– Что ты хотел сказать?
– Думаю, нам нужно расстаться.
Нобутака не ответил. Некоторое время только эхо их шагов звучало в гулком пространстве улицы.
– Почему так вдруг?
– Время пришло.
– Ну, разве это не эгоизм?
– Я объективен.
Детскость слова «объективен» вызвала у Нобутаки смех.
– Я не могу тебя оставить.
– Поступайте как вам нравится, но я больше не собираюсь спать с вами.
– Но, Ю-тян, с тех пор как я встретил тебя, хотя я и был волокитой, я ни разу не нарушил верность тебе. Я жил только для тебя одного. Крапивница, которая появлялась у тебя на груди в холодные ночи, твой голос, твой профиль на рассвете на вечеринке геев, запах твоей помады… Если всего этого не будет…
Юноша буркнул в сердцах:
– Тогда купите такую же помаду и нюхайте её, сколько душе угодно! Как насчет этого?
Соприкосновение плеча Нобутаки с его плечом показалось ему противным.
Они вдруг заметили, что оказались возле реки. Несколько лодок, привязанных к пирсу, издавали печальный скрип. Пучки света от автомобильных фар на мосту на той стороне пересекались и отбрасывали огромные тени.
Они повернули назад. Нобутака без перерыва что-то взволнованно говорил. Он споткнулся обо что-то. Это была ветка искусственной вишни, которую использовали для украшения в универмаге. Грязная бумажная вишня шелестела, как использованная газета.
– Неужели нам действительно нужно расстаться? Ты это серьезно? Ю-тян, разве наша дружба и в самом деле кончилась?
– Дружба? Странно. Если бы мы были друзьями, мы бы не спали вместе, разве не так? Мы бы смогли встречаться как друзья и дальше, если бы мы действительно были друзьями.
Нобутака ничего не сказал.
– Вам это не нравится.
– Ю-тян, пожалуйста, не бросай меня.
Они вошли в темную аллею.
– Я сделаю все, что ты захочешь. Все, что угодно. Если ты попросишь меня поцеловать твои ботинки, я это сделаю.
– Прекратите спектакль.
– Это не спектакль, я серьезно. Я не притворяюсь.
Возможно, такой человек, как Нобутака, бывает самим собой лишь в особых случаях. Перед кондитерским магазином с закрытой железной решеткой витриной он встал на колени на тротуаре. Он обнял ногу Юити и поцеловал его ботинок. Запах гуталина привел его в экстаз. Он даже поцеловал носки ботинок, которые запылились. Он расстегнул плащ юноши и попытался поцеловать его брюки, поэтому Юити наклонился и изо всей силы вырвался из рук Поупа, которые цеплялись к его икрам, словно капкан.
Ужас охватил Юити. Он бросился бежать. Нобутака не преследовал его. Он поднялся и отряхнул с одежды пыль. Вынул белый носовой платок. Вытер губы. Платок был перепачкан гуталином. Нобутака уже стал тем Нобутакой, каким был всегда. Он пошел прочь своей неестественной, вихляющей походкой.
На углу улицы он увидел вдалеке Юити, останавливающего такси. Машина отъехала. Князь Кабураги не хотел возвращаться домой. Его сердце взывало не к Юити, а повторяло имя жены. Она была его партнершей, соучастницей преступлений, другом в бедах, разочарованиях и печали. Нобутака подумал, что ему придется ехать в Киото одному.
Глава 21
ЧУТА В СТАРОСТИ
Весна неожиданно стала самой собой. Часто шел дождь, но было очень тепло. Правда, один день выдался исключительно холодным, около часа падал снег.
Приближался день, когда Кавада поведет Сунсукэ и Юити обедать в «Куроханэ». Домашние Хиноки – служанка и мальчик-слуга – с трудом переносили плохое настроение Сунсукэ. И не только. Когда однажды вечером позвали повара, одного из почитателей писателя, готовить для гостей Сунсукэ, с ним обошлись на удивление скверно. Обычно Сунсукэ по-дружески хвалил его умение готовить. Он никогда не забывал выпить с ним и поблагодарить за его старания. На этот раз человек был изумлен, когда Сунсукэ, не обмолвившись и словом похвалы, отправился в свой кабинет на втором этаже и заперся там.
Приходил Кабураги, чтобы сказать, что он едет в Киото, и оставить подарок на память для Юити. Сунсукэ встретил его равнодушно, и тот отправился складывать багаж.
Сунсукэ много раз подумывал позвонить Каваде и отменить назначенную встречу, но не мог. Почему, Сунсукэ и сам был не в состоянии объяснить.
Слова Юити: «Я лишь позволял ему иметь своё тело» – изводили его.
Предыдущей ночью Сунсукэ работал допоздна. Он растянулся на узкой постели в углу своего кабинета. Ночь давно миновала. Когда он согнул колени и попытался заснуть, их неожиданно пронзила острая боль. В последнее время его правое колено требовало лечения из-за частых приступов невралгии. Он до сих пор пользовался анальгетиком «Павинал» – морфином в форме порошка, который разводил водой из бутылки на ночном столике. Хотя боль прекратилась, сон не шел. Сунсукэ поднялся и направился к письменному столу. Он снова включил газовый обогреватель. Письменный стол – загадочный предмет мебели. Когда писатель видит письменный стол, его непостижимо тянет к нему и удерживает там какая-то тайная сила.
Созидательные силы Сунсукэ возвращались к жизни, как оживающие цветы. Он написал три фрагментарные книги, полные загадочной энергии. Эти книги переносили читателя во времена Тайэй и представляли собой новеллы, полные отрывочных картин, таких, как выставленные всем напоказ отрубленные головы, горящие монастыри, откровения ребенка из храма Ханнья или любовная история великого священника храма Сига Дайтоку и любимой наложницы императора Кёгоку. Они также обращались к древнему миру песен кагура и затрагивали страдания человека, который должен оставить мальчика, носящего детские локоны. Длинное, созданное по случаю произведение, озаглавленное «Тих весенний день», скроено по образцу «ионической меланхолии» Древней Греции, также со скрытым разоблачением парадоксального влияния современного общества, сходным с «чреватыми чумой лугами» Эмпедокла .
Сунсукэ отложил кисть. Ему не давали покоя злополучные догадки. «Почему я сижу сложа руки? Почему? – размышлял старик. – Неужели я играю малодушную роль Чуты в моем-то возрасте? Почему я не звоню и не отменяю встречу? Юити с Кабураги уже давно расстались. Короче говоря, я расстроен тем, что Юити не принадлежит никому. Если так, то почему не мне?… Ох, это неправильно, мне нельзя. Мне, который не может даже смотреть на себя в зеркало. Кроме того, произведение искусства никоим образом не является собственностью его создателя».
Время от времени слышалось петушиное кукареканье. Собаки тоже злобно лаяли то тут, то там. Они, как шайка воров, каждая привязанная отдельно от других, но все как одна, рыча, скалят зубы на бесчестье своей привязи и перебрехиваются друг с другом.
Сунсукэ уселся на диван, служивший подоконником, и закурил сигарету. Старинная керамика и тотемные куклы, обрамляющие рассветное окно, не вызывали в нём никаких эмоций. Он смотрел на черные садовые деревья и алое небо. Когда он опустил взгляд вниз, то заметил, что ротанговое складное кресло, которое забыла старая служанка, лежит посреди лужайки под наклоном. Утро рождалось из желтовато-коричневого прямоугольника над этим состарившемся ротангом. Сунсукэ очень устал. Складное кресло в саду, постепенно вырисовывающееся в утреннем тумане, насмехалось над ним. Его можно было сравнить с далеким предчувствием долгого отдыха, вынужденно отсроченного для него смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114