Наскочишь еще на комсомольский истребительный отряд, и заберут тебя, да еще скажут, что ты ходил по чужим дворам и лестницам, подсматривал что-то. Кругом все говорили о шпионах. Да и сам Володя мечтал изловить какого-нибудь диверсанта и присматривался ко всякому подозрительному встречному.
Нет, тайно сейчас уже нельзя было действовать. И тогда Володя отправился за советом к Юлии Львовне.
Очутившись на знакомом школьном дворе, где стояла каникулярная тишина, Володя почувствовал, как ему хочется, чтобы скорее начались опять занятия. Ему казалось, что если каждое утро снова будут звонить звонки и день будет подчиняться школьному расписанию, а каждая минута заполнится делом, занятиями, и кругом сойдутся свои ребята-одноклассники, и в пионерской комнате будут сборы, и Жора Полищук, которого теперь не сыщешь, будет им рассказывать о войне, — может быть, и на душе станет спокойнее. Но тут же он подумал, что садиться за парту, готовить и отвечать уроки сейчас, вероятно, никак нельзя. Не пойдет сейчас учение в голову: все мысли заняты одним — войной.
Все же, когда Юлия Львовна, как всегда, спокойно, только чуть подрагивая бровями, выслушала Володю и заговорила с ним своим обычным размеренным, строго и певуче звучащим голосом, он испытал некоторое успокоение.
— Дубинин, дорогой, — сказала Юлия Львовна, — я понимаю, как тебе не сидится сейчас. Только ты не спеши: это война большая. Конечно, им нас не одолеть никогда — в этом-то я твердо убеждена, — но силы нам надо беречь. Силы у нас будут прибывать с каждым днем. Такие, как ты, там, на фронте, не требуются, уверяю тебя. А что касается помощи здесь, то вот это дело хорошее. Я — за это! Светлана уже собиралась пойти к тебе, обойти всех ребят и начать работу.
— Как ее только начать вот?
— Я не помню, у кого это я читала… «Самое трудное дело — это начать. Преодолеть его можно только одним способом: начать».
И они начали.
Первым оказался дом военного моряка Сырикова, отца того самого Илюши Сырикова, который любил задавать вопросы на беседах Володи с малышами и как-то спросил, как учится сам Володя. Увидев входивших пионеров, Илюша, который был дома один, сперва оробел и долго не хотел пускать ребят из передней в комнату, а потом увидел Володю, узнал его и сказал:
— А ты у нас про Чкалова объяснял. Ты мне сделаешь корабль, как обещал?
В тот же день с Володиного стола исчез один из лучших миноносцев. Через день в неизвестном направлении уплыл крейсер, искусно выточенный Володей из полена. Не прошло и пяти дней, как флотилия на столе подверглась опустошению. Вся Володина армада — все его корабли, вплоть до великолепного линкора «Красный Спартак», все эсминцы, тральщики, подводные лодки, вырезанные из коры, — все пошло в ход, все отдал щедрый Володя ребятишкам, чьи отцы ушли в армию. И, едва завидев под окном или через раскрытую калитку красный галстук дежурного пионера, ребятишки кричали:
— А где пионер Володя? Он придет сегодня? А когда он прядет опять?
Случалось и так, что к вечеру прибегала Светлана Смирнова, застенчиво говорила Евдокии Тимофеевне:
— Позвольте, пожалуйста, вашему Володе сегодня еще на Пироговскую сходить. Там такой Сережа есть Стрельченко, у них отец танкист… Так он все плачет и просит, чтобы Володя ему корабль починил. Никак не укладывается спать. Уж ко мне мать его приходила…
И Володя шел на Пироговскую.
Он вставал теперь чуть свет, чтобы услышать первое радио. Вскакивал с постели. Сон сваливался с него вместе с простыней, которой он укрывался. Неслышно ступая босыми ногами, подбегал к громкоговорителю. Стоял, залитый лучами еще низкого утреннего солнца, маленький, под орех разделанный артековским загаром, с выцветшими волосами, теплый со сна.
При каждом движении сестры или матери махал на них рукой, чтобы они не шумели, и слушал, слушал утренние сообщения Совинформбюро. Не моргая, смотрел он в черную воронкообразную тарелку, из которой доносились размеренные слова диктора…
Володя чувствовал, что ему необходимо посоветоваться обо всем, что он думал эти дни; нужно было непременно свидеться с отцом. Но Никифор Семенович уже неделю не выходил из управления порта.
— Мама… — сказал Володя. — Как хочешь, мама, но только я сейчас в порт схожу к папе. Уж как-нибудь там пробьюсь…
После вчерашнего короткого дождя утро было необыкновенно ясное. Дома, деревья, столбы отбрасывали резко очерченные тени.
Володя не успел выйти со двора, как перед самой калиткой навстречу ему покатилась маленькая черная тень. Он услышал заливистый лай, и сейчас же что-то теплое, мохнатое кинулось ему на грудь, мокро лизнуло в нос.
— Бобик, Бобик! — закричал радостно Володя, отбиваясь и хохоча.
А Бобик все прыгал на него, норовя непременно лизнуть в лицо. Володя слегка отпихнул собаку и выскочил на улицу, чтобы встретить отца, точным вестником прибытия которого было появление Бобика.
И действительно, тут же, за калиткой, он увидел отца. Никифор Семенович очень осунулся за эти дни. Загорелое лицо его казалось истомленным, в глазах с красными веками догорал тот сухой, воспаленный блеск, который бывает обычно у людей, еще не ложившихся спать со вчерашнего дня. Володя сразу же перевел свой взгляд немного повыше и увидел на морской фуражке отца уже не прежний значок торгового флота, а так называемый «золотой краб» с красной звездочкой — герб Военно-Морского Флота.
— Папа, ты что? Уж мобилизовался?
— На флот ухожу, сынок. Сегодня отбываю. Проститься с вами зашел… Вот то-то и оно… Ну, а у вас как тут? Что мама, Валя?..
Через полчаса мать уже принялась собирать Никифора Семеновича в дальнюю военную дорогу. За долгие годы совместной жизни с Никифором Дубининым, с которым встретилась она когда-то в санитарном поезде, Евдокия Тимофеевна поняла, что спорить с мужем, удерживать его, отговаривать — бесполезно.
Уже не раз отправляла она его в опасный путь, провожала в бой, снаряжала в плавание. И каждый раз, будучи не в силах подавить тяжелый страх за мужа, она гордилась невольно этим сильным, спокойно-смелым человеком, для которого голос сурового мужского долга был зовом собственной совести. Она знала, что ей предстоят трудные дни, полные тревог, самых страшных опасений, тяжелых и неотгонимых мыслей, — знала, как ей будет трудно, но чувствовала: так надо, и иначе сейчас быть не может.
И Володя, который ждал, что мать заплачет и станет упрашивать отца, чтобы тот не ходил добровольцем в военный флот, с уважением поглядывал на потускневшее, замкнутое, словно какой-то пеленой закрывшееся лицо матери. Она укладывала в чемодан вещи отца, книги, бритвенный прибор, семейную фотографию.
Валентина выгладила белье отца, аккуратно сложила чистую тельняшку.
Володя пристроился на диване возле отца, который перебирал книги, бумаги, откладывая часть из них в сторону. Улучив удобную минутку, Володя шепнул Никифору Семеновичу:
— Папа… у меня к тебе большая просьба. Только ты выслушай.
— Слушаю, Вова, — откликнулся отец, продолжая перекладывать бумаги.
— Папа, только ты по-серьезному слушай, а условимся, что без шуток.
— Какие тут могут быть шутки? — Отец сдвинул книги в сторону. — Ну, высказывайся, в чем дело?
— Папа, прошу тебя, будь человеком, возьми меня с собой!
— Вот, вот! — донеслось от стола, где была мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Нет, тайно сейчас уже нельзя было действовать. И тогда Володя отправился за советом к Юлии Львовне.
Очутившись на знакомом школьном дворе, где стояла каникулярная тишина, Володя почувствовал, как ему хочется, чтобы скорее начались опять занятия. Ему казалось, что если каждое утро снова будут звонить звонки и день будет подчиняться школьному расписанию, а каждая минута заполнится делом, занятиями, и кругом сойдутся свои ребята-одноклассники, и в пионерской комнате будут сборы, и Жора Полищук, которого теперь не сыщешь, будет им рассказывать о войне, — может быть, и на душе станет спокойнее. Но тут же он подумал, что садиться за парту, готовить и отвечать уроки сейчас, вероятно, никак нельзя. Не пойдет сейчас учение в голову: все мысли заняты одним — войной.
Все же, когда Юлия Львовна, как всегда, спокойно, только чуть подрагивая бровями, выслушала Володю и заговорила с ним своим обычным размеренным, строго и певуче звучащим голосом, он испытал некоторое успокоение.
— Дубинин, дорогой, — сказала Юлия Львовна, — я понимаю, как тебе не сидится сейчас. Только ты не спеши: это война большая. Конечно, им нас не одолеть никогда — в этом-то я твердо убеждена, — но силы нам надо беречь. Силы у нас будут прибывать с каждым днем. Такие, как ты, там, на фронте, не требуются, уверяю тебя. А что касается помощи здесь, то вот это дело хорошее. Я — за это! Светлана уже собиралась пойти к тебе, обойти всех ребят и начать работу.
— Как ее только начать вот?
— Я не помню, у кого это я читала… «Самое трудное дело — это начать. Преодолеть его можно только одним способом: начать».
И они начали.
Первым оказался дом военного моряка Сырикова, отца того самого Илюши Сырикова, который любил задавать вопросы на беседах Володи с малышами и как-то спросил, как учится сам Володя. Увидев входивших пионеров, Илюша, который был дома один, сперва оробел и долго не хотел пускать ребят из передней в комнату, а потом увидел Володю, узнал его и сказал:
— А ты у нас про Чкалова объяснял. Ты мне сделаешь корабль, как обещал?
В тот же день с Володиного стола исчез один из лучших миноносцев. Через день в неизвестном направлении уплыл крейсер, искусно выточенный Володей из полена. Не прошло и пяти дней, как флотилия на столе подверглась опустошению. Вся Володина армада — все его корабли, вплоть до великолепного линкора «Красный Спартак», все эсминцы, тральщики, подводные лодки, вырезанные из коры, — все пошло в ход, все отдал щедрый Володя ребятишкам, чьи отцы ушли в армию. И, едва завидев под окном или через раскрытую калитку красный галстук дежурного пионера, ребятишки кричали:
— А где пионер Володя? Он придет сегодня? А когда он прядет опять?
Случалось и так, что к вечеру прибегала Светлана Смирнова, застенчиво говорила Евдокии Тимофеевне:
— Позвольте, пожалуйста, вашему Володе сегодня еще на Пироговскую сходить. Там такой Сережа есть Стрельченко, у них отец танкист… Так он все плачет и просит, чтобы Володя ему корабль починил. Никак не укладывается спать. Уж ко мне мать его приходила…
И Володя шел на Пироговскую.
Он вставал теперь чуть свет, чтобы услышать первое радио. Вскакивал с постели. Сон сваливался с него вместе с простыней, которой он укрывался. Неслышно ступая босыми ногами, подбегал к громкоговорителю. Стоял, залитый лучами еще низкого утреннего солнца, маленький, под орех разделанный артековским загаром, с выцветшими волосами, теплый со сна.
При каждом движении сестры или матери махал на них рукой, чтобы они не шумели, и слушал, слушал утренние сообщения Совинформбюро. Не моргая, смотрел он в черную воронкообразную тарелку, из которой доносились размеренные слова диктора…
Володя чувствовал, что ему необходимо посоветоваться обо всем, что он думал эти дни; нужно было непременно свидеться с отцом. Но Никифор Семенович уже неделю не выходил из управления порта.
— Мама… — сказал Володя. — Как хочешь, мама, но только я сейчас в порт схожу к папе. Уж как-нибудь там пробьюсь…
После вчерашнего короткого дождя утро было необыкновенно ясное. Дома, деревья, столбы отбрасывали резко очерченные тени.
Володя не успел выйти со двора, как перед самой калиткой навстречу ему покатилась маленькая черная тень. Он услышал заливистый лай, и сейчас же что-то теплое, мохнатое кинулось ему на грудь, мокро лизнуло в нос.
— Бобик, Бобик! — закричал радостно Володя, отбиваясь и хохоча.
А Бобик все прыгал на него, норовя непременно лизнуть в лицо. Володя слегка отпихнул собаку и выскочил на улицу, чтобы встретить отца, точным вестником прибытия которого было появление Бобика.
И действительно, тут же, за калиткой, он увидел отца. Никифор Семенович очень осунулся за эти дни. Загорелое лицо его казалось истомленным, в глазах с красными веками догорал тот сухой, воспаленный блеск, который бывает обычно у людей, еще не ложившихся спать со вчерашнего дня. Володя сразу же перевел свой взгляд немного повыше и увидел на морской фуражке отца уже не прежний значок торгового флота, а так называемый «золотой краб» с красной звездочкой — герб Военно-Морского Флота.
— Папа, ты что? Уж мобилизовался?
— На флот ухожу, сынок. Сегодня отбываю. Проститься с вами зашел… Вот то-то и оно… Ну, а у вас как тут? Что мама, Валя?..
Через полчаса мать уже принялась собирать Никифора Семеновича в дальнюю военную дорогу. За долгие годы совместной жизни с Никифором Дубининым, с которым встретилась она когда-то в санитарном поезде, Евдокия Тимофеевна поняла, что спорить с мужем, удерживать его, отговаривать — бесполезно.
Уже не раз отправляла она его в опасный путь, провожала в бой, снаряжала в плавание. И каждый раз, будучи не в силах подавить тяжелый страх за мужа, она гордилась невольно этим сильным, спокойно-смелым человеком, для которого голос сурового мужского долга был зовом собственной совести. Она знала, что ей предстоят трудные дни, полные тревог, самых страшных опасений, тяжелых и неотгонимых мыслей, — знала, как ей будет трудно, но чувствовала: так надо, и иначе сейчас быть не может.
И Володя, который ждал, что мать заплачет и станет упрашивать отца, чтобы тот не ходил добровольцем в военный флот, с уважением поглядывал на потускневшее, замкнутое, словно какой-то пеленой закрывшееся лицо матери. Она укладывала в чемодан вещи отца, книги, бритвенный прибор, семейную фотографию.
Валентина выгладила белье отца, аккуратно сложила чистую тельняшку.
Володя пристроился на диване возле отца, который перебирал книги, бумаги, откладывая часть из них в сторону. Улучив удобную минутку, Володя шепнул Никифору Семеновичу:
— Папа… у меня к тебе большая просьба. Только ты выслушай.
— Слушаю, Вова, — откликнулся отец, продолжая перекладывать бумаги.
— Папа, только ты по-серьезному слушай, а условимся, что без шуток.
— Какие тут могут быть шутки? — Отец сдвинул книги в сторону. — Ну, высказывайся, в чем дело?
— Папа, прошу тебя, будь человеком, возьми меня с собой!
— Вот, вот! — донеслось от стола, где была мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139