Оба обмерли, когда услышали совсем рядом шаги и скрип гвоздей о камни. Над головами разведчиков, невольно вобравшимися в воротники пальтишек, раздался грубый окрик. К ним подошел солдат-артиллерист, заметивший ребят, возившихся около лошади. Толя, в первый раз увидевший так близко, вплотную перед собой, живого немца, совсем растерялся. Но Володя, чувствуя себя уже опытным по части необходимых сношений с неприятелем, стал показывать на перебитую ногу Лыски и просить немца, чтобы тот как-нибудь помог бедному животному.
Солдат тупо слушал, очевидно ни слова не понимая, потом вдруг быстро нагнулся, схватил с земли увесистую каменюгу и с размаху, бросил в лошадь. Камень тяжело ударил Лыску по крупу. Лошадь тут же рухнула, перевалилась через голову и покатилась вниз по крутому спуску холма. Володя, стоявший около лошади в тот момент, когда солдат запустил в нее камнем, отскочил в сторону, поскользнулся на осыпи и тоже съехал вниз, а Толик Ковалев, всегда тихий и невозмутимый, внезапно пришел в такую ярость, что сам уже не мог с ней справиться.
— Ты что, гад, коня мучаешь? — с тихим ожесточением глядя на гитлеровца, пробормотал он и, нагнувшись, стал шарить по земле в поисках камня.
Зверский удар тяжелого немецкого ботинка пришелся ему в бок. Толя не успел встать с корточек и кубарем покатился по склону горы, увлекая за собой мелкие камешки, скрипя зубами, плача от боли, обиды и бессилия. Немец, даже не взглянув на мальчика, стал спускаться по другому скату холма.
Володя подполз к товарищу:
— Эх, ты… Здорово он тебя, Толик? Вот собака!
Толя беззвучно плакал, глотая слезы и отворачиваясь. Он лежал ничком и обеими руками растирал ушибленный бок.
— Еще хорошо, скажи, что он сам невооруженный был. Верно, из орудийной прислуги… А то бы он тебя… — сказал Володя. — Не очень он тебя повредил? Дай-ка я пощупаю. Подними рубашку… Эх ты, синячище… У, гад! Пускай скажет спасибо, что нам еще оружия не дали. Ничего, Толик, я его запомню, я его рожу где хочешь, хоть впотьмах, узнаю!
В нескольких шагах от них бился со сломанным хребтом, затихая в предсмертной агонии, Лыска.
— Загубили коня! — сокрушался Володя. — Им дай волю — они все загубят. Только воли-то им и не будет. Верно, Толик? Ну, пошли. Шустов ждет. Эх, прощай, Орлик.
Солдат, ударивший Толю, тем временем поднялся из котлована и, не оглядываясь на мальчиков, прошел к своей батарее.
— Идти можешь, Толик? Ну, пошли тогда.
Но, сказав «пошли», Володя не пошел, а упал на колючую и холодную траву и пополз. Толя последовал за ним. Предосторожность эта не была излишней: фашисты, находившиеся у батареи, и те, что возились у главного входа, не должны были видеть, куда скрылись только что бродившие на склоне холма мальчишки.
… А Шустову уже казалось, что с момента ухода мальчиков прошел не один час. Он места не находил себе от беспокойства. Оба они с Ваней Гриценко не отрывались от щели. Шустов нащупывал нож за голенищем, то и дело поглаживал гранату, припрятанную за пазухой. Он готов был в любую минуту выскочить из подземной норы и броситься на выручку ребятам. Сперва он видел Володю, когда тот приближался к домику с проводами. Его тревожила затея маленького разведчика. Он уже корил себя, что недостаточно толково объяснил мальчикам, как нужно держать себя в разведке.
Что делал Володя возле домика, Шустов разглядеть не мог. Мальчик пошел за угол дома, ко входу. Когда он исчез за поворотом, бедного Ивана Гавриловича начало трясти от волнения: «Ох, зацапают малого, пропал парень!» На миг Володя показался из-за скрывавшей его стены, и Шустову почудилось, что мальчик плачет, трет кулаками глаза.
Когда Володя вышел из-за угла домика и направился наверх, Иван Гаврилович немного успокоился. Но вот оба маленьких разведчика поднялись в гору, и он снова потерял их из виду. Эти сорок минут, проведенные мальчиками на поверхности каменоломен, показались Шустову бесконечными. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не выскочить наружу, не броситься к мальчикам. Услыхав пониже входа в лаз тихий шорох, опытный разведчик насторожился и одним глазком выглянул из щели. Перед ним лежали в сухой холодной траве Володя Дубинин и Толя Ковалев.
— Уф… будьте вы неладны! — шумно, с облегчением вздохнул Шустов. — Погодите, сыночки, родные мои, постойте… Пока не скажу, не лезьте. — Он быстро осмотрелся, поглядел в сторону главного входа, выждал момент, когда немецкий часовой, повернувшись, начал вышагивать в противоположную сторону, и тихо дал команду: — Гуси-лебеди, домой! Ко мне!
Кажется, и секунды не потребовалось для того, чтобы оба разведчика нырнули в отверстие лаза и оказались в объятиях дядьки Шустова. А он прижимал их к себе, бормоча:
— Ух, спасибо, хлопчики, спасибо, что долго не мучили! Совсем мы с Ваней тут было извелись за вас… Ну, главное — все в порядке. Ну, спасибо, родные! Давайте закусите быстренько, да в обратный путь. По завалам пробираться — это вам не снаружи попрыгивать.
Мальчикам не терпелось поскорей рассказать Шустову и Ване обо всем, что они увидели, рассмотрели, вызнали и что у них вышло при встрече с фашистами. Однако Иван Гаврилович, продолжавший вести наблюдение из каменной щели, велел им тихонько сидеть у него за спиной и даже цыкнул на расшумевшихся ребят:
— А ну, тихо у меня! После обо всем доложите. Сказано было: отдыхать — значит, отдыхайте покуда.
А какое тут — отдыхать! Мальчики не чувствовали уже никакой усталости. То состояние внимательной и тревожной настороженности, которое сковывало их движения на поверхности, теперь разом исчезло здесь, под землей. Ощущение опасности, от которой оба так ловко избавились, возбуждало и наполняло сердце веселой, жаркой гордостью. У Толи даже бок как будто перестал болеть. Они оба наперебой шепотом рассказывали Ване о своих приключениях, а тот слушал их с восторгом и завистью. Один только Шустов не отрывался от щели, которую он наполовину уже задвинул камнем, водворив его на прежнее место. Бывалый разведчик, он опасался, что исчезновение ребят с поверхности может быть замечено врагом, и тогда фашисты поднимут тревогу, начнут поиски.
Но наверху все было тихо, только били поблизости орудия немецкой батареи, славшие снаряды в Керчь.
Сменился часовой у главного входа шахты, уходили и возвращались солдаты пулеметных расчетов. К дому, где расположился, должно быть, штаб, два раза приезжал мотоциклист. По шоссе, ведущему в Керчь, продолжали двигаться автомашины с солдатами. Поднимался, розовея в ранних сгущавшихся сумерках, дым над горевшим Камыш-Буруном. На окраине Старого Карантина немцы продолжали выгонять жителей из домов, вышвыривали узлы, растаскивали пожитки шахтеров, живших в поселке. Оттуда слышались резкие голоса гитлеровцев, вскрики и плач женщин.
— Вот фашистские катюги! Сволота — одно слово! — в сердцах говорил Шустов.
Потом он взглянул на часы, вспомнив, что командир приказал разведчикам вернуться с донесением к семнадцати ноль-ноль, отполз от отверстия, еще раз всей грудью вдохнул свежий наземный воздух, подтащил камень, старательно заложил им отверстие в зажег лампочку, прикрыв ее чехлом.
— Ну, двинули, дорогие мои, до дому, — шепнул он мальчикам.
Они молча пустились в обратный путь: через завалы, через путаницу подземных ходов, по непроходимым, казалось бы, темным каменным галереям…
В штабе они застали дежурившего там Жученкова, начальника вооружения подземной крепости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139