И продолжая спорить с нами, даже отвели нас к самолету. «Русский человек всегда с виду неприступный, а как разговоришься, можно из него выдавить что ты хочешь, — первая заповедь Вольфовича,» — сказал Архипов, когда мы взбирались в самолет. Там уже сидели пассажиры. Во время полета Архипов, злорадно улыбаясь, подсчитывал, кто дал больше автографов: Жириновский или Лимонов. Мы шли с Жириновским почти наравне, но к концу полета я обогнал его.
В Краснодарском аэропорту, уже на летном поле, на нас набросились журналисты и телевидение. Не как в Москве на пресс-конференции, но несколько фотографов и пару камер. Можно было уйти, пройти незамеченными без труда, но целью Жириновского было как раз противоположное — пройти так, чтобы все заметили. Поэтому он долго метался по летному полю, останавливаясь, произнося речь перед телекамерой, возвращался в глубину летного поля и никак, по-видимому, не хотел выходить. В конце концов нас все же заставила уйти с поля их местная охрана. В дверях была давка, конечно, не Владимир Вольфович ее организовал, но он явно ей способствовал. Я получил свою долю внимания, свою порцию вспышек, но следует принять во внимание, что я уже с 1980 года живу под пристальным вниманием критики и лучами прожекторов: писатель, автор книг, переведенных на пятнадцать языков, я тоже, как все, неравнодушен к известности, но мой аппетит удовлетворен. Множество томов моих пресс-книжек тому свидетельство. Ненасытная же жадность Жириновского (и не только его, я видел, как наслаждаются вниманием: камерами и фотообъективами патриоты, коммунисты, да лидеры любых политических убеждений. Депутаты в Вороново тоже позировали. Увы!) к вниманию прессы и телевидения объясняется конечно же тем, что до сорока пяти лет он просидел в чулане своей квартиры на окраине Москвы. Никем не узнан и не признан. Конечно, и тогда возможно было стать известным, но цена была слишком высока, и он не хотел рисковать. Мы с Жириновским ровесники. Но я свое первое интервью дал в 1971 голу опубликовано оно было в феврале 1972 года в испанском журнале «Дестино». В 1969 году я уже убегал от КГБ из одной московской комнаты в другую. В 1973 году я был впервые задержан КГБ. То есть, я свои интервью заработал: я рисковал. Владимир Вольфович не хотел рисковать «Запорожцем» и квартирой на окраине. Потому он истосковался по славе и известности, как в тюрьме мужик тоскует по женщине. И вот теперь он метался по аэропорту, обмасливаясь в лучах признания. Я воспринимал это как досадную задержку и ждал пока он закончит свой брачный танец перед журналистами. Какой-то тип уговаривал меня меж тем издать любую из моих книг в его издательстве, а другой тянул меня выпить, отрывая рукав, так как «ты все правильно пишешь».
В гостинице «Москва» на улице Красная (главная артерия Краснодара) поганого вида баба за конторкой сказала мне, что я должен платить за номер валютой. Владимир Вольфович, стоявший в стороне, и вся наша команда возмутились. «На каком основании?» Выяснилось, что на основании того, что я прописан в Париже. Пусть у меня и советский паспорт. Меня прописали фальшиво под именем Погребского. Я же с удивлением подумал, что не только Родина никогда не дала мне даже квадратного метра жилплощади, но и Москву я покинул в 1974 году, в день, когда у меня заканчивалась временная московская прописка. И вот меня знают миллионы читателей в лицо, а прав у меня все равно с гулькин нос. Верховный Совет СССР и Горбачев гражданство возвратили, народ на улицах России узнает, а для этой мымры — я все равно иностранец. Погребскому достался номер на двоих, вместе с капитаном первого ранга Мусатовым. Он прилетел раньше нас и встречал нас в аэропорту. Но в Краснодаре у него не было квартиры, а двое из четырех его братьев жили в станице «Северская», куда мы должны были отправиться вечером этого же дня. Жириновский, — вытребовал себе отдельный номер. Как я убедился впоследствии, свои права главы партии он понимал очень широко и пользовался ими без стеснения. Никакого братственного чувства к себе подобным, будь они и членами ЛДП или кабинета, я не замечал у него.
Пообедали наскоро в ресторане (только несколько фигур за пустыми столами помимо нас), где народ — подавальщики, официанты, директор и прибежавшие всякие счетоводы, и кладовщики, и буфетчики, и их дети, жены и любовницы, зверели вокруг нас в экстазе. Глаза у провинциалов были круглые: у одних от удовольствия, у других от негодования. Через сдержанно-ропчущее население мы отправились на пресс-конференцию в редакцию газеты «Комсомолец Краснодара». Когда мы прибыли туда, начался дождь. Во время пресс-конференции я сидел рядом с Жириновским. Он говорил с удовольствием, опять повторяя тот же речевой шаблон поведения: двойной ответ: вначале собственно ответ, затем сам его повторяет, пародируя. Журналисты были настроены весело. Жириновский, подыгрывая им, искусственно вошел в раж, повторил свои выпады против Прибалтики. Журналисты были довольны, ибо именно этого они ожидали. Мне досталось немалое количество вопросов, в основном их интересовало, почему я в кабинете Жириновского и почему у меня такая, по их мнению, «зловещая» должность. Хотите быть Дзержинским? Журналисты все неоригинальны, естественно было ожидать такие вопросы после того как, «Московский комсомолец» тиснул свое «Жириновский завел себе железного Эдика». Остальных наших членов кабинета, Мусатова, — между тем, местного, из казаков, пресса не замечала. Архипов — министр информации вынужден был не участвовать. Сольное пение Жириновского выглядело (я — не в счет) неприлично. Ведь он приехал представить кабинет.
На нескольких машинах, не заезжая в гостиницу, отправились мы в станицу Северскую. Сквозь все усиливающийся дождь проехали земли адыгейцев, пересекая их. С некоторым трудом в сером дожде и падающей быстро чернеющей ночи нашли Дом культуры. Когда вылезали из автомобилей, гремел гром и полыхали молнии. Станица показалась мне большой и зажиточной. Как в Югославии. Обыкновенные русские села много меньше и много беднее.
В Дом культуры, несмотря на дождь, группами и в одиночку собирались казаки. Многие в форме. Начавшись как мода, казачья форма, однако, привилась и стала в конце концов привычной. Пока они собирались, Мусатов успел познакомить меня с усатым казаком по фамилии Мироненко, другом своего детства. Я влез вместе с «другом детства» в старый «Москвич», там у них оказалась теплая компания, бутыль самогонки, куски жареного мяса. Забыв о ЛДП и Жириновском, я с большим удовольствием выпил с мужиками самогонки, поведал Мироненко, что моя настоящая фамилия Савенко, и мы выпили еще. Стекла запотели, казаки подобрели, и я почувствовал себя так, как будто прожил в Северской всю мою жизнь.
Однако нужно было идти на сцену. В вестибюле обнаружилось, что многие меня узнают. Атаман станицы Князевской — усатый, здоровенный, в черной корниловской форме казак — долго жал мне руку, благодарил особенно за одну из статей в «Советской России», за какую именно, я, увы, забыл. По пути на сцену я еще успел дать интервью корреспонденту газеты «Юг». Мусатов привез мне впоследствии множество газетных вырезок, живописующих поездку кабинета в Краснодар, но кто-то из его близких, жена или дочь, увы, выбросила «старые», как ей показалось, газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В Краснодарском аэропорту, уже на летном поле, на нас набросились журналисты и телевидение. Не как в Москве на пресс-конференции, но несколько фотографов и пару камер. Можно было уйти, пройти незамеченными без труда, но целью Жириновского было как раз противоположное — пройти так, чтобы все заметили. Поэтому он долго метался по летному полю, останавливаясь, произнося речь перед телекамерой, возвращался в глубину летного поля и никак, по-видимому, не хотел выходить. В конце концов нас все же заставила уйти с поля их местная охрана. В дверях была давка, конечно, не Владимир Вольфович ее организовал, но он явно ей способствовал. Я получил свою долю внимания, свою порцию вспышек, но следует принять во внимание, что я уже с 1980 года живу под пристальным вниманием критики и лучами прожекторов: писатель, автор книг, переведенных на пятнадцать языков, я тоже, как все, неравнодушен к известности, но мой аппетит удовлетворен. Множество томов моих пресс-книжек тому свидетельство. Ненасытная же жадность Жириновского (и не только его, я видел, как наслаждаются вниманием: камерами и фотообъективами патриоты, коммунисты, да лидеры любых политических убеждений. Депутаты в Вороново тоже позировали. Увы!) к вниманию прессы и телевидения объясняется конечно же тем, что до сорока пяти лет он просидел в чулане своей квартиры на окраине Москвы. Никем не узнан и не признан. Конечно, и тогда возможно было стать известным, но цена была слишком высока, и он не хотел рисковать. Мы с Жириновским ровесники. Но я свое первое интервью дал в 1971 голу опубликовано оно было в феврале 1972 года в испанском журнале «Дестино». В 1969 году я уже убегал от КГБ из одной московской комнаты в другую. В 1973 году я был впервые задержан КГБ. То есть, я свои интервью заработал: я рисковал. Владимир Вольфович не хотел рисковать «Запорожцем» и квартирой на окраине. Потому он истосковался по славе и известности, как в тюрьме мужик тоскует по женщине. И вот теперь он метался по аэропорту, обмасливаясь в лучах признания. Я воспринимал это как досадную задержку и ждал пока он закончит свой брачный танец перед журналистами. Какой-то тип уговаривал меня меж тем издать любую из моих книг в его издательстве, а другой тянул меня выпить, отрывая рукав, так как «ты все правильно пишешь».
В гостинице «Москва» на улице Красная (главная артерия Краснодара) поганого вида баба за конторкой сказала мне, что я должен платить за номер валютой. Владимир Вольфович, стоявший в стороне, и вся наша команда возмутились. «На каком основании?» Выяснилось, что на основании того, что я прописан в Париже. Пусть у меня и советский паспорт. Меня прописали фальшиво под именем Погребского. Я же с удивлением подумал, что не только Родина никогда не дала мне даже квадратного метра жилплощади, но и Москву я покинул в 1974 году, в день, когда у меня заканчивалась временная московская прописка. И вот меня знают миллионы читателей в лицо, а прав у меня все равно с гулькин нос. Верховный Совет СССР и Горбачев гражданство возвратили, народ на улицах России узнает, а для этой мымры — я все равно иностранец. Погребскому достался номер на двоих, вместе с капитаном первого ранга Мусатовым. Он прилетел раньше нас и встречал нас в аэропорту. Но в Краснодаре у него не было квартиры, а двое из четырех его братьев жили в станице «Северская», куда мы должны были отправиться вечером этого же дня. Жириновский, — вытребовал себе отдельный номер. Как я убедился впоследствии, свои права главы партии он понимал очень широко и пользовался ими без стеснения. Никакого братственного чувства к себе подобным, будь они и членами ЛДП или кабинета, я не замечал у него.
Пообедали наскоро в ресторане (только несколько фигур за пустыми столами помимо нас), где народ — подавальщики, официанты, директор и прибежавшие всякие счетоводы, и кладовщики, и буфетчики, и их дети, жены и любовницы, зверели вокруг нас в экстазе. Глаза у провинциалов были круглые: у одних от удовольствия, у других от негодования. Через сдержанно-ропчущее население мы отправились на пресс-конференцию в редакцию газеты «Комсомолец Краснодара». Когда мы прибыли туда, начался дождь. Во время пресс-конференции я сидел рядом с Жириновским. Он говорил с удовольствием, опять повторяя тот же речевой шаблон поведения: двойной ответ: вначале собственно ответ, затем сам его повторяет, пародируя. Журналисты были настроены весело. Жириновский, подыгрывая им, искусственно вошел в раж, повторил свои выпады против Прибалтики. Журналисты были довольны, ибо именно этого они ожидали. Мне досталось немалое количество вопросов, в основном их интересовало, почему я в кабинете Жириновского и почему у меня такая, по их мнению, «зловещая» должность. Хотите быть Дзержинским? Журналисты все неоригинальны, естественно было ожидать такие вопросы после того как, «Московский комсомолец» тиснул свое «Жириновский завел себе железного Эдика». Остальных наших членов кабинета, Мусатова, — между тем, местного, из казаков, пресса не замечала. Архипов — министр информации вынужден был не участвовать. Сольное пение Жириновского выглядело (я — не в счет) неприлично. Ведь он приехал представить кабинет.
На нескольких машинах, не заезжая в гостиницу, отправились мы в станицу Северскую. Сквозь все усиливающийся дождь проехали земли адыгейцев, пересекая их. С некоторым трудом в сером дожде и падающей быстро чернеющей ночи нашли Дом культуры. Когда вылезали из автомобилей, гремел гром и полыхали молнии. Станица показалась мне большой и зажиточной. Как в Югославии. Обыкновенные русские села много меньше и много беднее.
В Дом культуры, несмотря на дождь, группами и в одиночку собирались казаки. Многие в форме. Начавшись как мода, казачья форма, однако, привилась и стала в конце концов привычной. Пока они собирались, Мусатов успел познакомить меня с усатым казаком по фамилии Мироненко, другом своего детства. Я влез вместе с «другом детства» в старый «Москвич», там у них оказалась теплая компания, бутыль самогонки, куски жареного мяса. Забыв о ЛДП и Жириновском, я с большим удовольствием выпил с мужиками самогонки, поведал Мироненко, что моя настоящая фамилия Савенко, и мы выпили еще. Стекла запотели, казаки подобрели, и я почувствовал себя так, как будто прожил в Северской всю мою жизнь.
Однако нужно было идти на сцену. В вестибюле обнаружилось, что многие меня узнают. Атаман станицы Князевской — усатый, здоровенный, в черной корниловской форме казак — долго жал мне руку, благодарил особенно за одну из статей в «Советской России», за какую именно, я, увы, забыл. По пути на сцену я еще успел дать интервью корреспонденту газеты «Юг». Мусатов привез мне впоследствии множество газетных вырезок, живописующих поездку кабинета в Краснодар, но кто-то из его близких, жена или дочь, увы, выбросила «старые», как ей показалось, газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56