» Через сотню метров находим другого офицера, выше званием, он разрешает. Мы имеем право, в «дозволе» написано, что нам разрешается фотографировать в зоне боевых действий.
Нет ни единого квадратного метра в этом городе, не пораженного десятками осколков. Кто-то подсчитал, что на город был выпущено два миллиона зарядов. «Каждый дом был крепостью, — объясняет нам солдат. — Стреляли из базук». Здесь и там югославские флаги свисают с разрушенных зданий. Фотограф непрерывно снимает.
На центральной площади города снимаемся на память у сваленной скульптуры. Выясняется, что наш солдат — Зарко Михич читал мои статьи в «Борбе». (Уже полтора года я пишу статьи для этой белградской газеты.) И даже ходил искать мои книги в книжных магазинах. Спасибо ему.
Вуковара нет. Есть пространство под холодным декабрьским небом: битый кирпич, изуродованное железо, черные расщепленные деревья. Есть солдаты и бульдозеры. С небольшими интервалами постоянно взрываются глухо мины.
Во дворе разрушенного, без крыши, музея, бывшего дворца графа Эльца, когда я делаю два шага в сторону от протоптанной тропы, солдат кричит: «Не делай этого! Здесь могут быть мины!» Объясняет, что небольшие мины, называемые «паштет», часто располагаются кругом. «Я всего лишь собрался отлить», — оправдываюсь я. «Делай это здесь. Мы отвернемся». Во дворе музея в беспорядке валяются обувь, тряпки, части каких-то машин. В небе над Вуковаром нет птиц.
Мы садимся в машину. Черные обугленные скелеты домов. Вдруг во дворе полностью разрушенного дома вижу двух куриц… Они расхаживают себе, как все курицы в мире, что-то клюя. Что?
Едем в Центр идентификации трупов. Начиная с часового, бравого краснолицего мужика с усами, все, очевидно, довольны, что я русский. Часовой, вопреки уставу, пожимает мне руку. Он черногорец. «Русские и сербы — православные братья», — говорит он. Офис центра помещается в холодном бараке. В коридорах несколько десятков солдат. Очень холодно. Всех мучает холод, и не помогает железная печь, у которой толпятся солдаты, сменяя друг друга. На скамье старуха в черном смотрит в стену. Пришла опознавать близких? Искать пропавших? Забирать труп для похорон?
Мы заходим в небольшую комнату, где молодой парень в кожаной куртке и пилотке (сутулый, с едва пробивающимися усиками) — капрал — показывает среднего возраста паре вещи в пластиковом мешке. Все, что осталось от убитого. Идет процесс опознания. Появляется доктор в оранжевом комбинезоне, голые, еще мокрые руки, крупная оголенная голова. Доктор Зоран Станкович. Он — судебно-медицинский эксперт клиники в Белграде. Просит нас подождать несколько минут, до тех пор, пока в партии только что прибывших найденных трупов не попадется «что-нибудь интересное». «Подождите минут пятнадцать». Ждем. Наблюдаем последний акт трагической сцены: пара — мужчина и женщина — опознали вещи убитого. Да, это их родственник. Дрожащими руками женщина перебирает тусклую серебряную цепочку, кажется, с крестиком.
Доктор возвращается. «Идемте!» Следуем за ним из барака. В полсотне метров — другой барак, вход в него занавешен черным пластиком. Люди в халатах поверх военной формы снимают с кузова трактора трупы в пластиковых мешках. На столе на колесах — тело старухи. Если бы доктор не сказал, что это женщина и ей лет восемьдесят, невозможно было бы понять, кто это, настолько тело изуродовано. Труп ужасный, гнилой и одновременно сожженный, пальцы рук сожжены до кости. На трупе номер: 1-431. Доктор поворачивает труп боком и показывает под правой грудью несколько пулевых отверстий, обожженных по краю, — то есть женщина была застрелена с близкого расстояния. Она, ее дочь и муж дочери были найдены в запертом снаружи подвале дома.
Несмотря на холод, трупный запах очень силен, не помогает и густо дымящая над нами печь. Доктор продолжает страшную экскурсию. Вдоль стены, за бараком, на снегу лежат 40–50 трупов в пластиковых мешках. Чуть в стороне брезентовая военная палатка. Доктор ведет нас в палатку. Там — трупы подвергшихся пытке, умерщвленных не в войне, но по «злочину», то есть умышленно замученных. Открывает трупы, наклоняется над ними. У молодого мужчины ножевая глубокая рана пересекает лоб. У него перерезано горло.
Старая женщина. Застрелена в висок. Выстрел произведен с близкого расстояния.
Мужчина. Страшные ножевые раны в бедре и на груди, словно хотели вырезать сердце. Ножевые и стреляные раны на спине. «До и после смерти», — поясняет доктор Станкович. Он говорит, что его задача — определить причину смерти и констатировать, пытали ли жертву. Выяснять, кто это сделал, — уже не его задача, но судебных властей. Для него неидентифицированные трупы — тела замученных людей, а не сербы или хорваты…
Отдельно, в углу, три детских трупа. Самый маленький расстрелян по ногам автоматной очередью — ступни почти отсечены. У него выколоты глаза…
Доктор моет руки на ледяном ветру под ледяной струей из цистерны. Холод, трупный запах, дым… Дым не забивает трупный запах.
Прощаемся с доктором. Прощаюсь за руку с солдатом-часовым. Садимся в машину и продолжаем путешествие по 1941 году, по разоренной стране. На ближайшем же перекрестке нас покидает наш солдат. Уходит с автоматом в руке. Ему возвращаться в Шид. Нам ехать через укрепленные деревни к Дунаю, дабы переночевать на той стороне Дуная. Здесь переночевать негде. Здесь война. Здесь 1941 год.
Возвращаемся мы из Вуковара не через Шид, но через деревни в направлении Сотин — Илочка Йино — Мохово, дабы проехать через город Илок и попасть к мосту «25 Мая». Мрачный, холодный, заснеженный пейзаж. Трактор везет чью-то бедную мебель. Несколько пушек у выезда из Илочка Йино. Каждая деревня охраняется своей собственной милицией — и при въезде и при выезде у нас проверяют «дозволу», паспорта и даже несколько раз обыскивают автомобиль. Проверка происходит по одному и тому же шаблону. Пока один вооруженный человек проверяет наши паспорта и пропуск, замерзшими руками раскрывая их, несколько солдат держат нас на прицеле своих автоматов. Процедура нужная, но неприятная, люди все замерзшие и нервные, непрофессиональные солдаты… и их непредвиденные реакции куда более опасны, чем снайперы или мины. Порой часовые сидят в ямах, выкопанных у обочины дороги. Ямы — укрытие от ветра, но не от холода. Мохово, сказали мне, венгерская деревня. В одной из деревень нас попросил позвонить его родственникам в городе Нови Сад румын. При такой пестроте населения объявление этих областей частью Хорватии было приглашением к всеобщей резне, господин Туджман. Я думаю, что подобное уже случилось в Нагорном Карабахе и произойдет, вероятнее всего, и на Украине.
Мы въезжаем в пустой Илок. Город не принимал участия в резне, как бы капитулировал. Часть хорватов покинула его для Хорватии. Однако войны он не избежал. Солдаты повсюду, замерзшие и усталые. Какой контраст с Белградом, где интеллектуалы до сих пор пытаются остаться объективными. За Дунаем объективность и уравновешенность сохранить невозможно…
Заправляемся бензином у военной бензоколонки (привилегия прессы?) и успеваем пересечь мост «25 Мая» (день рождения Тито) за несколько минут до закрытия. Мост охраняют танки, пушки, бронетранспортеры, солдаты. На мосту, по обе стороны, навалены мешки с песком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Нет ни единого квадратного метра в этом городе, не пораженного десятками осколков. Кто-то подсчитал, что на город был выпущено два миллиона зарядов. «Каждый дом был крепостью, — объясняет нам солдат. — Стреляли из базук». Здесь и там югославские флаги свисают с разрушенных зданий. Фотограф непрерывно снимает.
На центральной площади города снимаемся на память у сваленной скульптуры. Выясняется, что наш солдат — Зарко Михич читал мои статьи в «Борбе». (Уже полтора года я пишу статьи для этой белградской газеты.) И даже ходил искать мои книги в книжных магазинах. Спасибо ему.
Вуковара нет. Есть пространство под холодным декабрьским небом: битый кирпич, изуродованное железо, черные расщепленные деревья. Есть солдаты и бульдозеры. С небольшими интервалами постоянно взрываются глухо мины.
Во дворе разрушенного, без крыши, музея, бывшего дворца графа Эльца, когда я делаю два шага в сторону от протоптанной тропы, солдат кричит: «Не делай этого! Здесь могут быть мины!» Объясняет, что небольшие мины, называемые «паштет», часто располагаются кругом. «Я всего лишь собрался отлить», — оправдываюсь я. «Делай это здесь. Мы отвернемся». Во дворе музея в беспорядке валяются обувь, тряпки, части каких-то машин. В небе над Вуковаром нет птиц.
Мы садимся в машину. Черные обугленные скелеты домов. Вдруг во дворе полностью разрушенного дома вижу двух куриц… Они расхаживают себе, как все курицы в мире, что-то клюя. Что?
Едем в Центр идентификации трупов. Начиная с часового, бравого краснолицего мужика с усами, все, очевидно, довольны, что я русский. Часовой, вопреки уставу, пожимает мне руку. Он черногорец. «Русские и сербы — православные братья», — говорит он. Офис центра помещается в холодном бараке. В коридорах несколько десятков солдат. Очень холодно. Всех мучает холод, и не помогает железная печь, у которой толпятся солдаты, сменяя друг друга. На скамье старуха в черном смотрит в стену. Пришла опознавать близких? Искать пропавших? Забирать труп для похорон?
Мы заходим в небольшую комнату, где молодой парень в кожаной куртке и пилотке (сутулый, с едва пробивающимися усиками) — капрал — показывает среднего возраста паре вещи в пластиковом мешке. Все, что осталось от убитого. Идет процесс опознания. Появляется доктор в оранжевом комбинезоне, голые, еще мокрые руки, крупная оголенная голова. Доктор Зоран Станкович. Он — судебно-медицинский эксперт клиники в Белграде. Просит нас подождать несколько минут, до тех пор, пока в партии только что прибывших найденных трупов не попадется «что-нибудь интересное». «Подождите минут пятнадцать». Ждем. Наблюдаем последний акт трагической сцены: пара — мужчина и женщина — опознали вещи убитого. Да, это их родственник. Дрожащими руками женщина перебирает тусклую серебряную цепочку, кажется, с крестиком.
Доктор возвращается. «Идемте!» Следуем за ним из барака. В полсотне метров — другой барак, вход в него занавешен черным пластиком. Люди в халатах поверх военной формы снимают с кузова трактора трупы в пластиковых мешках. На столе на колесах — тело старухи. Если бы доктор не сказал, что это женщина и ей лет восемьдесят, невозможно было бы понять, кто это, настолько тело изуродовано. Труп ужасный, гнилой и одновременно сожженный, пальцы рук сожжены до кости. На трупе номер: 1-431. Доктор поворачивает труп боком и показывает под правой грудью несколько пулевых отверстий, обожженных по краю, — то есть женщина была застрелена с близкого расстояния. Она, ее дочь и муж дочери были найдены в запертом снаружи подвале дома.
Несмотря на холод, трупный запах очень силен, не помогает и густо дымящая над нами печь. Доктор продолжает страшную экскурсию. Вдоль стены, за бараком, на снегу лежат 40–50 трупов в пластиковых мешках. Чуть в стороне брезентовая военная палатка. Доктор ведет нас в палатку. Там — трупы подвергшихся пытке, умерщвленных не в войне, но по «злочину», то есть умышленно замученных. Открывает трупы, наклоняется над ними. У молодого мужчины ножевая глубокая рана пересекает лоб. У него перерезано горло.
Старая женщина. Застрелена в висок. Выстрел произведен с близкого расстояния.
Мужчина. Страшные ножевые раны в бедре и на груди, словно хотели вырезать сердце. Ножевые и стреляные раны на спине. «До и после смерти», — поясняет доктор Станкович. Он говорит, что его задача — определить причину смерти и констатировать, пытали ли жертву. Выяснять, кто это сделал, — уже не его задача, но судебных властей. Для него неидентифицированные трупы — тела замученных людей, а не сербы или хорваты…
Отдельно, в углу, три детских трупа. Самый маленький расстрелян по ногам автоматной очередью — ступни почти отсечены. У него выколоты глаза…
Доктор моет руки на ледяном ветру под ледяной струей из цистерны. Холод, трупный запах, дым… Дым не забивает трупный запах.
Прощаемся с доктором. Прощаюсь за руку с солдатом-часовым. Садимся в машину и продолжаем путешествие по 1941 году, по разоренной стране. На ближайшем же перекрестке нас покидает наш солдат. Уходит с автоматом в руке. Ему возвращаться в Шид. Нам ехать через укрепленные деревни к Дунаю, дабы переночевать на той стороне Дуная. Здесь переночевать негде. Здесь война. Здесь 1941 год.
Возвращаемся мы из Вуковара не через Шид, но через деревни в направлении Сотин — Илочка Йино — Мохово, дабы проехать через город Илок и попасть к мосту «25 Мая». Мрачный, холодный, заснеженный пейзаж. Трактор везет чью-то бедную мебель. Несколько пушек у выезда из Илочка Йино. Каждая деревня охраняется своей собственной милицией — и при въезде и при выезде у нас проверяют «дозволу», паспорта и даже несколько раз обыскивают автомобиль. Проверка происходит по одному и тому же шаблону. Пока один вооруженный человек проверяет наши паспорта и пропуск, замерзшими руками раскрывая их, несколько солдат держат нас на прицеле своих автоматов. Процедура нужная, но неприятная, люди все замерзшие и нервные, непрофессиональные солдаты… и их непредвиденные реакции куда более опасны, чем снайперы или мины. Порой часовые сидят в ямах, выкопанных у обочины дороги. Ямы — укрытие от ветра, но не от холода. Мохово, сказали мне, венгерская деревня. В одной из деревень нас попросил позвонить его родственникам в городе Нови Сад румын. При такой пестроте населения объявление этих областей частью Хорватии было приглашением к всеобщей резне, господин Туджман. Я думаю, что подобное уже случилось в Нагорном Карабахе и произойдет, вероятнее всего, и на Украине.
Мы въезжаем в пустой Илок. Город не принимал участия в резне, как бы капитулировал. Часть хорватов покинула его для Хорватии. Однако войны он не избежал. Солдаты повсюду, замерзшие и усталые. Какой контраст с Белградом, где интеллектуалы до сих пор пытаются остаться объективными. За Дунаем объективность и уравновешенность сохранить невозможно…
Заправляемся бензином у военной бензоколонки (привилегия прессы?) и успеваем пересечь мост «25 Мая» (день рождения Тито) за несколько минут до закрытия. Мост охраняют танки, пушки, бронетранспортеры, солдаты. На мосту, по обе стороны, навалены мешки с песком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48