Затем он разжал свои объятия и завел машину.
Дикс остановил машину у ворот отеля.
– Я не смогу увидеться с тобой завтра, – прошептал он, обнимая ее. – Но я буду весь день о тебе думать, каждую минуту, каждую секунду. Я дам тебе знать, что можно придумать на пятницу.
– Где ты будешь? Где ты остановился?
– Извини, дорогая, я не могу ответить на эти вопросы.
– Но почему нет? Почему… – начала Элоэ.
Он заглушил ее слова поцелуем.
– Есть еще много вещей, о которых я не могу тебе рассказать, но когда-нибудь ты обо всем узнаешь, я обещаю тебе это.
– Но почему… Почему ты не можешь сказать мне об этом сейчас? Разве ты не видишь, как мне тяжело? Разве ты не понимаешь, что я чувствую, когда ты исчезаешь?
– Я слишком хорошо это знаю. Однако я ничего не могу поделать.
Он поцеловал ее так, будто его мысли уже где-то витали; и вдруг словно заряд промелькнул между ними, они жадно прильнули друг к другу. Руки Элоэ обвили его шею, а он осыпал дикими, страстными, жадными поцелуями ее лицо, шею, глаза и рот.
– Я люблю тебя! О господи, как я люблю тебя!
Он повторял это вновь и вновь тихим хриплым голосом, полным чувства.
Затем, как будто она не могла уже этого выносить, Элоэ развернулась всем телом от него и открыла дверцу машины.
– Со мной все в порядке. Не выходи, – сказала она срывающимся голосом, все еще задыхаясь от жара его поцелуев.
Прежде чем он успел ответить, она вбежала в ворота, пролетела через сад и вошла в большие, сверкающие светом двери отеля.
Только когда она добралась до своей спальни и встала спиной к двери, возбужденно дыша, бурный восторг в ее груди постепенно угас, а глаза перестали гореть лихорадочным блеском.
– Я люблю его! Я люблю его!
Она произнесла эти слова вслух, но сейчас это было знаком протеста против всех тех вопросов и сомнений, которые нахлынули на нее. Почему он не может сказать ей, где он будет? Почему он не может увидеться с ней завтра? Будет ли он опять встречаться с теми ужасными людьми? Был ли он вовлечен во что-то такое опасное, что не осмеливается говорить об этом?
Ее затрясло при мысли об опасности, и все же она была уверена, что именно поэтому он не мог рассказать ей, чем он занимается.
Она вспомнила угрозу в голосе того мужчины, который говорил о ней; вспомнила мужчину, который говорил о том, что перережет ей горло. Она не сомневалась, эти люди были отъявленными бандитами. Они не остановятся ни перед чем.
Она села за туалетный столик закрыла лицо руками. Как Дикс может быть таким сумасшедшим, таким безумным, что имеет дела с такими людьми? Разве деньги стоили того, чтобы рисковать жизнью или быть изувеченным этими бандитами?
Она взглянула на часы. Был уже час ночи, однако она не чувствовала усталости. Она подошла к окну и выглянула наружу. Перед окном простирался сад, и ей был виден небольшой участок дороги, где она вышла из машины.
Теперь дорога была пуста. Гости и любители потанцевать разошлись по домам. Только ночная тишина и мерцающие уличные фонари составляли компанию ее мыслям.
Спустя некоторое время она разделась, но, даже ложась в постель, она знала, что не заснет. Она могла думать только о Диксе, идущем навстречу опасности, и о родителях, блаженных в своем неведении того, что она должна им поведать.
Потом она впервые задумалась, как же мало она знает о Диксе. Он ей ничего не рассказал о себе, а то, что она знала, было практически невозможно изложить на бумаге. И все-таки, она никогда не сможет солгать своим родителям. Она должна написать правду. Она должна рассказать им самое худшее и умолять их принять это ради нее.
– Дикс! Дикс!
Она услышала, как она шепчет в подушку его имя, и тут вдруг до нее дошло, что она даже не знает его настоящего имени.
Нет, все это было так невозможно! Как она сможет написать отцу и матери о том, что она собирается выйти замуж за человека, не зная даже его имени?
Ей стало интересно, почему же она сама не спросила у него об этом, но догадалась, что в тот момент она была просто одурманена его любовью. Это, по крайней мере, с его стороны было подлинным, без притворства. Он любит ее.
Она чувствовала его любовь по выражению его глаз, по звучанию тех слов, которые произносили его губы; чувствовала ее по нежности его рук и по дикой страсти, с которой он сжимал ее в своих объятиях, в то время как его губы казались огненными, когда прижимались к ее рту и горлу.
– Я люблю тебя! О! Дикс, я люблю тебя!
Она повторяла эти слова вновь и вновь, как будто это придавало ей больше уверенности.
Затем, однако, раздираемая между счастливым состоянием и страхом за него, думая, что не сможет заснуть, она задремала. Сны ей никакие не снились.
Она проснулась от стука в дверь. Какое-то время, полусонная, она не осознавала, что этот стук относится к ней.
Затем, как от какого-то толчка, она проснулась. Было половина девятого. Она увидела свой нетронутый завтрак, который ей принесли и поставили у кровати. Занавески были раздвинуты, а она даже и не проснулась, когда горничная входила в комнату.
Стук в дверь продолжался, и она, однако, поспешно встала с кровати и открыла дверь. На пороге стоял маленький мальчик-посыльный с огромным букетом цветов.
– Их только что доставили для вас, мадемуазель.
– Кто доставил их? – быстро спросила Элоэ. – Это был джентльмен? Он все еще здесь?
– Я ничего не знаю, мадемуазель. Дежурный портье сказал мне, чтобы я их принес вам.
«Какая же я глупая, – подумала Элоэ про себя. – Даже если Дикс принес их сюда, он уже, скорее всего, ушел». Она взяла цветы и с легким толчком в сердце обнаружила, что к букету было прикреплено письмо.
– Спасибо, – сказала она посыльному и захлопнула дверь.
Она встала посередине спальни, взирая на цветы, завернутые в целлофан. Он прислал ей красные розы, и она знала, без всяких лишних слов, что красные розы означают любовь.
Она освободила букет от целлофана и погрузила лицо в упоительный аромат роз. Затем, не обращая внимания на время, она села на кровать и взяла в руки письмо. В нем было всего лишь три строчки, каждая содержала одно и то же количество слов:
«Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя».
Она поцеловала записку и прижала ее к своей груди. Ночные страхи и ужасы показались ей не такими зловещими теперь, когда наступило утро, а снаружи светило солнце.
Элоэ позавтракала, а потом медленно оделась. Горничная принесла вазу и поставила ее вместе с красными розами на туалетный столик.
– Они прекрасны, мадемуазель, – сказала она. – У вас есть любовник? Это хорошо.
Элоэ не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. Это было так типично для французов – суметь проникнуть в существо дела с одного взгляда, быть абсолютно уверенным, что цветы могут означать только одно – внимательного любовника.
Она еще раз прочитала записку Дикса, а затем спрятала ее на груди под платьем, чувствуя себя до абсурда приверженной викторианской эпохе, но она не могла удержать этого импульса.
Она хотела, чтобы записка лежала у нее на сердце, она хотела чувствовать, как шуршит бумага при ходьбе.
«Что он сейчас делает, – думала она. – Куда он отправился? Принес ли он эти цветы и письмо сам по дороге куда-нибудь или отослал их с кем-нибудь еще?»
Ее интересовало, спал ли он, думал ли о ней, лежа в кровати; стремится ли он, так же как стремится и она, к уверенности в будущем, что означало бы отсутствие всяких тайн и секретов между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Дикс остановил машину у ворот отеля.
– Я не смогу увидеться с тобой завтра, – прошептал он, обнимая ее. – Но я буду весь день о тебе думать, каждую минуту, каждую секунду. Я дам тебе знать, что можно придумать на пятницу.
– Где ты будешь? Где ты остановился?
– Извини, дорогая, я не могу ответить на эти вопросы.
– Но почему нет? Почему… – начала Элоэ.
Он заглушил ее слова поцелуем.
– Есть еще много вещей, о которых я не могу тебе рассказать, но когда-нибудь ты обо всем узнаешь, я обещаю тебе это.
– Но почему… Почему ты не можешь сказать мне об этом сейчас? Разве ты не видишь, как мне тяжело? Разве ты не понимаешь, что я чувствую, когда ты исчезаешь?
– Я слишком хорошо это знаю. Однако я ничего не могу поделать.
Он поцеловал ее так, будто его мысли уже где-то витали; и вдруг словно заряд промелькнул между ними, они жадно прильнули друг к другу. Руки Элоэ обвили его шею, а он осыпал дикими, страстными, жадными поцелуями ее лицо, шею, глаза и рот.
– Я люблю тебя! О господи, как я люблю тебя!
Он повторял это вновь и вновь тихим хриплым голосом, полным чувства.
Затем, как будто она не могла уже этого выносить, Элоэ развернулась всем телом от него и открыла дверцу машины.
– Со мной все в порядке. Не выходи, – сказала она срывающимся голосом, все еще задыхаясь от жара его поцелуев.
Прежде чем он успел ответить, она вбежала в ворота, пролетела через сад и вошла в большие, сверкающие светом двери отеля.
Только когда она добралась до своей спальни и встала спиной к двери, возбужденно дыша, бурный восторг в ее груди постепенно угас, а глаза перестали гореть лихорадочным блеском.
– Я люблю его! Я люблю его!
Она произнесла эти слова вслух, но сейчас это было знаком протеста против всех тех вопросов и сомнений, которые нахлынули на нее. Почему он не может сказать ей, где он будет? Почему он не может увидеться с ней завтра? Будет ли он опять встречаться с теми ужасными людьми? Был ли он вовлечен во что-то такое опасное, что не осмеливается говорить об этом?
Ее затрясло при мысли об опасности, и все же она была уверена, что именно поэтому он не мог рассказать ей, чем он занимается.
Она вспомнила угрозу в голосе того мужчины, который говорил о ней; вспомнила мужчину, который говорил о том, что перережет ей горло. Она не сомневалась, эти люди были отъявленными бандитами. Они не остановятся ни перед чем.
Она села за туалетный столик закрыла лицо руками. Как Дикс может быть таким сумасшедшим, таким безумным, что имеет дела с такими людьми? Разве деньги стоили того, чтобы рисковать жизнью или быть изувеченным этими бандитами?
Она взглянула на часы. Был уже час ночи, однако она не чувствовала усталости. Она подошла к окну и выглянула наружу. Перед окном простирался сад, и ей был виден небольшой участок дороги, где она вышла из машины.
Теперь дорога была пуста. Гости и любители потанцевать разошлись по домам. Только ночная тишина и мерцающие уличные фонари составляли компанию ее мыслям.
Спустя некоторое время она разделась, но, даже ложась в постель, она знала, что не заснет. Она могла думать только о Диксе, идущем навстречу опасности, и о родителях, блаженных в своем неведении того, что она должна им поведать.
Потом она впервые задумалась, как же мало она знает о Диксе. Он ей ничего не рассказал о себе, а то, что она знала, было практически невозможно изложить на бумаге. И все-таки, она никогда не сможет солгать своим родителям. Она должна написать правду. Она должна рассказать им самое худшее и умолять их принять это ради нее.
– Дикс! Дикс!
Она услышала, как она шепчет в подушку его имя, и тут вдруг до нее дошло, что она даже не знает его настоящего имени.
Нет, все это было так невозможно! Как она сможет написать отцу и матери о том, что она собирается выйти замуж за человека, не зная даже его имени?
Ей стало интересно, почему же она сама не спросила у него об этом, но догадалась, что в тот момент она была просто одурманена его любовью. Это, по крайней мере, с его стороны было подлинным, без притворства. Он любит ее.
Она чувствовала его любовь по выражению его глаз, по звучанию тех слов, которые произносили его губы; чувствовала ее по нежности его рук и по дикой страсти, с которой он сжимал ее в своих объятиях, в то время как его губы казались огненными, когда прижимались к ее рту и горлу.
– Я люблю тебя! О! Дикс, я люблю тебя!
Она повторяла эти слова вновь и вновь, как будто это придавало ей больше уверенности.
Затем, однако, раздираемая между счастливым состоянием и страхом за него, думая, что не сможет заснуть, она задремала. Сны ей никакие не снились.
Она проснулась от стука в дверь. Какое-то время, полусонная, она не осознавала, что этот стук относится к ней.
Затем, как от какого-то толчка, она проснулась. Было половина девятого. Она увидела свой нетронутый завтрак, который ей принесли и поставили у кровати. Занавески были раздвинуты, а она даже и не проснулась, когда горничная входила в комнату.
Стук в дверь продолжался, и она, однако, поспешно встала с кровати и открыла дверь. На пороге стоял маленький мальчик-посыльный с огромным букетом цветов.
– Их только что доставили для вас, мадемуазель.
– Кто доставил их? – быстро спросила Элоэ. – Это был джентльмен? Он все еще здесь?
– Я ничего не знаю, мадемуазель. Дежурный портье сказал мне, чтобы я их принес вам.
«Какая же я глупая, – подумала Элоэ про себя. – Даже если Дикс принес их сюда, он уже, скорее всего, ушел». Она взяла цветы и с легким толчком в сердце обнаружила, что к букету было прикреплено письмо.
– Спасибо, – сказала она посыльному и захлопнула дверь.
Она встала посередине спальни, взирая на цветы, завернутые в целлофан. Он прислал ей красные розы, и она знала, без всяких лишних слов, что красные розы означают любовь.
Она освободила букет от целлофана и погрузила лицо в упоительный аромат роз. Затем, не обращая внимания на время, она села на кровать и взяла в руки письмо. В нем было всего лишь три строчки, каждая содержала одно и то же количество слов:
«Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя».
Она поцеловала записку и прижала ее к своей груди. Ночные страхи и ужасы показались ей не такими зловещими теперь, когда наступило утро, а снаружи светило солнце.
Элоэ позавтракала, а потом медленно оделась. Горничная принесла вазу и поставила ее вместе с красными розами на туалетный столик.
– Они прекрасны, мадемуазель, – сказала она. – У вас есть любовник? Это хорошо.
Элоэ не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. Это было так типично для французов – суметь проникнуть в существо дела с одного взгляда, быть абсолютно уверенным, что цветы могут означать только одно – внимательного любовника.
Она еще раз прочитала записку Дикса, а затем спрятала ее на груди под платьем, чувствуя себя до абсурда приверженной викторианской эпохе, но она не могла удержать этого импульса.
Она хотела, чтобы записка лежала у нее на сердце, она хотела чувствовать, как шуршит бумага при ходьбе.
«Что он сейчас делает, – думала она. – Куда он отправился? Принес ли он эти цветы и письмо сам по дороге куда-нибудь или отослал их с кем-нибудь еще?»
Ее интересовало, спал ли он, думал ли о ней, лежа в кровати; стремится ли он, так же как стремится и она, к уверенности в будущем, что означало бы отсутствие всяких тайн и секретов между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54