Ты развратил меня. Вспомни. Ты приучил меня к овер-дозам секса. Потому я и ушла к тебе… И именно поэтому через четыре года я ушла от тебя. Ты мне надоел. Я решила побродить по миру и поискать. Мне нужен был опыт.
— Ну что, нашла? — буркнул Генрих.
— Нет, — просто сказала Евгения и, откинувшись чуть назад, уперлась руками в отельную постель, в мягкой постели кисти ее рук почти скрылись. — Нет, но я и не надеялась найти себе мужчину «навсегда». Как ты знаешь, Генрих, «навсегда» не существует для такого существа, как человек. Ты сам мне это внушил. Но мне нравится моя жизнь, и мне нравятся мужчины, прошлые, настоящие и будущие. Мне нравится весь мой опыт, вся моя жизнь. — Помолчав, она вдруг добавила, улыбнувшись: — Ты, кстати, сам такой же — ты никогда не застывал в одной форме, милый Генрих, и если бы не я первая начала, то, я думаю, ты начал бы первый…
— Я никогда бы не изменил тебе первый, — убежденно возразил Генрих.
— Ох, какая у нас короткая память, мистер Супермен. Ты изменял мне с Наташей, ты сам признался мне в этом, когда я от тебя уходила… И я верю, что ты не придумал эту «измену», что она была.
— Я делал это, только чтобы уберечь себя от боли, если вдруг обнаружилось бы, что ты мне изменяешь. Но я перестал спать с Наташей, как только поверил тебе.
— Ты находишь веские обоснования для своих «измен». Ты себя прощаешь. Моим изменам нет прощенья. — Бывшая жена весело смотрела на Генриха.
— Лисичка! Кошатина! — нежно сказал Генрих. — Я тебя люблю! Такая стала умненькая…
— Любишь меня? — опять самодовольно спросила женщина. — А как же девочка? — спросила она теперь уже ехидно, кивнув на спящую за спиной Супермена Алиску. — Значит, ты не любишь ее, если любишь меня…
— Сдаюсь, — Генрих смущенно заулыбался. — Я люблю и тебя, и ее, как хорошо было бы, если бы мы все жили вместе.
— Вот какая твоя мечта — две пизды на одного тебя, одна необыкновенно сладкая пизда зрелой и чувственной женщины, а другая — юная пизда, четырнадцатилетняя. Их владелец — Генрих Великолепный подлинно живет в раю. Имеет то одну, то другую, то обеих вместе… Время от времени все трое, одетые в красивые костюмы, отправляются на «роллс-ройсе» грабить очередной ресторан. — Евгения смеялась теперь уже безудержно. — А в газете «Либерасьон» каждый день отмечается колышками блистательный криминальный путь Генриха Супермена по городу Парижу…
— Смеешься, блядь. — Генрих и сам улыбался.
Евгения уже не смеялась.
— Кстати, пользуясь тем, что ты в таком — я бы назвала его трезвым — состоянии, обычно оно у тебя маниакальное, хочу тебя предостеречь. Если ты хочешь еще удовольствий в своей жизни, еще и еще опыта, случаев, женщин и стран, выбрось свой ужасный безумный «лист»… Забудь думать об этих людях. — Маленькое чувственное личико бывшей жены стало серьезным.
Генрих понял.
— Я давно уничтожил «лист». После убийства Юрия я понял, что убить легко, что я могу убить, и успокоился. Мне достаточно знать, что я могу уничтожить этих людей. Всегда могу, если захочу… Я оставил им жизнь.
— Начинаешь выздоравливать, — с удивлением отметила Евгения. — Уже не такой безумный. Тогда еще один совет выздоравливающему. Ты знаешь, что долго быть знаменитым грабителем невозможно. Чем более ты будешь знаменит, тем усиленнее полиция будет стараться тебя уничтожить. Даже не поймать, а просто пристрелить. Ты знаешь, какие они гуманисты… Я бы не хотела увидеть однажды в газете фотографию моего любимого мужчины, валяющегося на тротуаре в луже крови…
— Этого-то я и хочу, — пробормотал Генрих.
— Что? — переспросила бывшая жена, подавшись вперед к Генриху. — Я, кажется, переоценила твое душевное здоровье. Ты по-прежнему безумен, если хочешь, чтоб тебя пристрелили… Самоубийца.
— Я болен, Джей, — вдруг выдавил из себя Генрих. — Только это не душевная болезнь… Я болен неизлечимо… Обычная история. Рак.
— Правда? — спросила Евгения. — Ты придумал. — Но голос ее, увы, звучал безнадежно, она слишком хорошо знала Генриха, чтобы не различать, когда он серьезен.
— Бедный мой. — Евгения смешалась. Она была хорошей женщиной, но для таких ситуаций она была не готова. Она была женщиной для праздников, для удовольствий и наслаждений, как вести себя в несчастных ситуациях, она не знала. В данном случае она даже не могла предложить Генриху свое тело как награду и компенсацию, что она обычно делала, когда жалела мужчину. — Бедный мой! Что же делать? — Она почти приблизила свое лицо к лицу Генриха. — Неужели ничего нельзя сделать?
— Все, что можно было, я уже предпринял. — Генрих жалел уже, что неосторожно раскрыл свою тайну. — Единственное, чего я не хочу, — это немощно умереть в постели. Потому тебе, кажется, придется увидеть фотографию Генриха, валяющегося в луже крови на тротуаре.
— Теперь я понимаю, — прошептала Евгения.
— Только не жалей меня, — попросил Генрих. — Мне сорок пять лет, я немало видел, в конце концов, я мог умереть при рождении. Ты тоже умрешь. Позже, но умрешь… Я хочу сказать — кто знает, может, нам уже не придется увидеться, — что я благодарен тебе за то, что ты была, сладкая-сладкая женщина — самое большое удовольствие, которое может достаться смертному, Я был с тобой счастлив. Прости меня, что я всегда пытался продлить свое счастье, побыть с тобою подольше… Быть с тобой каждый день. Конечно, это было эгоистично, признаю.
Евгения плакала. «Так и должно быть», — подумал Супермен спокойно. В этот момент Супермен и Генрих разделились. Генрих прощался с бывшей женой, почему-то он решил организовать прощание именно сейчас, а Супермен спокойно смотрел на все это. И под спокойным взглядом Супермена Генрих тоже был спокоен и вел себя достойно, без слезливой сентиментальности, как мужчина.
— Если бы я знала… Если бы я знала, я никогда бы не ушла от тебя.
— It is all right. — Генрих почему-то перешел на английский. — Ты будешь жить со мной, и будешь мне верна в следующем рождении. Правда?
— Ты думаешь, мы родимся и будем опять? — неуверенно спросила женщина сквозь слезы.
— Конечно, — в голосе Генриха не было сомнения. — У нас будут другие имена, другие тела, но это будем мы. И в следующем рождении я буду изменять тебе, хорошо?
— Пожалуйста, конечно, — сквозь слезы ответила женщина. — Что угодно. Только бы мы опять были. — Она вдруг дотянулась к Генриху и быстро поцеловала его.
И, увы, так же мгновенно исчезла из номера отеля «Иль де Франс». Но Супермен все-таки успел почувствовать на своих губах горячие маленькие губы.
51
В это утро он впервые почувствовал боль в желудке. Генрих не ожидал ее так скоро. По его подсчетам, у него оставался еще месяц до боли… Но вот она пришла — боль, и Генрих лежал, боясь пошевелиться, на груди у него лежала теплая рука все еще спящей Алиски. Только их было уже не двое. Трое. Он, Алис и боль.
По его подсчетам, у него оставалось максимум две недели активной жизни с болью. До постели. Нужно было закругляться.
Генрих столько думал об этом моменте, что сейчас воспринял боль как нечто неизбежное и нужное — новый этап. Может, и смерть сама будет лишь новым этапом, несколько более радикальным, чем необходимо, подумал он с неким черным юмором.
Пока, для первых болей, — у него было средство. Супермен встал, осторожно (он не хотел, чтобы девчонка видела, что он будет делать) пробрался к выходу, отодвинул бесшумно дверь в шкаф, где висели Алискино пальто и его плащ и стоял чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Ну что, нашла? — буркнул Генрих.
— Нет, — просто сказала Евгения и, откинувшись чуть назад, уперлась руками в отельную постель, в мягкой постели кисти ее рук почти скрылись. — Нет, но я и не надеялась найти себе мужчину «навсегда». Как ты знаешь, Генрих, «навсегда» не существует для такого существа, как человек. Ты сам мне это внушил. Но мне нравится моя жизнь, и мне нравятся мужчины, прошлые, настоящие и будущие. Мне нравится весь мой опыт, вся моя жизнь. — Помолчав, она вдруг добавила, улыбнувшись: — Ты, кстати, сам такой же — ты никогда не застывал в одной форме, милый Генрих, и если бы не я первая начала, то, я думаю, ты начал бы первый…
— Я никогда бы не изменил тебе первый, — убежденно возразил Генрих.
— Ох, какая у нас короткая память, мистер Супермен. Ты изменял мне с Наташей, ты сам признался мне в этом, когда я от тебя уходила… И я верю, что ты не придумал эту «измену», что она была.
— Я делал это, только чтобы уберечь себя от боли, если вдруг обнаружилось бы, что ты мне изменяешь. Но я перестал спать с Наташей, как только поверил тебе.
— Ты находишь веские обоснования для своих «измен». Ты себя прощаешь. Моим изменам нет прощенья. — Бывшая жена весело смотрела на Генриха.
— Лисичка! Кошатина! — нежно сказал Генрих. — Я тебя люблю! Такая стала умненькая…
— Любишь меня? — опять самодовольно спросила женщина. — А как же девочка? — спросила она теперь уже ехидно, кивнув на спящую за спиной Супермена Алиску. — Значит, ты не любишь ее, если любишь меня…
— Сдаюсь, — Генрих смущенно заулыбался. — Я люблю и тебя, и ее, как хорошо было бы, если бы мы все жили вместе.
— Вот какая твоя мечта — две пизды на одного тебя, одна необыкновенно сладкая пизда зрелой и чувственной женщины, а другая — юная пизда, четырнадцатилетняя. Их владелец — Генрих Великолепный подлинно живет в раю. Имеет то одну, то другую, то обеих вместе… Время от времени все трое, одетые в красивые костюмы, отправляются на «роллс-ройсе» грабить очередной ресторан. — Евгения смеялась теперь уже безудержно. — А в газете «Либерасьон» каждый день отмечается колышками блистательный криминальный путь Генриха Супермена по городу Парижу…
— Смеешься, блядь. — Генрих и сам улыбался.
Евгения уже не смеялась.
— Кстати, пользуясь тем, что ты в таком — я бы назвала его трезвым — состоянии, обычно оно у тебя маниакальное, хочу тебя предостеречь. Если ты хочешь еще удовольствий в своей жизни, еще и еще опыта, случаев, женщин и стран, выбрось свой ужасный безумный «лист»… Забудь думать об этих людях. — Маленькое чувственное личико бывшей жены стало серьезным.
Генрих понял.
— Я давно уничтожил «лист». После убийства Юрия я понял, что убить легко, что я могу убить, и успокоился. Мне достаточно знать, что я могу уничтожить этих людей. Всегда могу, если захочу… Я оставил им жизнь.
— Начинаешь выздоравливать, — с удивлением отметила Евгения. — Уже не такой безумный. Тогда еще один совет выздоравливающему. Ты знаешь, что долго быть знаменитым грабителем невозможно. Чем более ты будешь знаменит, тем усиленнее полиция будет стараться тебя уничтожить. Даже не поймать, а просто пристрелить. Ты знаешь, какие они гуманисты… Я бы не хотела увидеть однажды в газете фотографию моего любимого мужчины, валяющегося на тротуаре в луже крови…
— Этого-то я и хочу, — пробормотал Генрих.
— Что? — переспросила бывшая жена, подавшись вперед к Генриху. — Я, кажется, переоценила твое душевное здоровье. Ты по-прежнему безумен, если хочешь, чтоб тебя пристрелили… Самоубийца.
— Я болен, Джей, — вдруг выдавил из себя Генрих. — Только это не душевная болезнь… Я болен неизлечимо… Обычная история. Рак.
— Правда? — спросила Евгения. — Ты придумал. — Но голос ее, увы, звучал безнадежно, она слишком хорошо знала Генриха, чтобы не различать, когда он серьезен.
— Бедный мой. — Евгения смешалась. Она была хорошей женщиной, но для таких ситуаций она была не готова. Она была женщиной для праздников, для удовольствий и наслаждений, как вести себя в несчастных ситуациях, она не знала. В данном случае она даже не могла предложить Генриху свое тело как награду и компенсацию, что она обычно делала, когда жалела мужчину. — Бедный мой! Что же делать? — Она почти приблизила свое лицо к лицу Генриха. — Неужели ничего нельзя сделать?
— Все, что можно было, я уже предпринял. — Генрих жалел уже, что неосторожно раскрыл свою тайну. — Единственное, чего я не хочу, — это немощно умереть в постели. Потому тебе, кажется, придется увидеть фотографию Генриха, валяющегося в луже крови на тротуаре.
— Теперь я понимаю, — прошептала Евгения.
— Только не жалей меня, — попросил Генрих. — Мне сорок пять лет, я немало видел, в конце концов, я мог умереть при рождении. Ты тоже умрешь. Позже, но умрешь… Я хочу сказать — кто знает, может, нам уже не придется увидеться, — что я благодарен тебе за то, что ты была, сладкая-сладкая женщина — самое большое удовольствие, которое может достаться смертному, Я был с тобой счастлив. Прости меня, что я всегда пытался продлить свое счастье, побыть с тобою подольше… Быть с тобой каждый день. Конечно, это было эгоистично, признаю.
Евгения плакала. «Так и должно быть», — подумал Супермен спокойно. В этот момент Супермен и Генрих разделились. Генрих прощался с бывшей женой, почему-то он решил организовать прощание именно сейчас, а Супермен спокойно смотрел на все это. И под спокойным взглядом Супермена Генрих тоже был спокоен и вел себя достойно, без слезливой сентиментальности, как мужчина.
— Если бы я знала… Если бы я знала, я никогда бы не ушла от тебя.
— It is all right. — Генрих почему-то перешел на английский. — Ты будешь жить со мной, и будешь мне верна в следующем рождении. Правда?
— Ты думаешь, мы родимся и будем опять? — неуверенно спросила женщина сквозь слезы.
— Конечно, — в голосе Генриха не было сомнения. — У нас будут другие имена, другие тела, но это будем мы. И в следующем рождении я буду изменять тебе, хорошо?
— Пожалуйста, конечно, — сквозь слезы ответила женщина. — Что угодно. Только бы мы опять были. — Она вдруг дотянулась к Генриху и быстро поцеловала его.
И, увы, так же мгновенно исчезла из номера отеля «Иль де Франс». Но Супермен все-таки успел почувствовать на своих губах горячие маленькие губы.
51
В это утро он впервые почувствовал боль в желудке. Генрих не ожидал ее так скоро. По его подсчетам, у него оставался еще месяц до боли… Но вот она пришла — боль, и Генрих лежал, боясь пошевелиться, на груди у него лежала теплая рука все еще спящей Алиски. Только их было уже не двое. Трое. Он, Алис и боль.
По его подсчетам, у него оставалось максимум две недели активной жизни с болью. До постели. Нужно было закругляться.
Генрих столько думал об этом моменте, что сейчас воспринял боль как нечто неизбежное и нужное — новый этап. Может, и смерть сама будет лишь новым этапом, несколько более радикальным, чем необходимо, подумал он с неким черным юмором.
Пока, для первых болей, — у него было средство. Супермен встал, осторожно (он не хотел, чтобы девчонка видела, что он будет делать) пробрался к выходу, отодвинул бесшумно дверь в шкаф, где висели Алискино пальто и его плащ и стоял чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64