— Вернётесь домой, поступайте, как совесть подсказывает. А пока что, раз люди требуют, переходите на «Буйный». Там и связь налажена, радируйте, кому хотите.
— Значит, так, — констатировал Корсаков. Заставил себя сардонически усмехнуться, встал. — Очень хорошо. Никита, будем укладывать вещи.
Никита не сдвинулся с места.
— Собирай вещи, — жутким шёпотом повторил Корсаков.
— Я остаюсь, — сказал Никита, снимая и протирая очки. Он бледнел на глазах, стал совсем белый.
В салон вошёл Лыков, буркнул, не глядя на нас:
— Готово, Архипыч.
— Отправишь одного Виктора Сергеича.
— Есть отправить… — Лыков явно повеселел. — Как соберётесь, приходите на ботдек, Виктор Сергеич.
Корсаков оделся, сунул в портфель несессер и бритву, пнул ногой чемодан и, не прощаясь, вышел из каюты.
Чернышёв открыл холодильник, достал оттуда начатую бутылку коньяка, наполнил две рюмки и одну протянул Никите.
— За твою удачу, браток.
— Спасибо.
Они чокнулись рюмками, Никита выпил залпом, чуть пригубил и Чернышёв.
Застрекотал мотор. Укутавшись в одеяло, я прильнул к иллюминатору.
За румпелем сидел Птаха, у мотора хлопотал Воротилин. Лица Корсакова я не видел — лишь согнутую спину.
— А жаль, — послышался скрипучий голос Чернышёва. — Твоего шефа, Никита, мне будет не хватать. Знающий, очень способный специалист.
Стрекот мотора отдалялся,
— К сожалению, способный на все, — тихо сказал Никита.
«Шкурный вопрос»
Теперь я лежал на «адмиральской койке» в примыкавшей к салону крохотной спаленке, наслаждаясь одиночеством и покоем. Все разошлись, из салона доносился лишь перестук пишущей машинки. «Семён Дежнев» все ещё оставался под защитой ледяного поля, время от времени ворочаясь, чтобы не примёрзнуть.
Жар у меня спал, голова почти не болела, и я изо всех сил старался выздороветь. Никакой простуды у тебя нет, уговаривал я свой организм, кончай саботаж и учти, что к выходу в море я обязан быть в форме. По расписанию, вывешенному на доске объявлений у столовой команды, мне поручалась околка надстройки левого борта, от аврала освобождались только капитан, рулевой и вахтенный моторист, так что кровь из носа, но я должен «махать кайлом, а не авторучкой». В чем другом, а в этом Перышкин прав: в море болеют только сачки. И вообще «все болезни от нервов», как говорила Захаровна, редакционная курьерша, даже зубная боль, потому что каждый зуб для боли оснащён собственным нервом; и далее следовал мудрый совет: «Пей валерьянку с пустырником и будешь всю жизнь здоров».
Я достал из портфеля магнитофон, надел наушники и наугад прослушал последние записи. Не очень чёткие, но разобрать вполне можно. «Уходите!.. Немедленно!» — вот тебе и тишайший, интеллигентнейший Илья Михалыч. А ведь артист взял слишком высокую ноту и дал петуха — переборщил: оскорблением можно человека унизить, смешать его с грязью, но не убедить! «Способный на все…» — голос Никиты, я дальше: «Вы не его, себя пожалейте, Алексеи Архипыч, он-то вас жалеть не станет». Никита, конечно, лучше знает своего шефа, такой унижения не простит, кого сможет — раздавит, мне-то уж точно быть в отделе писем…
К моему удивлению, эта мысль, впервые меня не обескуражила. И Приморск, и редакция, и даже воскресшие надежды на перемены в личной жизни — все это представлялось бесконечно далёким и нереальным; меня не покидало ощущение, что самым важным, в жизни будет сегодняшний день. Ну, может быть, не сегодняшний, а завтрашний или послезавтрашний, но это уже не имело значения: мир целиком сосредоточился здесь, на этой скорлупке, и, как солдату перед боем, самыми близкими мне стали люди, которые разделят со мной мою участь.
Дверь скрипнула и неслышно отворилась, Никита на цыпочках подошёл к шкафу и достал из папки несколько листов копирки.
— Брось писанину, — сказал я, — развлеки умирающего. Никита вздрогнул.
— Фу-ты, напугал!
— Нервы у тебя пошаливают. На спицах вязать не пробовал?
Никита присел у меня в ногах.
— Переходим на «ты»? Представь себе, Оля меня учила, этот свитер она связала.
— Хороший свитер.
— Да, тёплый.
— Вернёшься, спасибо скажешь, — вкрадчиво ввернул я.
— Не надо об этом, — попросил Никита, — сжёг мост — не оглядывайся.
— К ней ты моста не сжигал.
— Не знаю, — с грустью сказал Никита, — жизнь покажет. Ты порываешься спросить, отвечу сразу: нет, не жалею. Знаю, все теперь может пойти шиворот-навыворот, а всё равно не жалею. — Лицо его на мгновение стало злым.
— Я был для него… тряпкой, о которую он вытирал ботинки; это очень противно, омерзительно быть тряпкой. Ты никогда не был тряпкой, Паша?
— Кажется, никогда.
— И я больше не буду, — гордо сказал Никита. — Если, конечно, — он улыбнулся, — благополучно вернёмся.
— Обязательно вернёмся, мне ещё повесть написать нужно.
— Раньше ты мечтал об очерках.
— То раньше.
— Тебе хорошо, — Никита снова погрустнел. — Есть куда и к кому возвращаться…
— Мы же договорились, сдам тебе койку… Ш-ш!
— Никого, — послышался голос Чернышёва, — отдышался мастер сенсаций, рванул куда-то. Здесь лучше, Антоныч, капитанская каюта на людей давит.
Я приложил палец ко рту, Никита понимающе кивнул.
— Давай здесь, — согласился Лыков. — С кого начнёшь санобработку?
— С тебя.
— Пошёл ты…
— Я серьёзно, Антоныч, — с какой-то несвойственной ему теплотой сказал Чернышёв. — Сам справлюсь, шестеро их у тебя…
— Я тебе не Корсаков, — угрожающе, — я и врезать могу!
— Ладно, не ерепенься, — отозвался Чернышёв. — Зови машинную команду.
Хлопнула дверь. В выступившей тишине было слышно, как Чернышёв расхаживает по салону. Не обращая внимания на негодующую мимику Никиты, я включил магнитофон. Плёнки в кассете, по расчёту, должно было хватить минут на сорок.
— Звали? — Один за другим в салон входили люди.
— Присаживайтесь… Вахонин где?
— Здесь я.
Дверь ещё раз громыхнула, люди рассаживались по креслам.
— Шкурный вопрос, ребята, — начал Чернышёв, — в том смысле, что своя шкура ближе к году. Без шуток: идём на большой лёд, надо помочь науке. Дело, сами понимаете, небезопасное, наберём больше, чем в прошлый раз. Опрокидывать я вас не собираюсь, но и гарантий никаких давать не буду.
— Толку от них, — произнёс кто-то, — если что, не взыщешь.
— Вот именно, — сказал Чернышёв. — Потому и не буду.
— К чему тогда разговор? — Это, кажется, Шевчук. — Мы и так пуганые, нам в случае чего из машины не выйти.
— Не беспокойся, Витя, остальные тоже не успеют, — это Чалый, старший моторист. — Один Охрименко с «Бокситогорска» морского черта надул.
— Не успеют, — подтвердил Чернышёв. — Пугать никого не пугаю, а имею предложение: желающие могут перейти на «Буйный».
— Как так перейти? — удивился Шевчук. — А добровольная подписка?
— Подписку снимаю, — ответил Чернышёв. — Считай, что никто её не давал.
— Честно или воспитательная работа?
— Вы ж меня знаете, ребята, на ветер слов не пускаю. Подписка снимается без всяких последствий.
— А почему Деда не позвали, Архипыч?
— С Дедом говорил, он остаётся и за машину ручается.
— А за тех, кто в машине?
— Подумать надо, Архипыч, не на рыбу идём… Не было у бабы хлопот, лучше б не звал…
— Науке, говоришь, помочь… А главный-то учёный топ-топ, на «Буйный» смылся?
— Я ж предупредил, вопрос шкурный, — отозвался Чернышёв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56