счетовод, художник Илья Кабаков. В дом этот ходил я часто по воняющим кошачьей и человеческой мочой и содержимым мусорных ведер черным лестницам «в гости» к сытым уже тогда художникам: стрельнуть трешник или десятку.
Все эти мысли обуревали меня, когда я вышел на Сретенку. Нормальные, впрочем, мысли, я впервые попал в эту часть города после 20 лет отсутствия, и, разумеется, попал под влияние прошлого: все оно нахлынуло на меня и лишь силою воли я заставил себя взглянуть на часы: было без семи минут два часа дня. Потому я спросил о Рыбниковом переулке первую попавшуюся русскую бабку: та не знала. Вторую, третью бабку, парня… все эти люди или не знали, или тоже, как я, откуда-то приехали… Только четвертая старуха обстоятельно объяснила мне, как туда попасть, и еще объясняла, а я уже бежал. Потому я прибежал на свидание к Владимиру Вольфовичу.
Дальняя часть Рыбникова переулка терялась в развалинах. Ближняя была заключена в дощатый забор. Из здания, облупленного и жалкого, вышла с ведром грязной воды уборщица и выплеснула воду на тротуар. «Это дом один?» — спросил я ее. «Один. А кого ищешь?» «Тут Либерально-демократическая партия помещается..?» Краснощекая крестьянская физиономия, платок сбился, прядь волос, ехидная улыбочка исказила лицо: «Партия… ха-ха, это эти-то сумасшедшие? Партия… называется, ой умру… Чего ходят, чего шляются… Третий этаж».
Из подъезда на меня дохнуло вонью старого жилья. Ступени, обглоданные временем вели широко мимо клетки неработающего лифта. Мокро, холодно, грязно, погано. На третьем я постучал в высокую металлическую дверь. Новая, сварная, грубая дверь. Открыл мне худой, как-будто высосанный изнутри жизнью тип. Такие «высосанные» странным образом встречаются в каждой партии на заре каждого движения. «Лимонов. У меня интервью с Владимир Вольфовичем в два часа». Впустили, повели мимо нескольких дверей, открытых и закрытых. Обои клочками со стен, несколько стекол заменены кусками фанеры.
«Не раздевайтесь, холодно… Работаем в пальто».
Меня ввели в последнюю по коридору комнату. Количество «высосанных» умножилось. Такие же постные все, как и первый. Один из постных усадил меня напротив себя за старый стол (в комнате были еще шкафы и столы) и занял меня показом достижений: статей о Владимире Вольфовиче в газетах. «Владимир Вольфович принимает финнов. Скоро освободится». Постный был очень горд обилием статей. Я же подумал, что если бы постный видел мое многотомное пресс-досье, не гордился бы. Увидев «Красноярскую газету», я сказал, что лечу в Красноярск. В ответ на это постный обрадованно снабдил меня телефоном их представителя в Красноярске.
Затем меня пригласили к «вождю». В дальнем углу комнаты, лицом к входной двери (я видел его вдоль огромной старой карты зеленого СССР) сидел за канцелярским столом на фоне шкафа Жириновский. Крупный, еще не толстый, но склонный к этакой ражей полноте, темно-блондинистый, в рыжину человек. Я представился и сел на стул напротив него, к нему в профиль. «Да-да, читал вас, знаю вас» — пробурчал он. Я сказал, что хочу взять у него интервью для оппозиционной французской газеты «Идио Интернасьональ»… На самом деле цель моя была, так же как и в случае Анпилова, — знакомство с ним, я хотел знать персонажей российской политики и, может быть, сотрудничать с ним, примкнуть к нему. Я спросил его, сколько у него членов партии. «Семьдесят тысяч», сказал он, не задумываясь, и я ему не поверил. Что он думает о Конгрессе Гражданских и Патриотических сил и демонстрации на Манежной? (9-го февраля) — «На Манежной были на 90 % не красные, но недовольные правительством и положением в стране». А что он думает по поводу объявленного Съезда депутатов СССР? «Лучше созвать парламент СНГ…» Его мнение об инициативе выборов Президента на народном вече? «Выберут «солдафона» Макашова…» Каково его мнение по поводу создания добровольческих отрядов в горячих точках, по сербскому методу. Там, например, сербская радикальная партия Войислава Шешеля имеет свои отряды, воюющие в Крайние. Я там был в ноябре—декабре. «Отряды, получив власть, так просто ее не отдадут, — забурчал он, — вон вам пример в Грузии — Гамсахурдиа. Отряды — это кровь. Нужны конституционные формы». Что он думает о «Памяти» и о самом Васильеве? «Ряженые». Я сказал, что согласен с ним. Ряженые.
Будущее России согласно Жириновскому? «Два сценария: первый — конституционные выборы и второй — военный переворот.» Какой сценарий он сам предпочитает? «ЛДП хочет оставаться политической силой. Однако… ни одна партия не может выдвинуть лидера… Только ЛДП. Идеальный вариант — военное правительство. Но они, наши военные, к этому не привыкли. Кто шел в армию… дети колхозников, устав гарнизонной службы — весь интеллект такого военного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Потому я явился к Жириновскому на Рыбников переулок один, а очень жаль. Ибо нет уже тех забитых фанерой окон, рваных обоев и прочих атрибутов героического периода становления политической партии. Впрочем, в понедельник 17 февраля я не попал к Жириновскому, я отменил свидание, позвонил в «Советскую Россию» и попросил отменить. В понедельник в 14 часов меня ждал в Верховном Совете Бабурин. Справляюсь со своим блокнотом «20 подъезд, 6 этаж, комната 93».
К Жириновскому же я попал 18 февраля. Помню, что день был холодный, но я почему-то отправился пешком. Я спустился по улице Герцена до бульвара, и по нему вышел на Пушкинскую площадь, и от нее мимо кинотеатра «Россия» пошел по бульварам на Трубную. Трубная площадь вся оказалась разрытой и развороченной, чудовищные котлованы и траншеи обросли ледяными сталактитами и сталагмитами, над всей этой территорией стоял адский пар, целое облако. Пересекая по деревянным мосткам этот мерзкий холодный пейзаж, из котлована из льда и глины выпирали какие-то немыслимой толщины трубы, я, помню, подумал, что так же разворочена и брюхом кверху лежит во льду и грязи Россия. На Сретенке оказалось, что я напрочь позабыл топографию этого района Москвы. Между тем, я провел здесь часть жизни. Я обитал в свое время (два раза) на Уланском переулке, тотчас после свадьбы жил я там с молодой женой Еленой в мастерской художника Бачурина, а до этого обитал в 1968 году в здании школы, в квартире бывшего директора. Где-то здесь же, на Луковом переулке свил себе гнездо когда-то мой приятель художник Виталий Стесин, полубезумный тип. В доме акционерного общества «Россия» жил и здесь же умер художник Юло Соостер и нынешний гений (его и тогда уже считали гением) — скушный, как сельский счетовод, художник Илья Кабаков. В дом этот ходил я часто по воняющим кошачьей и человеческой мочой и содержимым мусорных ведер черным лестницам «в гости» к сытым уже тогда художникам: стрельнуть трешник или десятку.
Все эти мысли обуревали меня, когда я вышел на Сретенку. Нормальные, впрочем, мысли, я впервые попал в эту часть города после 20 лет отсутствия, и, разумеется, попал под влияние прошлого: все оно нахлынуло на меня и лишь силою воли я заставил себя взглянуть на часы: было без семи минут два часа дня. Потому я спросил о Рыбниковом переулке первую попавшуюся русскую бабку: та не знала. Вторую, третью бабку, парня… все эти люди или не знали, или тоже, как я, откуда-то приехали… Только четвертая старуха обстоятельно объяснила мне, как туда попасть, и еще объясняла, а я уже бежал. Потому я прибежал на свидание к Владимиру Вольфовичу.
Дальняя часть Рыбникова переулка терялась в развалинах. Ближняя была заключена в дощатый забор. Из здания, облупленного и жалкого, вышла с ведром грязной воды уборщица и выплеснула воду на тротуар. «Это дом один?» — спросил я ее. «Один. А кого ищешь?» «Тут Либерально-демократическая партия помещается..?» Краснощекая крестьянская физиономия, платок сбился, прядь волос, ехидная улыбочка исказила лицо: «Партия… ха-ха, это эти-то сумасшедшие? Партия… называется, ой умру… Чего ходят, чего шляются… Третий этаж».
Из подъезда на меня дохнуло вонью старого жилья. Ступени, обглоданные временем вели широко мимо клетки неработающего лифта. Мокро, холодно, грязно, погано. На третьем я постучал в высокую металлическую дверь. Новая, сварная, грубая дверь. Открыл мне худой, как-будто высосанный изнутри жизнью тип. Такие «высосанные» странным образом встречаются в каждой партии на заре каждого движения. «Лимонов. У меня интервью с Владимир Вольфовичем в два часа». Впустили, повели мимо нескольких дверей, открытых и закрытых. Обои клочками со стен, несколько стекол заменены кусками фанеры.
«Не раздевайтесь, холодно… Работаем в пальто».
Меня ввели в последнюю по коридору комнату. Количество «высосанных» умножилось. Такие же постные все, как и первый. Один из постных усадил меня напротив себя за старый стол (в комнате были еще шкафы и столы) и занял меня показом достижений: статей о Владимире Вольфовиче в газетах. «Владимир Вольфович принимает финнов. Скоро освободится». Постный был очень горд обилием статей. Я же подумал, что если бы постный видел мое многотомное пресс-досье, не гордился бы. Увидев «Красноярскую газету», я сказал, что лечу в Красноярск. В ответ на это постный обрадованно снабдил меня телефоном их представителя в Красноярске.
Затем меня пригласили к «вождю». В дальнем углу комнаты, лицом к входной двери (я видел его вдоль огромной старой карты зеленого СССР) сидел за канцелярским столом на фоне шкафа Жириновский. Крупный, еще не толстый, но склонный к этакой ражей полноте, темно-блондинистый, в рыжину человек. Я представился и сел на стул напротив него, к нему в профиль. «Да-да, читал вас, знаю вас» — пробурчал он. Я сказал, что хочу взять у него интервью для оппозиционной французской газеты «Идио Интернасьональ»… На самом деле цель моя была, так же как и в случае Анпилова, — знакомство с ним, я хотел знать персонажей российской политики и, может быть, сотрудничать с ним, примкнуть к нему. Я спросил его, сколько у него членов партии. «Семьдесят тысяч», сказал он, не задумываясь, и я ему не поверил. Что он думает о Конгрессе Гражданских и Патриотических сил и демонстрации на Манежной? (9-го февраля) — «На Манежной были на 90 % не красные, но недовольные правительством и положением в стране». А что он думает по поводу объявленного Съезда депутатов СССР? «Лучше созвать парламент СНГ…» Его мнение об инициативе выборов Президента на народном вече? «Выберут «солдафона» Макашова…» Каково его мнение по поводу создания добровольческих отрядов в горячих точках, по сербскому методу. Там, например, сербская радикальная партия Войислава Шешеля имеет свои отряды, воюющие в Крайние. Я там был в ноябре—декабре. «Отряды, получив власть, так просто ее не отдадут, — забурчал он, — вон вам пример в Грузии — Гамсахурдиа. Отряды — это кровь. Нужны конституционные формы». Что он думает о «Памяти» и о самом Васильеве? «Ряженые». Я сказал, что согласен с ним. Ряженые.
Будущее России согласно Жириновскому? «Два сценария: первый — конституционные выборы и второй — военный переворот.» Какой сценарий он сам предпочитает? «ЛДП хочет оставаться политической силой. Однако… ни одна партия не может выдвинуть лидера… Только ЛДП. Идеальный вариант — военное правительство. Но они, наши военные, к этому не привыкли. Кто шел в армию… дети колхозников, устав гарнизонной службы — весь интеллект такого военного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56