Тем самым Жуков второй раз при мне в критической ситуации лишил командарма права самостоятельно решать, где ему в данный момент целесообразно находиться. Первый раз это произошло при ликвидации Нарофоминского прорыва («… Руководство группой возложено лично на вас. Жуков» – В.С.). Такая силовая привязка к местности очень грамотного командарма (по принципу – «иди сюда, стой здесь») была произведена, как ни странно, в то время, когда южнее Наро-Фоминска немцы в полосе обороны нашей армии пытались осуществить ещё один прорыв к Москве на участке 110-й и 113-й стрелковых дивизий (в районе Волковская Дача, Слизнево – В.С.). В сложившейся обстановке последствия для Ефремова, да и для Жукова, могли быть трудно предсказуемы, окажись, у командира прорвавшейся 183-й пехотной дивизии немцев дополнительные резервы для развития успеха. А были ли они у него или не были – мы тогда не знали. Трудно представить, чтобы, например, командующий группой «Центр» генерал-фельдмаршал Бок в ходе тех декабрьских боёв под Москвой мог додуматься давать указания генерал-фельдмаршалу Клюге, какую войсковую группу возглавлять лично и где находиться в ходе боевых действий его 4-й полевой армии. Меня с собой Михаил Григорьевич не взял из-за отсутствия к тому времени в армии исправных танков. Узкий коридор прорыва немцы быстро перекрыли (2 февраля. – В.С.). Внешнее кольцо окружения нашей армии на моих глазах замкнул немецкий батальон. У нас практически ничего не было – один танк-калека Т-26 и немного пехоты. Попытались кольцо прорвать – бесполезно. Немедленно доложили Жукову. В ответ услышали: «Не дёргайтесь, я покажу вам, как надо прорывать». Только через двое суток, пригнав несколько вагонов со снарядами, провёл артналёт. Не добившись успеха, молча повернулся и уехал …».
Не имея в нужных количествах боеприпасов и продовольствия (доставлялись только по воздуху), в условиях абсолютного превосходства противника (полнокровная 225-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Вайцеля и другие соединения) главные силы армии два с половиной месяца продолжали героически сражаться. На 6 февраля 1942 г. в окружённых дивизиях 33-й армии насчитывалось 9580 человек. Дальнейшее увеличение численности (до 12780 человек к 11 марта 1942 г.) было произведено за счёт мобилизации местного населения в возрасте от 17 до 45 лет. В частности, были призваны 413 красноармейцев и командиров, скрывавшихся в немецком тылу, а также военнослужащие, доставленные по воздуху (ЦАМО. Ф.388. Оп.11627. Д.1509. Л.56).
М. Г. Ефремов неоднократно обращался к командованию Западного фронта и даже дважды к Сталину с просьбой разрешить прорваться своими силами. Теперь можно с уверенностью сказать, что разрешение, полученное на выход из окружения в середине апреля, запоздало – личный состав обессилел, съев все свои разваренные поясные ремни и подошвы найденных сапог. Боеприпасы иссякли. Уже таял снег. Солдаты были в валенках. Разлилась река Угра. Остатки частей армии были загнаны в район печально известного Шпырьевского леса, откуда с огромным трудом, не имея никакой техники, в ночь с 13 на 14 апреля смогла прорваться через сплошной пулемётно-автоматный огонь на большаке Беляево – Буслава только группа во главе с М. Г. Ефремовым. Остальные выходили небольшими отрядами и поодиночке в ночное время. Встречая везде заслоны из пулемётного огня, группа, двигаясь на восток и юговосток, с боями вышла к реке Угре в районе Виселово, Нов. Михайловка и южнее. Однако, к удивлению командарма, никакого встречного удара частей Западного фронта не последовало. Группа была разгромлена. М. Г. Ефремов, получивший уже третье ранение, потерял способность двигаться и, сидя под сосной, где-то в районе Горново (3-4 км южнее Нов. Михайловка), застрелился. Вооружённые Силы потеряли отважного воина и талантливого полководца.
Генерал-лейтенант Ю. А. Рябов (ветеран 33-й армии) рассказывал мне в 1993 г.: «По свидетельству очевидцев хоронили немцы Ефремова в деревне Слободка 19 апреля 1942 г. Тело командарма принесли на жердях, но немецкий генерал потребовал, чтобы его переложили на носилки. При захоронении, обращаясь к своим солдатам, сказал: «Сражайтесь за Германию так же доблестно, как сражался за Россию генерал Ефремов». Отдал честь. Был дан салют. Когда же мы после наступления освободили эти места, то во время перезахоронения Ефремова обнаружили, что немцами на его руке были оставлены золотые часы».
Всего за два с половиной месяца боёв (со 2 февраля) личный состав армии уничтожил 8700 неприятельских солдат и офицеров, 24 танка, 29 орудий и др. военной техники. Безвозвратные потери армии за этот же период составили более 8 тыс. человек, в том числе во время выхода из окружения – около 6 тыс. бойцов и командиров. Прорваться к своим войскам в составе небольших групп смогло всего 889 человек (ЦАМО, Ф.388. Оп.8712. Д.170. Л.70–71).
Оценивая события тех дней, следует признать, что предложение М. Г. Ефремова прорываться единственно ему доступным кратчайшим путём на восток к реке Угре было верным. Г. К. Жуков, упорствуя в своём очевидном заблуждении, «ответил категорическим отказом» («Воспоминания», с.356), видимо, совершенно не представляя реальной обстановки в районе Шпырьевского леса.
В «Воспоминаниях» Г. К. Жукова нет ясного ответа на вопрос: так чьи же указания выполнял М. Г. Ефремов (лично Сталина, Ставки или Жукова?), начиная прорыв из Шпырьевского леса не на юг, а в восточном (юговосточном) направлении? Сказано только, что «Ставка приказала организовать встречный удар. Такой удар был подготовлен и осуществлён 43-й армией» (с.356). А какой приказ и от кого получила 33-я армия? В «Воспоминаниях» об этом ничего не говорится. Однако всё становится на свои места при ознакомлении с документами штаба Западного фронта – командарм-33 повёл на прорыв остатки своих войск в строгом соответствии с требованиями последней директивы именно Жукова:
«… Приказываю:
(в пункте «а» даны указания командарму-43 (т. Голубеву),
в пункте «б» – командарму-49 (т. Захаркину),
… «в» – командарму 33-й армии Ефремову – в ночь с 12 на 13 апреля … нанести удар в направлении Родня (4 км юго-вост. Беляево – В.С.), Мал. Буславка (2 км юго-вост. Шумихино – В.С.), Нов. Михайловка, Мосеенки, где соединиться с частями 43-й и 49-й армий» (ЦАМО. Ф.8. Оп.11627. Д.1509. Л.35).
Поэтому все последующие комментарии автора «Воспоминаний» о якобы строгом указании «выходить … в общем направлении на Киров» (с.356), (т. е. на юг), вызывают по меньшей мере удивление, ибо «никаких документов, подтверждающих приказ о выходе окружённой группировки через Киров, не обнаружено. Видимо, их вовсе не было» («Военно-исторический журнал». 1992, № 3. с.15). Складывается впечатление, что явно оправдательный «южный вариант выхода» был рассчитан на неосведомлённость читателя и домысливался Жуковым, скорее всего, задним числом.
Следует добавить, что неблагоприятный исход этой операции был изначально предопределён тем, что «… командующий Западным фронтом … направлял одно указание за другим, но указания эти никакими дополнительными силами и средствами не подкреплялись …» (СР и ВС, c.908).
Вместе с тем Комфронта и его штаб активно искали виновных вне своих рядов. Уже 6 апреля 1942 г. «за бездеятельность при выходе дивизии из окружения» был приговорён к расстрелу фронтовым военным трибуналом (приговор № 411) командир 329-й СД полковник К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174